Анна Литвинова
Когда миллиона мало
Памяти Тани Поляковой
Роман основан на реальных событиях
Пролог
— Сильва, вставай! — пробивалось издалека сквозь туман.
Накрылась подушкой, натянула поверх нее одеяло.
— Сильва, подъем! — Голос мачехи совсем над ухом. Руки холодные, пальцы цепкие. Разоряет ее гнездо, выковыривает наружу.
— Ну, пожалуйста! Пять минут еще!
Одеяло и подушку сорвала, швырнула на пол. Отдернула шторы, люстру врубила во все шестнадцать лампочек.
Веки склеены. Пробуешь разлепить — словно горячий песок сыплют. Во сколько она уснула? Играть закончила в три утра. Потом еще вертелась. Переживала из-за проигрыша, продумывала стратегию на завтра.
— Сильва, уже половина восьмого!
Попыталась приподнять голову, не смогла, простонала:
— Пофиг.
— Да сколько это будет продолжаться! — Голос мачехи бьет прямо в мозг, сыплет булыжники на затылок. Ухватила ее за щиколотки, стягивает с кровати — руки сильные, в тренажерке накачала. Сильва попыталась удержаться за изголовье, но пальцы соскользнули. Грохнулась на пол, ушибла пятую точку. Заорала:
— Да отвали ты от меня!
— Что ты сказала, дрянь?
— Что слышала! Не смей меня трогать, сука!
Еще полгода назад терпела, но в последнее время подумала: чего молчать, если ее оскорбляют?
Мачеха взъярилась окончательно. Вцепилась в предплечье когтями (больно, останутся царапины), влепила с размаху пощечину. Глаза у Сильвы сразу разлепились, накатила ярость. Девушка примерилась и от души лягнула некровную родственницу в коленку. Получилось удачно — та отлетела.
— Сейчас еще врежу, — пообещала.
Но мачеха честной драки испугалась. Вопит:
— Игнацио! Помоги! Твоя дочь меня избивает!
— О, Матерь Божья, — простонала Сильва.
Очередное утро в любящей, блин, семье.
Отец явился немедленно — уже при галстуке, волосы блестят от геля, ремень тщетно пытается удержать огромное брюхо.
Мачеха бросилась к нему — хромает показательно, руки заламывает, словно заштатная драматическая актриса:
— Она ударила меня! Она посмела меня ударить!!!
— Сильвия. — Отец сузил глаза. — Ты потеряла разум?
Все детство от его ледяного тона cердце в пятки уходило. А недавно вдруг осенило: «Да чего его бояться? Придурок! Бочонок на ножках! И предатель».
Она бесстрашно приблизилась, ткнула под нос предплечье — царапины, нанесенные противницей, эффектно сочились кровью. Набычилась, буркнула:
— Скажи этой своей… пусть не трогает меня. Тогда и я ее трогать не буду.
Отец молчал, жевал губы. Похоже, примерялся — как ударить побольнее, но чтобы без следов. Сильвия бросилась к письменному столу, схватила ножницы, ощетинилась:
— Только тронь. Глаз выколю.
— Кого мы вырастили! — взвыла мачеха. — Давай полицию вызывать!
Девушка отбросила ножницы. Да, что-то совсем понесло ее с недосыпа. Надо назад отыграть, извиниться. Признать, что виновата, допоздна засиделась за компом. Объяснить: сложно вставать в семь, когда поспала только три часа. Попросить: она прогуляет два первых урока. А завтра — как штык, подскочит. Сама. По будильнику.
Но едва успела начать: «Ну, ладно, короче», — отец оборвал:
— Одевайся. Собирай манатки. И вон отсюда.
Сильва опешила:
— Куда?
— Куда хочешь. К наркоманам. К бездомным. Под мостами с ними ночуй. Или вообще утопись. Будет лучше. Для всех.
— Э, Игнацио… ты уверен, что правильно поступаешь? — мачеха взглянула с сомнением.
— Я устал, — отрубил он. — Каждое утро одно и то же. Скандалы, вопли. Пусть проваливает. Я хочу пожить в тишине.
— Сильва, — мачеха смягчила голос, — ну, давай поговорим, как взрослые люди. Неужели ты не понимаешь? Миллионы людей во всем мире не высыпаются. Но они все равно встают, идут в школу, на работу.
— Ладно, — буркнула дочь. — Схожу я в вашу долбаную школу. Ща быстренько соберусь.
Но отца окончательно сорвало с катушек.
Жирным брюхом навалился на ее стол, выдергивает из компа провода. Злорадно оповещает:
— До Пасхи поживешь без гаджетов! Без игрищ своих безумных!
— Это ведь целых две недели! — взмолилась она.
А он — лэптоп под мышкой — еще и ее мобильник схватил.
— Совсем сбрендил? — заорала она. — Как я совсем без связи?
— Кнопочный дам, — злорадно усмехнулся отец.
— Да пошли вы оба! — взорвалась Сильва.
Почему всем одноклассникам повезло? У тех семейные ужины, вместе домашнюю пасту делают, в настолки играют, ездят на пикники. А у них — сплошные претензии да ругань. А если вдруг без скандала сидят все трое за столом, за готовой пиццей — всегда молча, каждый в свой телефон уткнулся.
