Так что, как только открылась дверь, я первой вошла внутрь.

Зал был совсем небольшим и казался призрачным из-за синевато-зеленого света очень ярких ламп. Как будто я в другое измерение попала! Этот свет искажал цвета, иногда стирал тени, а иногда делал их особенно яркими. В сиянии ламп, продолговатых и круглых, тело покойницы смотрелось не человеком, а не слишком удачной куклой из воска и пластика.

Смерть и долгие дни, проведенные в этом подземном холодильнике, сильно изменили Тэмми. Она и на последних своих прижизненных фото выглядела не слишком хорошо, а сейчас передо мной будто лежала старуха лет семидесяти. Ее кожа выглядела серой и сморщенной, как осиное гнездо, изморозь дополнила седину в ее волосах.

И все же у меня не возникло ощущения, что это не она и меня пытаются обмануть. Это, вне всяких сомнений, была она. Просто на ее теле будто разом проступили все несчастья ее непростой жизни. Надеюсь, дочерям не позволили увидеть ее такой… Нет, конечно, нет. Это «представление» для меня — незваной и нежеланной гостьи в маленьком мирке Олд-Оукс.

Тэмми лежала на столе обнаженной. Это как раз не было частью «спектакля», это нормально: никто в моргах не заботится о достоинстве, оно для живых, а не для мертвых. Считается, что тело — это материал для работы, а личности, способной стесняться и смущаться, давно уже нет. Трупы стыдливо прикрывают только в фильмах, смерть не знает стыда.

Благодаря этому я могла рассмотреть все: не только следы вскрытия, грубые черные швы, которые на похоронах полагается прятать под одеждой. Серая кожа покойницы легко выдавала синяки на ее лодыжках и запястьях, уродливые ссадины на ее лбу — видеть я могла только часть, остальное скрывали волосы. Но и этого мне хватило, чтобы различить, как прогнулась, поддавшись силе удара, кость. Горло погибшей распухло и навсегда сохранило багрово-фиолетовый цвет.

Это было то еще испытание. Я думала, что готова к нему. Я ведь не знала Тэмми, у меня вроде как не было причин по-настоящему любить ее — а значит, сочувствовать ей. Но здесь и сейчас то кровное родство, в реальности которого я до последнего сомневалась, наконец обрело власть, стало почти осязаемым. Я почувствовала тошноту и головокружение, в какой-то миг мне показалось, что мое горло тоже синее и распухает, мне не хватает воздуха. Нужно уйти отсюда и никогда больше не возвращаться. Заплатить, кому надо, не жалея папенькиных денег, чтобы в следующий раз увидеть Тэмми похожей на человека, которым она была!

Должно быть, мое состояние стало настолько очевидным, что отец Джозеф забеспокоился. Он осторожно приобнял меня за плечи, и сначала этот жест показался мне чересчур фамильярным, а секундой позже я поняла, что это нужно: меня шатало, хотя сама я этого не замечала.

Стыдно мне не было. Я не полицейская, не частный детектив и не наемница, чтобы спокойно переносить такое зрелище! Но у меня хватило сил не кинуться к выходу, и этим я могла гордиться.

— Давайте я провожу вас к машине, — предложил отец Джозеф.

— Еще рано, у меня есть вопросы…

— Господи, да какие тут могут быть вопросы? — закатил глаза коронер.

Священник тут же осадил его:

— Лайл, она имеет право знать!

Что ж, повезло мне с провожатым.

Не думаю, что коронер разделял убежденность священника насчет моих прав. Но выпендриваться он перестал, только это и было мне нужно.

— Что именно вас интересует?

— Что стало причиной смерти? У нее такие страшные раны на голове…

— Да, череп проломлен в двух местах. Но это не смертельные раны, хотя они, конечно, повлияли бы на ее здоровье, если бы ей удалось выжить. Причиной смерти стало удушение.

— То есть, кто-то задушил ее, когда она уже была без сознания?

— Не задушил. Засунул ей в горло платок.

Коронер говорил об этом без сочувствия — но и без злорадства. Для него фраза «убили, засунув в горло платок» имела такой же эмоциональный вес, как, скажем, «на улице сегодня солнечно» или «молоко опять подорожало». Нельзя его осуждать, это его работа.

