Зануцки ослабил узел галстука.

— Следовательно, у вас никогда не было нормальной семьи? — вежливо спросил психоаналитик.

— Да нет, почему? Я воспитывался в семье короля. Кстати, вот что, оказывается, изображено на этом гобелене! Ну и ну! Никогда не замечал.

Зануцки оглянулся на гобелен у себя над головой и побледнел.

— Случай более сложный, чем я думал, — зашептал ему в левое ухо взмокший психоаналитик.

— Моего отца звали Айлиль Острие Битвы, из рода Эоганахтов, и я так никогда и не отомстил за его смерть, — сказал Мэлдун.

— О-о, ну, тут такой букет!.. — простонал психоаналитик, хватаясь за голову.

— Не могли бы вы дать нам одно объяснение, — фальшиво улыбаясь, сказал один из методистов. — Если мы правильно понимаем, вы регулярно назначаете свои занятия на ночное время? Вы отдаете себе отчет в том, что это вредит здоровью детей?

— Сырость вредит того хуже, — задумчиво сказал Мэлдун. — Вечно промокшая одежда, мокрые ноги, — посудите сами, разве это дело?

— При чем тут сырость? — не поняли методисты.

— Потому что только со дна колодца, — раскрыл свою мысль Мэлдун, — днем видно звездное небо.

* * *

Небольшой старичок с белоснежными длинными волосами и удивительно невозмутимым выражением лица устроился перед комиссией на табуретке. Длинная его рубаха была расшита понизу орнаментом с оленями.

— Не могу произнести это имя, — озадаченно сказал методист, смотревший в список.

— Может быть, вы сами как-то представитесь? — резко сказал Зануцки.

Старенький преподаватель достал из-за пазухи берестяную табакерку, уселся поудобнее, со смаком нюхнул табаку и начал:

— Не из очень я великих, не из очень чтобы малых: все те песни, что поются на равнинах Калевалы, я сложил во время оно, чтоб свою развеять скуку. Всех сказителей и бардов я великий прародитель, кто мое не знает имя, тот вообще имен не знает. Головой закрыл я солнце, заслоняю месяц ясный, а ступнями врос в заливы, в темные речные тони. Если палец подыму я, в тучах сделаю просветы, если опущу я палец, дуб к земле пригну столетний.

— Это какая-то феноменальная мания величия, — мрачно пробормотал Зануцки. — Ну что ж, с этим все ясно. Обсудим характер вашего предмета. Итак, вы преподаете, — Зануцки заглянул в бумажку и аккуратно прочитал: — фольклор и эпические сказания народов Севера.

— Ты назвать фольклором можешь и вот этот лес дремучий, и бурливых вод теченье, и на небе ясный месяц, и лосося ход весенний. Это все такой же эпос, как планет круговращенье, обновление природы. Ты сказать бы мог, пожалуй, что и лось могучий Хийси — это маленький ягненок, и что Укко, бог верховный, — это малая козявка. Мифы — то, что ты бормочешь, я же знаю правду жизни.

Когда и с этим стало ясно, Зануцки промокнул лоб платочком и перешел к особенностям методики:

— Скажите, пожалуйста: как у вас обстоят дела с расчасовкой, календарным планом и текстотекой? — спросил он. — По какому принципу вы отбираете материал? Какие компоненты входят в модуль первого уровня обучения? Какое количество смысловых единиц в содержании текста, на ваш взгляд, методически допустимо?

— Может, что еще припомнишь, — спокойно сказал старичок, ковыряя в ухе, — иль уж высказал всю глупость?

* * *

— Мы тоже так думали. А потом мы нашли письмо, — сказала Керидвен.

Керидвен, знавшая наизусть письмо Змейка до того места, где начинались формулы, положительную характеристику Риддерха, данную Змейком, от которой мороз по коже шел, и резолюцию педсовета, объявлявшего имя выпускника забытым, выдала без запинки рассуждение о двуличии. Морвидд сидела на коленях статуи Демокрита и мерно постукивала об него ногой.

— Ты по-прежнему считаешь Змейка воплощением любви и нравственности? — безжизненным голосом спросил Ллевелис после того, как детальный рассказ о том, что делает Змейк в школе, слетел в беспорядке с их уст.

— Я учусь у него, Ллеу, я вижу, как он любит все неживое! Я не представляю себе, чтобы он мог делать все это! — упрямо сказал Гвидион.

— Любит все неживое, — повторила Морвидд с выражением, менявшим смысл на противоположный.

— Хорошо, — скрипнул зубами Ллевелис. — Тогда скажи: что такого должно случиться, чтобы ты ушел от Змейка?

— Нужно, чтобы Змейк меня выгнал. И запретил возвращаться, — бесхитростно ответил Гвидион.

— Тогда пошли. Пошли найдем хоть Мерлина, хоть кого, и спросим! Что с того, что имя этого Риддерха не должно упоминаться в школе! Я его упомяну!.. Я не хочу, чтобы ты стал таким же изуверским и кровавым фанатиком, — решительно сказал Ллевелис.

— Ну что вот вы орете, что орете, — ворчливо сказал Мерлин, появляясь из-за колонны. — Что здесь за страсти? Вы все давно должны сидеть обедать. Сегодня вареники с картошкой. Исключительная редкость. Эту картошку, представьте себе, Мэлдун привез из Северной Америки. У нас она не растет. Вы, небось, и не знаете, что это такое!..

