— Все… в порядке.

На том зачет, в общем-то, и закончился. Когда я окончательно пришла в себя, Антонина отпустила девочек по домам, а мне велела проехаться с ней до училища — проконтролировать, чтобы я снова не свалилась где-нибудь в метро.

— Что там у тебя случилось-то? — спросила она вполголоса, когда мы заходили в ворота училища.

Ответила я не сразу. Меня беспокоило супер-ухо. Я им ничего не улавливала, как ни старалась. Ничего, кроме отдаленного сиплого свиста под мышкой, как от закипающего чайника. Похоже, супер-ухо не выдержало перегрузок и отказало. Или изначально было одноразовым.

Досадно. К хорошему привыкаешь быстро.

— Геля! Отвечай, когда спрашивают!

— Где, на площадке? Да ничего особенного. Обморок.

Я еще не решила, стоит ли рассказывать Антонине о том, что я видела в чужом домене. Получить очередной втык за нарушение правил училища — это как раз, что мне «нужно» в канун выпускного.

— Обморок? — по тону учительницы было ясно, что она мне не верит. — И часто с тобой такое бывает?

— Нет. Просто себя плохо чувствую последнее время. Экзамены, переутомление, все такое. Мы все устали. Да, Антонина Николаевна? — неловко перевела я разговор на другую тему. — У вас тоже последнее время вид совсем замученный. Надеюсь, ничего плохого не случилось?

Антонина быстро заморгала глазами, снова потащила из кармана «Приму». У нее и впрямь что-то стряслось, поняла я.

— Детей должно быть двое, — сказала вдруг Антонина. — Или трое. И все девочки. Запомни, Гелечка, на будущее. Единственный сын — это такой страх, такой ужас…

Оказалось, у Антонины есть сын. Любимый сын, кровиночка. Собрался в Академию поступать, и Антонина страшно боится, что он провалится, потому что шансов, что он сам поступит — ноль. Ни денег, ни блата. Ведь Антонина — не какая-нибудь академическая шишка, профессор-международник или великий мастер-демиург. Она — простой учитель. Точнее, Учитель, но кого это интересует?

— От этих мальчишек рехнуться можно, — говорила Антонина, нервно затягиваясь. — Трудных путей ищут, до всего хотят дойти своим умом, помощи не принимают, слушать старших не хотят. А жизни не понимают совсем, существуют в каких-то выдуманных мирах. Им кажется, что жизнь — это компьютерная игрушка, где можно в любой момент перезагрузиться. Не доходит до них, что есть вещи, с которыми играть нельзя. Вот заберут его в армию, и что? Ладно если стройбат — просто потерянные годы, — а пошлют куда-нибудь? В горячую точку?!

Я было собралась ей возразить — как же иначе приобретать опыт, если не рисковать? — но что-то подсказало мне: Антонина мои слова в таком настроении не воспримет. И я промолчала. И про чужой домен ничего ей не сказала. Зачем грузить человека лишними проблемами, ей и так нелегко. Я вот не знаю, смогла бы я на ее месте как ни в чем не бывало вести пленэр. До берез ли, когда единственному сыну грозит стройбат!

Мы вместе дошли до мастерской, попрощались, и я пошла на трамвай. Досада по поводу несданного зачета очень скоро сменилась оптимистическими мыслями о платье для выпускного бала, за которым мы с мамой собирались ехать вечером в ателье. В конце концов, не одна я такая двоечница, пересдам как-нибудь, не в первый раз! О том неприятном домене, после некоторых колебаний, я решила пока забыть. Завтра — профориентация, потом какое-то тестирование с психологом, и выпускной уже на следующей неделе…

В общем, Антонина сама была во всем виновата. Если бы она честно рассказала о Пятне Страха, то, возможно, будущие катастрофы удалось предотвратить. Я была бы предупреждена, и вела бы себя гораздо осторожнее, встретив в метро окровавленного, полумертвого Сашу Хольгера. И я никогда не рассталась бы с Рыжиком. Но мы обе утаили правду, и я поехала домой, не зная, что через неделю моя жизнь переменится навсегда.

Глава 4. Черные нитки

Так случилось, что через пару дней я снова оказалась на той поляне — во второй и предпоследний раз. Идея навестить место неудавшегося зачета пришла мне в голову внезапно, когда мы с Рыжиком гуляли в окрестностях метро «Пионерская». Если, конечно, можно назвать прогулкой блуждание от ларька к ларьку в поисках загадочного крафтового пива «Три медведя». Какой-то злодей рассказал Рыжику, что лучше этого пива на свете не бывает. А я считаю, что такого пива просто нет в природе. Но попробуй, докажи это Рыжику!

