— Я не знаю, уважаемый Сюань-цзан, — вежливо сказал Афарви, появляясь из-за дерева, где он прятался. — Я боюсь… разочаровать вас.
— Разве можно ручаться и знать, — сказал как ни в чем не бывало Сюань-цзан, — что под сводами каменных плит невозможно проход отыскать туда, где долина У-лин лежит?..
— А что такое долина У-лин?
— Затерянная долина, где живут отрезанные от мира старинные люди. Когда-то они бежали от Циньского переворота и укрылись в этой долине. Когда на них в последний раз случайно наткнулись, они ничего не знали о династии Хань, а уж о династиях Вэй и Цзинь и подавно. Но потом путь в эту долину был снова забыт навсегда, — известно только, что видели ее где-то в провинции Хунань.
— Я тоже ничего не знаю о династиях Вэй и Цзинь, — честно сказал Афарви.
— Не страшно, — отвечал Сюань-цзан, окинув Афарви взглядом..
— А что такое Циюань? — не сдержал любопытства Афарви. — Вы сказали: «Всю жизнь в мечтах стремился больше всего к тому из путей, что на Циюань ведет»?
— Местность, в которой одно время служил мелким чиновником Чжуан-цзы, — отвечал, смеясь, Сюань-цзан.
— А кто такой Чжуан-цзы? — спросил Афарви, подходя близко.
— О, это мудрец, который презирал службу и государственную карьеру и всему предпочитал то, что называется сяо яо ю.
— А что такое сяо яо ю? — Афарви сам не заметил, как приблизился к Сюань-цзану вплотную.
— «Беззаботное странствие», — объяснил Сюань-цзан. — Вы задали столько вопросов, Афарви, — сказал он, смеясь, — что вам впору уже прямо поступать ко мне в учение. Учитель Цзэн говорил: «Когда благородный муж идет по дороге, по его виду сразу можно определить, есть ли у него отец и есть ли у него наставник. Тот, у кого нет отца, нет наставника, выглядит совершенно иначе».
Афарви ничего не сказал.
— Что-то давно нету писем с родины, — вздохнул Сюань-цзан, помолчав. — Как говорится, «уходит, проходит за годом год, а гуси все не летят».
— Какие гуси? — спросил Афарви.
— Почтовые.
— Так это ваши? — сказал Афарви.
— Что такое? — встревожился Сюань-цзан.
— А на башню к профессору Орбилию вчера прилетели два каких-то необыкновенных гуся. Таких никто и не видел никогда. С коричневыми спинками, а хвост…
— Это мои, — всплеснул руками Сюань-цзан, вставая и торопясь спуститься со ступеней. — Радость вашего покорного слуги сравнима только с радостью Гэн Цюй-бина, вновь встретившего прекрасную Цин-фэн после разлуки.
И Афарви мог бы даже подумать, что Сюань-цзан охвачен беспокойством любовного характера, если бы только смотрел на него не как на божество, а как-нибудь попроще.
— Сегодня днем мы посетили лекцию по палеонтологии, — задумчиво сообщил лорд Бассет-Бладхаунд, благосклонно кивая Змейку головой. В палеонтологию была переименована драконография. Сделал это Мак Кархи, и, честное слово, это было не худшее из того, что он сделал.
— Да, конечно, профессор чрезвычайно знающий, — продолжал буровить лорд. — И как это он описывал… и строение крыльев, и чешуйчатые лапы… у птеродактилей… словом, очень, очень красочно. Но помилуйте! Ведь по тому, что он говорит, создается такое впечатление, как будто все эти ящеры… существуют по сей день!..
— Ископаемые ящеры? — переспросил Змейк.
— Ну да! Скажите на милость, к чему сорок минут описывать, как можно защититься от атаки птеродактиля, имея при себе меч и щит?..
Круглый дом профессора Финтана, сложенный из плоских камней и крытый дерном, располагался между Западной и Северной четвертью и был органично встроен в разделяющую их стену. Дом был добротный, обомшелый, с колодцем в двадцати шагах. Перед домом сушились сети. В доме было семь входов, поэтому если профессор бывал в хорошем настроении, то из Западной в Северную четверть можно было попасть, не карабкаясь по десяти лестницам на единственный мост, а пройдя насквозь через дом Финтана.
Профессор Финтан был уже не в том возрасте, чтобы присутствие на уроке комиссии могло выбить его из колеи. Он приставил дверь к одному из семи входов с той стороны, откуда в тот день дул ветер, уселся на перевернутой корзине перед очагом, ученики расселись вокруг него на тюленьих шкурах, и профессор подбросил торфа в очаг.
— Если я спрошу вас о привычках огня, Крейри, дочь Бринхана, — начал Финтан обычный краткий опрос, — да будут ваши слова достаточно громки, чтобы их разобрали все.
После этого принесения дани вежливости Финтан больше не делал явных скидок на присутствие комиссии.
