Кервин Квирт засучил рукава, отодвинул тумбочку, открывшую вход в нору, с видом знатока присел перед норой на корточки, накрошил на пол хлеба и попросил не шуметь.

— Когда поджидаешь мышь, — объяснил он вполголоса, — самое главное — вести себя как можно тише.

Все затаились.

— А что, вы играли на валлийском рожке с детства? — шепотом спросила Керидвен.

— Да, — шепотом ответил Кервин Квирт. — Это почему-то входило в одну обойму с дворцовым этикетом, геральдикой и бальными танцами.

— Вот это да! А откуда же вам удалось почерпнуть сведения о реальном мире?

— В детстве, — шепотом сказал Кервин Квирт, — родители привезли меня в эту школу, потому что много слышали о ней. По-моему, слышали они о ней в основном от меня. У них почему-то сложилось мнение, что это какой-то пансион для наследников благородных семейств. Когда они привезли меня в школу, они думали оставить меня здесь года на четыре, не больше. Про 12-тилетнее обучение они, конечно, не знали. Мне страшно повезло. Когда я постучал в дверь, к нам вышел Тарквиний Змейк, который сразу произвел очень хорошее впечатление на родителей своим холодным и высокомерным тоном. Когда мама робко поинтересовалась, достаточно ли это элитное заведение, Змейк, глазом не моргнув, сказал: «Достаточно. На многие предметы здесь вообще допускают только избранных». Это совершенно подкупило родителей и решило мою судьбу. Думаю, если бы они наткнулись на демократичного Мерлина, мне бы в школе не бывать.

— А как же 12-тилетнее обучение? — прошептала Морвидд.

— Через четыре года я сделал вид, что закончил школу. Я вернулся на лето домой, а осенью якобы отправился в поездку по Фландрии, оттуда меня вдруг потянуло в Альгамбру… ну, и так далее. До сих пор разъезжаю.

К тому времени, когда вышла мышь и поела все крошки, Кервин Квирт и девочки были по горло увлечены разговором.

— Никогда не думала, что это такое замечательное занятие — ждать мышь, — шепотом сказала раскрасневшаяся Керидвен. — Нужно сделать это традицией. Приглашать друзей и вообще… Ведь если кто понимает, ждать мышь — это потрясающее развлечение!

— Да, но для этого, — сказал Кервин Квирт, потянувшийся было к мыши, — как ни крути, мышь должна быть.

И он задержал над мышью руку с кружевным платком.

— Верно, — согласилась Керидвен. — Но ведь это же очень хорошо, когда есть мышь, как вы думаете?

— Пожалуй, — в раздумье сказал Кервин Квирт, складывая и пряча платок. — Пожалуй, в этом что-то есть.

* * *

— Мои научные тетради — в библиотеке, записи по текущему эксперименту — в лаборатории, — скороговоркой говорил Кервин Квирт Мерлину, терзая в руке кружевной платок. — У Горонви иногда идет носом кровь, надо сказать об этом Мак Кехту. Гвенллиан потеряла записную книжку, я ее нашел, вот она.

Первокурсники трагически облепили Кервина Квирта. Все понимали, что он может не вернуться.

— Вам очень хорошо с косичкой, — утешала его Крейри. Она говорила о напудренном парике, который Кервин Квирт примерил, прежде чем убрать в саквояж. — А у вас в семье все так ходят?

— Нет, в этот раз особенно большой костюмированный прием. И бал, — сквозь зубы объяснил Кервин Квирт, причем лицо его при этих словах исказилось.

— Прием, надо же. Ой, я давно хотел спросить: в какой руке держат салфетку?

— А вот такая бывает вилка с двумя зубчиками, вроде как фруктовая, только маленькая, — она для чего?

— А если у тебя слева шесть вилок, а не пять, то для чего шестая?

— Я обязательно объясню вам когда-нибудь, — сдавленным голосом сказал Кервин Квирт и, делая над собой усилие, высвободил руки. Ллевелис неохотно отпустил его рукав, ибо с любопытством рассматривал запонку.

— А что это? — спросил он.

— Это мой фамильный герб. Заяц, преследующий борзую, на красном поле, — вздохнул Кервин Квирт. Его шаги простучали по плитам двора, испещренным пятнами рассветного солнца, и дверь, ведущая в школу и из школы, захлопнулась за ним.

— При том, что вся его жизнь является костюмированным балом, — вздохнул Мерлин, — авось вытерпит как-нибудь и это. Вот чья любовь к родителям вызывает восхищение, — назидательно обратился он ко всем. — А ну-ка, поскакали все быстро и написали письма родителям! — шикнул он на первый курс. — Куда-а? — с этими словами он подзадержал Ллевелиса, Гвидиона и Керидвен, дочь Пеблига, на всякий случай некоторое время грозил у них перед носом скрюченным пальцем, потом притащил их к себе в кабинет и ворчливо сказал:

— Ну, вы рисовать-то умеете хоть чуть-чуть?

