Картина была небольшого размера — сорок на пятьдесят сантиметров. Александра называла этот размер «чемоданным» — картины такого формата легко влезали в чемодан, и потому любители живописи часто привозили их из-за границы в качестве добычи с блошиных рынков, из антикварных салонов. С датировкой вопросов не возникло — когда художница, получив картину от Фила, позвонила Илане, чтобы задать несколько вопросов относительно реставрации, та сразу сказала ей, что полотно написано в шестьдесят третьем году. «В одна тысяча девятьсот шестьдесят третьем!» — шутливо уточнила тогда Илана. Имени автора она не назвала. Да и нужды не было — картину написал любитель, не бесталанный, но не обремененный академическим образованием. Неизвестный художник рабски следовал природе, мучительно робко копируя действительность. Полотно изобиловало мелкими деталями, как произведения малых голландцев, которые можно изучать часами, вооружившись лупой и совершая все новые открытия.

«Автор наверняка пользовался лупой, выписывая детали, — Александра оглядывала картину. — Хотя можно допустить, что у художника было исключительно острое зрение… Но все же нет. Это была бы очень редкая аномалия. Мне вот пришлось работать с лупой, как и ему, много лет назад…»

Картина была ориентирована вертикально. Художник изобразил комнату, небольшую, изрядно загроможденную мебелью. Мебель была старая, массивная, судя по топорному виду — кустарного производства. Белые стены, серый плиточный пол. В неуклюжем книжном шкафу с прогнувшимися полками — ряды книг, на стенах — несколько старых фотографий, небольшое зеркало. Вопрос перспективы был решен так же, как его решали во времена Возрождения — в задней стене располагалось окно, в котором виднелась часть улицы, — это и придавало картине условную глубину. Оконный проем, углы комнаты, элементы мебели — все было тщательно вычерчено и выверено, явно с помощью линейки и транспортира. Александра обратила внимание при реставрации, что многие линии в картине были проведены явно в ущерб достоверности. Действительность редко бывает настолько симметричной. В центре комнаты находился круглый стол. Расположенные на нем предметы — кувшин с водой, раскрытый журнал, чайная ложка, камертон — были направлены в сторону оконного проема совершенно одинаковым образом, словно их нарисовали вдоль косых параллельных линий, проведенных с помощью рейсшины. Художник всеми силами пытался добиться эффекта глубины пространства.

Самых больших трудов ему стоило, безусловно, пианино. Инструмент, задвинутый в угол комнаты, был изображен с огромной тщательностью. Сняв при реставрации пожелтевший слой лака, уничтожив грибок и промыв красочный слой, Александра различила множество мельчайших деталей: глубокие щербины на полированном дереве, название фирмы, выведенное бронзовой краской над открытой крышкой — «Steinway & Sons», нотные знаки на страницах альбома, установленного на пюпитре.

На круглом табурете перед пианино сидела молодая девушка. Она, безусловно, и являлась центром картины, хотя портретом это назвать было невозможно — девушка отвернулась от зрителя к окну, словно что-то вдруг привлекло ее внимание на улице. Художник изобразил ее затылок с вьющимися пшеничными волосами и часть скулы, напряженно изогнутую тонкую шею. Руки девушки лежали на клавишах. Легкое летнее платье с короткими рукавами, белое в синий цветочек, босые ноги — правая ступня слегка нажимала педаль, левая касалась плиточного пола лишь кончиками пальцев — создавалось впечатление, что девушка собирается встать. Ее поза, одновременно статичная и динамичная, была схвачена очень живо. «Такое ощущение, что автор вдруг забыл о своих линейках и транспортирах. Можно предположить, что фигуру рисовал другой человек. Как на знаменитой картине Левитана «Осенний день. Сокольники» — фигуру женщины в трауре написал его друг по училищу, Николай Чехов, брат писателя… И вообще, девушка здесь решена, скорее, в импрессионистическом ключе — художник вдруг начал «видеть» свет и цвет, мазок стал дерзким. Интересно бы узнать, права я или нет…»

Наверху слышались шаги и голоса. Скрипела передвигаемая мебель. Раздался молодой смех, показавшийся в теплой духоте старого дома совершенно неуместным. Через несколько секунд завизжали рассохшиеся ступени лестницы, и в комнату вернулась хозяйка.

— Итак, — едва переступив порог, Илана заговорила напористо, словно приняв, наконец, сложное решение. — Вкратце дело сводится вот к чему: мы хотим вам поручить доставить эту картину в Израиль, передать лицу, которое мы укажем, и взамен привезти в Москву пианино.

Она указала в сторону лежавшей на столе картины и уточнила:

— Вот это пианино.