Тут Ллевелис выпрямился и с горящими глазами сказал:

— У меня есть к вам вопрос, профессор. Кто такой Риддерх-ап-Мивир? Где он? Чем он занимается?

— Риддерх-ап-Мивир — это Кервин Квирт, — сказал Мерлин. — Где он? Да вон он пошел. Чем он занимается? Спросите-ка у него самого. По-моему, ничем, у него сейчас окно.

* * *

— Ваше имя, — кисло сказал Зануцки. — Полное и желательно… э-э… подлинное.

— Луций Тарквиний Серпенс, — ответил Змейк, закидывая ногу на ногу и сплетая пальцы на колене с видом человека, приготовившегося к долгому разговору.

Психологи переглянулись.

— А что такое… в таком случае… э-э… Змейк?

— Калька, — кратко сказал Змейк.

— И вы откликаетесь на эту… м-м… кальку?

— Разумеется, — отвечал Змейк с легким нетерпением.

— Откуда вы происходите?

— Мой род происходит из Этрурии, из области теперешней Тосканы, но мои родители впоследствии переехали в Британию, на окраины империи, и я родился уже в Уэльсе.

— Ваш родной язык?

— В семье говорили по-латыни.

— Профессия вашего отца?

— Ауспиций.

— Это какая-то должность?

— Нет, это специальность. Предсказание будущего по птичьему полету.

— Довольно необычная специальность, а? Можно сказать, редкая, — заметил Зануцки, вновь переглядываясь с коллегами.

— В жреческих кругах не такая уж редкая, — сказал Змейк.

— Когда родился ваш отец?

— В самом конце третьего века.

— Я не ослышался? — переспросил Зануцки. — В конце третьего века? В трехсотом году от Рождества Христова?

— В конце третьего века до Рождества Христова, то есть около двухсотого года по причине обратного отсчета времени.

— Год вашего рождения? — с нескрываемым интересом спросил великий методист.

— Тысяча пятьсот семьдесят девятый.

— Очень странно, — сказал методист, вызвав сдавленные смешки со стороны своих коллег. — Ваши родители, если я правильно понял, родились до нашей эры, вы же — только в конце XVI века?

— Да, я поздний ребенок, — спокойно отвечал Змейк.

— Где вы получили образование?

— В течение семи лет я учился и прислуживал при храме Немезиды, затем продолжил свое образование в Элевсине.

— При храме Немезиды?

— Да, при храме Немезиды в Афинах, в аттическом пригороде Рамнунт.

— Прислуживали?

— Принимал дары от посетителей и поддерживал огонь перед статуей Немезиды с уздой, мечом и бичом.

— Вы хотите сказать, что в шестнадцатом веке в Афинах функционировал храм Немезиды с уздой, мечом и бичом? — внезапно сказал кто-то из наиболее трезво мыслящих членов комиссии.

— Не только в шестнадцатом веке, но и по сей день. Учебные и научные центры такого масштаба неуничтожимы.

— А вот такой вопрос, — вкрадчиво сказал психолог. — Что вы станете делать, если у вас ученик станет вдруг во время урока вставать, ходить по классу, делать что ему вздумается?

— Попрошу отставки, — сказал Змейк.

* * *

Кервина Квирта осаждали любопытствующие первокурсники. Он привел их в свою комнату, рассадил повсюду, куда только можно было усадить, и вынужден был рассказать им много не самых увлекательных, с его точки зрения, вещей.

— Так вы ученик Змейка?

— А чей же еще?..

— А почему тогда профессор Курои сказал Змейку: «Что вы выращиваете из своих учеников?» — простодушно спросила Морвидд.

Глаза Кервина Квирта затуманились, и он с усмешкой опустил голову.

— С профессором Курои у нас чисто научные разногласия, — сказал он. — Он не принимает многих моих теорий, и потом… я занимаюсь в широком смысле биосферой, а при специальности профессора Курои как раз биосфера отчаянно мешает работе.

— А что у него за специальность? — спросил Ллевелис, ибо этого не знал даже он.

— Курои двигает горами, — пояснила Керидвен, знавшая это твердо.

— А, ну тогда конечно, — согласился Ллевелис.

— А все ваши страшные эксперименты? — забираясь с ногами на кровать, спросила Морвидд. — В школьных хрониках написано о вас… бог весть что.

— Я был очень ярким студентом, — осторожно начал Кервин Квирт. — Очень тогда был увлечен биохимией… просто очень. Одним словом, я все опыты обычно проводил на себе. Однажды профессор Мерлин пообещал вышвырнуть меня из школы, если еще хоть раз услышит, что я что-то там такое делал с собственной кровью. Змейк тогда выручил меня, но и… побеседовал со мной, — Кервин Квирт помрачнел, видимо, вспомнив ту беседу. — Подробности его тогдашней речи я вам пересказывать не буду, но суть ее сводилась к тому, что на себе можно проводить лишь демонстрацию, но никак не эксперимент… причем ему, а не мне. Что когда он пьет яд, он обычно знает скорость его действия и состав противоядия и что… Ну… словом, пробрал хорошенько.