Рыжик — это мой парень. Свершилось — у меня наконец-то появился самый настоящий, не воображаемый бойфренд! Уже целых полтора месяца как. И не какой-нибудь там озабоченный курсант, и не чахлый ботан — банный лист, и не синий призрак-оборотень без конкретной формы, зато с коробом насмешек наготове. И даже не однокашник из художественного училища, близорукий гений с крышей набекрень. Мой Рыжик похож на персонажа рекламы энергетика. Он не творческая личность; у него нет ни тайных комплексов, ни личного призрака, ни уха в боку. Он абсолютно, стопроцентно нормален.

Рыжику шестнадцать, как и мне, но выглядит он немного старше. Он невысокий, накачанный, морда весьма симпатичная, а волосы стрижены ежиком и выкрашены в апельсиново-рыжий цвет. Этакое солнышко ходячее. Глаза у него темно-карие, красивые, в густых ресницах. Рыжик об этом прекрасно знает и вовсю стреляет ими по сторонам, когда думает, что я не вижу. Характер у него веселый и добродушный. Такого бойфренда можно с гордостью показывать подругам и водить практически куда угодно. Помню, как девчонки в училище завидовали Эзергили, с ее спортсменами и египтянами. А теперь завидуют мне. Потому что только когда живешь в окружении одаренных выродков (в хорошем смысле слова), начинаешь понимать и ценить, как это круто — встречаться с нормальным парнем.

Даже моих родителей он более-менее устраивает. Хотя мама при первом взгляде на Рыжика в ужасе проговорила: «Да он же совсем взрослый!» — а потом, невзирая на сопротивление, устроила мне ликбез по поводу внезапной беременности (как будто я сама всего не знаю). В общем, бойфренд точно из Маринкиного парадокса: «чтобы как у всех, но при этом гораздо лучше».

— …если бы он на питстопе не пошел на дозаправку, то отыграл бы секунд пятнадцать, — втолковывал мне Рыжик, пока мы шли мимо ларьков, протянувшихся километра на два вдоль Коломяжского проспекта. — С другой стороны, тут есть риск просто встать с пустым баком. Помнишь, Гелька, как было клево, когда тот японец не доехал до финиша метров двадцать — выскочил и побежал пешком, но ему все равно не засчитали?

— Ага… Как интересно…

Я читала, что если женщина внимательно смотрит в лицо, кивает и время от времени говорит — «ага», то она точно не слушает, а у мужчин все наоборот. Надеюсь, Рыжик об этом не знает.

— Хотя был вариант вообще не идти на третий питстоп, а заправить на втором полный бак… но тогда пришлось бы не менять в третий раз резину, и тогда…

— Ага… А «он» — это кто?

— Так, ты меня слушаешь вообще?

— А, я думала, ты опять о том итальянце, как его… Скудерия Квиринале.

Рыжик залился хохотом.

— Гелька, ты балда! Это не гонщик! «Скудерия Квиринале» — это конюшня Феррари!

— Конюшня? — ну теперь настала моя очередь посмеяться. — Ты чего? Откуда у них конюшня-то? «Формула-один» — это ж автогонки!

Новый взрыв хохота со стороны Рыжика.

— «Конюшня» — просто название такое, для понта. Типа, они все такие древние, с традициями…

У Рыжика очень довольный собой вид. На лице — выражение превосходства мужского интеллекта над женским.

Чем ближе к метро, тем больше вокруг становилось народу. Нас то и дело пихали, толкали и проходились по ногам. На вход в вестибюль «Пионерской» вытянулся длиннейший хвост. Еще пять лет назад здесь такого не было, а все из-за этих новостроек.

Комендань явно переживает строительный бум. Раньше тут были только огромные зеленые пустыри, а теперь плюнуть некуда — непременно попадешь в чью-нибудь оранжевую каску. Слева от нас новый небоскреб, похожий на воина в древнерусском шлеме, мрачно смотрел на другой небоскреб, похожий на нахальную жабу с высунутым до земли сорокаметровым зеркальным языком. Дальше были хаотически были разбросаны белые ветшающие коробки «кораблей»-девятиэтажек, а между ними, на каждом свободном пятачке, велась интенсивная застройка. Вдалеке, за плоскими крышами «кораблей», торчала и вовсе странная башня. На жилой дом непохожа — вся белая, ни единого балкона, — а на зубчатой верхушке мигает красный огонек.

А справа, за грязной и суетливой полоской торговых павильонов, уснувшими волнами вздымались пологие изумрудные холмы Удельного парка. Оттуда веяло свежестью и тишиной…

— О, кстати, — не унимался Рыжик, — ты видела блондинку, на центральной трибуне, еще орала и флажком махала? М-м-м… — и взгляд стал такой задумчивый, туманный, что сразу захотелось дать ему хорошего пинка. Ну какой реакции он от меня ждет? «Да, я сразу заметила! Клевые у нее буфера, а ноги от ушей ваще улет!»

— Послушай, Рыжик, — в сердцах рявкнула я, — Ну сколько можно трепаться об одном и том же! Или о девчонках, или об автогонках, или где бы денег раздобыть! Неужели тебя в жизни ничего не интересует — только деньги и девчонки?