Вопрос был задан таким тоном, как будто ничего хорошего от их способностей к рисованию он заранее не ждал. Сказав это, он немедленно повернулся к ним спиной и стал копаться в шкафу. Мерлин извлек из ларчика краски и кисти и сунул им в руки заляпанные тюбики, баночки и тряпочки.

— Ну, значит, так. Вы, конечно, знаете, что у нас в школе живут черепахи… расписные?

У учеников пропал дар речи.

…Проходя как раз на днях с Мэлдуном через небольшой, с четырех сторон замкнутый солнечный дворик в Южной четверти, где грелись на солнышке на камнях добрые две сотни расписных черепах, Мерлин оглядел их привычно-одобрительным взглядом, но потом спохватился и строго спросил:

— Почему все расписные, а вон те не расписные?

— Так это новые народились. Вы же сюда лет триста не заглядывали, коллега! — не задумываясь ответил Мэлдун. — Нерасписанные — это молодняк, им всего-то лет по сто пятьдесят. Не успели еще расписать.

— Непорядок, — буркнул Мерлин.

И вот теперь он объяснял онемевшим первокурсникам:

— Тех, что новые, без узоров, распишете. Только очень модерном-то не увлекайтесь. Ну, и из старых — посмотрите там хозяйским глазом: если где какая облупилась, — значит, подновите.

Керидвен рассматривала баночки с красками. На ближайшей аккуратными буквами было пропечатано: «Для росписи черепах. Лазурная».

— Вот и золотую красочку вам даю, держите, кому? — оживленно суетился Мерлин. — Тех, что помельче, — тоненькой кисточкой, знаете, как пасхальное яйцо. Ну, а крупных — на усмотрение, только новыми-то веяниями не увлекайтесь, говорю.

Ллевелис набрался храбрости и спросил, что Мерлин подразумевает под модерном и новыми веяниями. Оказалось, Византию. Пообещав не злоупотреблять византийским стилем росписи, все пошли в указанный дворик и действительно обнаружили там очерченный Мерлином фронт работ. Расписные черепахи мирно дремали или пощипывали листья одуванчиков, иногда переползая с места на место. Некоторые в самом деле были не расписаны. Гвидион пооткрывал банки с краской, почтительно протер тряпочкой близлежащую черепаху и начал рисовать на ней растительно-птичий орнамент, который у всякого человека кельтского происхождения как-то выходит из-под рук сам собой. Керидвен подумала, подумала, постучала ногтем по черепахе, чтобы та спряталась, и начала изображать в три цвета сцену вроде тех, что бывают на древнегреческих амфорах, гидриях, кратерах, киликах, канфарах, скифосах, ситулах, киафах, ольпах, келебах и ойнохоях: словом, кто-то душит кого-то в колыбели. С Ллевелисом было не так просто: он дважды начинал и дважды бросал и споласкивал черепаху в фонтане, так что черепаха даже стремилась от него уплыть, интенсивно работая лапами. Наконец его посетило вдохновение, и в стиле наскальных рисунков из пещер плейстоцена он убедительно изобразил громадного зайца, преследующего свору борзых.

* * *

Гвенллиан, дочь Марха, стояла на пороге школы и робко прихорашивалась. Она раздумывала, выйти ли ей в город и купить там дорогие бусы или просто нанизать ягоды рябины на обычную суровую нитку и никуда не ходить. В это время кто-то звякнул бронзовым молотком с противоположной стороны двери, потянул за ручку и вошел. По виду его было совершенно ясно, что это новичок, который в школе впервые, но сбит с толку он отнюдь не был. Это был растрепанный молодой человек в клетчатой юбке, с лицом, которое можно было просто сразу чеканить на монетах, настолько несгибаемая воля на нем рисовалась. Сопровождаемый ароматом горного вереска и шалфея и извечным, хотя и небанально насвистываемым мотивом «Зеленых рукавов», в школе появился Фингалл МакКольм.

Фингалл МакКольм умел выдувать из волынки четыре разных мелодии, ходил в юбке в зеленую с синим клетку, с рваной бахромой понизу, закалывал свой тартан булавкой от сглаза, и ему было на все наплевать. Он опоздал к началу учебного года почти на полтора месяца, потому что пришел пешком из Шотландии, из очень горной местности.

— Это школа? — спросил МакКольм, сваливая с плеча тяжелую сумку.

— Школа, — подтвердила Гвенллиан. — У тебя репейник в волосах.

— Чертополох, — поправил ее Фингалл.

— Хочешь, я выну? — предложила Гвенллиан.

— Ха! Ты думаешь, он случайно туда нападал? Это символ Шотландии, девушка.

«Ха» в шотландском языке означало и «да», и «нет», и «как поживаете?», и «спасибо, хорошо».

— Как сюда записаться? — спросил Фингалл, беря быка за рога.

— Здесь нужно сдать экзамен такому старенькому профессору, — обьяснила Гвенллиан. — Только он очень молодо выглядит, — поспешно добавила она.