Она схватила школьный рюкзак. Демонстративно, на пол, вывалила из него учебники. Распахнула шкаф. Начала, почти без разбору, набивать теплыми вещами.
— Игнацио, — нервно заломила руки мачеха, — она действительно сейчас уйдет. У нас будут неприятности.
Но отец лишь презрительно усмехнулся:
— Куда она денется? Есть захочет — вернется.
И Сильве больше ничего не оставалось — только рюкзак на плечи и на прощанье, от души, шарахнуть дверью.
Давно
Богдана родилась в Кувшинино, между Тверью и Торжком, в деревянном домишке. Официально считалось поселение городом, но все жители называли деревней. Каменные дома только в центре, где памятник Ленину, а чуть отойди — грязь непролазная, фонари разбиты, за колбасой — в Москву.
Жили втроем: бабушка, мать да внучка.
Мужчин в семье не имелось.
Дед погиб на Второй мировой. У мамы в паспорте штампы о браке стояли. Но родной Богданин отец замерз по пьянке, а отчим пять лет получил за кражу и сгинул на зоне.
Мама с бабушкой всегда притворялись, что им и самим нормально. Но Богдана-то видела: ничего хорошего. Денег вечно нет. Краны текут. Дрова заготовить — проблема. Восьмого марта только жалкий цветочек с работы. Поэтому сама хотела настоящую семью. Как на плакате «Госстраха», что в сарае висел: новенькие «Жигули», рядом с авто мужчина в импортном блейзере, при нем женщина в платье вельветовом, нарядно одетые ребятишки, а на заднем плане дача двухэтажная.
Мать над ее мечтой хохотала:
— Мужа она богатого хочет! Где его взять, да еще в Кувшинино? Блатные на своих женятся. Лейтенанта до генерала растить? Всю жизнь провозишься, а он в отставку майором уйдет. Начальниками только дети начальников становятся.
Богдана расстраивалась, бабушка утешала:
— Ты у меня принцессочка!
И читала на ночь красивые сказки — про Золушку, про Ассоль.
Мама язвила:
— Старую деву вырастишь!
Бабушка тихо сердилась:
— Она еще ребенок! Пусть мечтает!
Хотя девочка рано понимать начала: на самом деле принцев нет. В Кувшинино точно. Парни, едва в подростковый возраст входили, сразу пить начинали, курить, мат через слово. Если свой мотоцикл имеется — уже герой, девчонки хвостом ходят.
Но однажды — было тогда Богдане тринадцать — остановила ее цыганка. Предложила:
— Давай погадаю.
Школьница вздохнула:
— У меня денег нет.
— Не надо денег. Так скажу. — Взяла ее руку, поизучала и взглянула с уважением. — Ох, какая у тебя необычная жизнь будет! Миллионер, красавец, иностранец замуж будет умолять выйти. А ты откажешь.
Пьяная цыганка, что ли?
На дворе стоял 1987-й. Январский пленум ЦК КПСС уже состоялся, обновление всех сторон жизни страны объявили. Люди болтали о грядущих переменах, бабушка запоем читала только что разрешенных «Детей Арбата» и «Белые одежды», мама смотрела «Шестьсот секунд» [Передача на Ленинградском телевидении. Выходила с 1987 по 1993 год и считалась одним из символов перестройки.], но в целом как было в Кувшинино болото, так и осталось.
А гадалка усмехается:
— Рожу не криви. Знаю, что говорю. И границы откроются, и миллионеры появятся. Они всегда на обломках.
— Каких еще обломках?
Предсказательница воздела грязный перст с ярким облупившимся лаком:
— Скоро беда начнется. Не будет такой страны Советский Союз. И партии коммунистической не будет.
— А куда ж оно денется?
— Все кувырком полетит. Заводы встанут. Деньги в бумажки превратятся. Много людей погибнет, ты близкого человека потеряешь. И только через бубнового короля спасешься.
У Богданы еще тысяча вопросов: кто умрет, мать или бабушка? С матерью у нее отношения так себе, а бабулю жалко. И как король бубновый выглядеть будет?
Но цыганка больше ничего не сказала — что за интерес забесплатно стараться?
Богдана с девчонками постоянно гадала — на картах, на кофейной гуще, — поэтому к пророчеству отнеслась со всей серьезностью. Немедленно бабушке бросилась докладывать.
Та поджала губы:
— Чего слушаешь всяких дур? С чего бы Советскому Союзу рушиться? Семьдесят лет стоит и еще тысячу продержится.
— Так перестройка! Ветер перемен!
Но старуха отмахнулась:
— Поболтают — и по-старому станет. Много раз так было. То НЭП, то кукурузу вместо хлеба растили. А потом все назад возвращалось.
Когда живешь в Кувшинино, действительно трудно в перемены поверить. Это в Москве с Питером и митинги, и доллары купить можно, и «Мерседес» на улице увидеть.
А у них только кооперативное кафе открылось на главной площади. Богдана с подружками заглянули: скатерти белые, известная на весь город хамка-официантка вместо грязного халата в белой наколочке. С кислым видом говорит входящим «Здравствуйте». А шашлык десять рублей порция! Хотя на рынке килограмм хорошей свинины по два пятьдесят.