Александра отрицательно покачала головой:

— Извините, но я не соглашусь. Объясню — через неделю очень важный для меня аукцион, я давно к нему готовилась, и заказчик уже частично оплатил мое участие.

Илана вздернула плечи:

— Через неделю? За неделю вы прекрасно все успеете. Даже быстрее справитесь. Виза в Израиль не нужна. Загранпаспорт у вас в порядке? Ну и все, берете билет и летите, хоть сегодня же вечером.

— Но…

— Что вас смущает? — продолжала Илана, прохаживаясь по комнате, от стены к стене, резко поворачиваясь на ходу. Она явно была взбудоражена. — Мы заплатим вперед, и заплатим очень хорошо. Естественно, дорога и все расходы за наш счет. Вы что, боитесь перевозить картину?

— Нет, конечно. — Александра покачала головой. — Мне часто случается перевозить через границу предметы искусства, это не проблема. Правда, нужно оформить разрешение, но у меня свои каналы. К тому же эта картина…

Она запнулась. Илана понимающе подняла аккуратно подведенные тонкие брови и закончила фразу за нее:

— Не представляет художественной ценности, так?

— Не является национальным достоянием, — нерешительно улыбнулась Александра. — О ценности можно спорить.

— Вы должны повторить это Генриху, — после краткой паузы проговорила Илана. Ее взгляд смягчился. — Ему будет приятно услышать такие слова. Он — автор картины.

Александра издала короткое восклицание и кивнула:

— В таком случае перевозка еще больше упрощается. Автор даст разрешение на вывоз.

— Нет, не даст, — отрезала Илана. — Генрих считает мою идею с отправкой картины авантюрой и участвовать ни в чем не будет.

— Но… — Александра окончательно растерялась. — Значит, автор возражает?

— Автор может возражать, сколько ему угодно. — Илана подошла к столу и мельком оглядела полотно. — Картина моя. Точнее, уже не моя, я передарила ее Филу. Полотно обязательно должно попасть в Израиль, а Фил придумывает разные предлоги, чтобы не брать его с собой. В искусстве он не разбирается, боится, что будут проблемы. Рассказывает что-то про таможню в Тель-Авиве… Словом…

Она энергично растерла сухие ладони:

— Мы заплатим, а вы сделаете! Это займет пару дней. Пианино тоже не имеет никакой ценности, если вас это беспокоит. Вы просто отправите его в Москву.

Александра собиралась снова ответить отрицательно — исчезнуть из города накануне важного аукциона ей совсем не улыбалось. Но она осеклась, не начав фразы — Илана открыла дверцу книжного шкафа. Достала синий пластиковый конверт, застегнутый на кнопку, протянула его художнице:

— Здесь все документы, которые понадобятся. Я приблизительно узнала стоимость транспортировки пианино. Есть фирма, которая перевезет его от двери до двери за три тысячи долларов. Отправлять из Хайфы, морским путем. Отель, билеты, прочие возможные расходы… И ваш гонорар, само собой. Из расчета тысяча долларов в сутки. Все здесь.

— Тысяча долларов в сутки? — медленно повторила Александра.

— Мне показалось, что я где-то слышала такую цифру. — Илана с беспокойством следила за изменившимся лицом гостьи. — Я предложила слишком мало?

— Слишком много, — вырвалось у Александры. Она тряхнула головой, взъерошила волосы, нервно рассмеялась. — Мне просто совестно брать у вас такие деньги за… В общем-то простое поручение. Да еще попасть из зимы в лето, посмотреть на море…

— Я уверена, что вы останетесь очень довольны, — кивнула Илана. — Значит, согласны?

— Вы предлагаете очень внушительную сумму. Тысяча долларов в сутки для простого агента по доставке… Помимо дорожных расходов… — Александра глубоко вздохнула, борясь с волнением. — Вероятно, эта цифра из какого-то старого кино. Вроде «Мальтийского сокола». В реальности платят меньше.

— Кто знает… — загадочно протянула Илана. — Может быть, вы и окажетесь в кино вроде «Мальтийского сокола»? Там очень красиво… В том маленьком мошаве [Мошав — вид сельских населенных пунктов в Израиле, представляющих собой сельскохозяйственную общину, действующую на кооперативных началах.], куда вы отправитесь. В Вифлееме.

— В Вифлееме? Я должна забрать пианино в Вифлееме?

Илана подошла к окну и настежь распахнула штору. Жемчужное сияние оттепельного предвечернего часа наполнило комнату, зажглось серебром в седых волосах женщины.

— Я говорю о другом Вифлееме, не о том, который знают все, — с грустью произнесла она. — В Израиле есть еще один Вифлеем, на севере страны, рядом с Назаретом. Вифлеем Галилейский. Там я и родилась… Так вы беретесь?

— Конечно, — ответила Александра. — Конечно!