— Вышла одна женщина поздно вечером на задворки, — сказала Крейри погромче обычного, — и слышит разговор. Один голос говорит: «Плохо ко мне относятся в этом доме — никогда пеплом на ночь не прикроют, не укроют как следует. Уйду я отсюда». А другой отвечает: «Да и мне не лучше живется». Женщина молодая была, не разобрала, что это за голоса разговаривали. Только видит — выкатились за порог два шарика светящихся и покатились, подпрыгивая. В ту же ночь перекидным пламенем вся деревня сгорела. А это, значит, огонек просит, требует, чтобы к нему уважение было.
— Телери, дочь Тангвен! — сказал Финтан, одобрив ответ Крейри скупым кивком. — Как искать траву, которая любой засов открывает?
— Если охапку скошенного сена бросить в реку, все травы поплывут по течению, а эта одна — против. Тут ее и надо ловить. А то еще можно дождаться, когда еж выйдет из норки погулять, и закрыть ему вход в нору щепкой. Он побежит, разыщет эту траву, вернется, коснется щепки, она рассыплется, и тогда траву эту надо хватать и бежать три мили не оглядываясь.
— Очень точно сформулировано. Кто возьмется мне назвать вестников беды?
— Если в жаркий летний день поднимается вихрь, который гонит сухие листья, — это точно к несчастью, — с жаром сказал кто-то из угла.
— Когда кукушка трижды кукует — к несчастью… — добавила Энид.
— Нет, это только когда на сухом дереве кукует, а так нет, — уточнила Шонед.
— Да нет, — перебил Афарви. — Когда просто кукует, это ничего, а вот если она три раза прокукует, а потом еще так, словно бы засмеется, так вот это к несчастью.
С комиссией начинало твориться что-то неладное. Ее как-то перекосило.
— Теперь вы, Двинвен. Что вы знаете о камнях? — ничего не замечая, спросил Финтан и плеснул себе пива.
— О священных камнях?
— Да нет, об обычных.
— Камень хоть и без корней, а растет. Но только те из камней растут, которых никто руками не трогал. Как до камня хоть пальцем дотронешься, так он уж больше и не растет. И в поле, и на меже камни уже не могут расти — они все перетроганные.
— Именно. Дилан, сын Гвейра, что мы знаем о происхождении песен?
— В океане есть такие рыбы — полулюди, полурыбы. Есть и мужчины, и женщины. По волосам можно понять, что мужчина. В старину рыбы эти из океана выплывали и учтиво так спрашивали, когда конец света. И как скажут им люди, что не скоро, они — бултых в воду! Очень ждут конца света. Ведь тогда они будут, как и все другие люди. И вот эти-то рыбы выдумали песни. От них и люди выучились петь.
— Наконец-то вы тоже начали работать, Дилан, а не повесничать. Финвен, дочь Киннуила, продолжите рассказ о морском дне.
— На дне моря тоже есть города, и деревни, и леса, — все, как на земле, только гораздо красивее. А правит морскими людьми морской король. Иногда он кого-нибудь из своих высылает наверх посмотреть. Тогда в ночь над океаном светят призрачные огни.
— Финвен, вам первый кусочек, — Финтан снял с очага длинный ивовый прут с нанизанными на него кусками мяса. Прут пошел по рукам, каждый снимал себе кусочек. Вскоре сзади послышалось шипение обжегшейся комиссии. — Клиддно, сын Морврана! Отчего нельзя тыкать пальцем в звезды на небе?
— Как только человек рождается, тотчас новая звезда зажигается, — задумчиво объяснил Клиддно. — И у каждого из нас на небе есть своя звезда. Если выйти в звездную ночь и начать показывать пальцем и гадать: «Может, эта моя? А может, та?», — и так каких-нибудь десять-пятнадцать раз, то если ты укажешь при этом на свою звезду, то тотчас умрешь.
— В связи с этим другой вопрос. Горонви, что случается в ночь на седьмой день седьмой луны?
— Небо открывается, — отвечал Горонви. — Так прямо, как дверь, и открывается — скрип-скрип. А оттуда такой свет неземной! Люди останавливаются, шапки снимают. Страшный свет, очень красиво. А потом дзинь! — закрывается, вот как дверь захлопывается. И не видно уж больше ничего.
И Горонви, влюбленный в старую фоморскую манеру сказа, хлопнул себя по коленям и сплюнул в подтверждение достоверности своих слов. Тут встал один из членов комиссии, прервал урок, представился кембриджским профессором естествознания, поправил пенсне и гневно сказал:
— Это невероятно! Как можно сообщать такие сведения подросткам? Откуда такая безответственность? У них же искажены все понятия. Молодые люди! — трагически обратился он к сидевшим ближе всего Гвидиону с Ллевелисом. — Вы знакомы с элементарными естественнонаучными представлениями о мире?
— М-м… Мне кажется, да, — настороженно отвечал за двоих Гвидион.
— Как вы, в таком случае, можете слушать эту белиберду?! Камни растут! Небо открывается!!!