А вот моя работа и вся моя жизнь была совсем другой, поэтому я почувствовала, как по моему собственному горлу проходит болезненный спазм. Дурное это дело — проецировать на себя опыт погибшей женщины. Однако от меня это не зависит, просто так получается.

Даже в своем нынешнем состоянии, близком к шоку и ступору, я понимала, что что-то здесь не так. Как бы парадоксально ни звучало, это убийство не такое, каким должно быть!

— Ссадины на голове очень странные, — заметила я, присматриваясь к узору синюшных полос. — Чем их нанесли?

— Это уже полиция будет разбираться!

— Думаю, полиция задала вам тот же вопрос. Что вы им ответили?

— А вы что, тоже из полиции? — подозрительно прищурился коронер. — Ну, у себя там…

— Я выступаю консультантом, — солгала я. Что ему до правды? — Я психолог, помогаю составлять профили преступников.

Если бы наши полицейские узнали, что им, оказывается, помогает ведьма, они бы сильно удивились. Но о чем они не знают — то им и не навредит, а я добилась своего: в глазах коронера наконец появилось уважение.

— Я не могу точно сказать, чем были нанесены удары, — признал он. — Но это был продолговатый предмет, вроде палки или кочерги, очень тяжелый, сделанный из металла или камня.

— А эти линии?

— На предмете был какой-то узор, эти линии — его отпечаток. Удары были нанесены при жизни жертвы, поэтому остались такие синяки и ссадины. Но она точно потеряла сознание и умерла вскоре после этого. Когда ей в горло поместили платок, она уже ничего не чувствовала.

Думаю, это можно расценивать как его попытку меня подбодрить. Вряд ли он способен на большее, и даже это — много! Вот что делает полицейская солидарность.

— А синяки на ее руках и ногах? — продолжала допытываться я. Пока я была сосредоточена на деле, можно было не думать о том, что пережила Тэмми в свои последние минуты.

— Отпечатки пальцев. Похоже, он держал ее, а она сопротивлялась.

— Это на руках… А на ногах?

— Возможно, он ее тащил.

— Или связывал?

— Нет, не связывал, — покачал головой коронер. — Никаких следов веревок нет. Но я допускаю, что нападавших было двое, и полиция знает об этом. У одного из них, судя по отпечаткам, не было фаланги на безымянном пальце правой руки. Хотя не исключено, что нападавший был один, это не мне разбираться.

— Но фаланги все равно не было?

— Естественно.

— А изнасилование… было?

Я видела, что все старательно избегают этой темы — очевидной в такой ситуации. Возможно, отцу по телефону что-то сообщили, но он то ли не понял, то ли постеснялся обсуждать со мной такое. Да и сейчас никто не смотрел мне в глаза. Видимо, им казалось, что говорить про такое молодой женщине совсем уж кощунственно. Как будто избиение и убийство лучше!

— Да, — ответил коронер. — Одним человеком. Следов не оставил. Остальное, думаю, вам лучше обсудить с шерифом.

Я уже примерно знала, что он мне скажет. Ту же версию, какой тут придерживаются все — я видела местную газетку. Выходит два раза в неделю, пишет ту же ерунду, что и все газеты мира, но доверительным тоном доброго соседа. Не худший источник информации.

Здесь верят, что Тэмми стала жертвой случайного нападения. Какой-то псих ворвался в ее дом, изнасиловал, убил, а потом забрал все ценности, какие нашел, и скрылся. Я тоже принимала эту версию до сегодняшнего дня. С чего мне сомневаться? Но теперь я видела тело — и тело рассказывало мне совершенно иную историю.

В жестокости, с которой была убита Тэмми, чувствовалось что-то личное. Это не просто желание ворваться в первый попавшийся дом и изнасиловать первую попавшуюся женщину. Во-первых, откуда нападавшим (в том, что это сделал не один человек, я не сомневалась) знать, что там жила только Тэмми? Вдруг их там встречало бы семейство работяг — пять мужчин, четыре женщины и все с дробовиками? Но нет, нападавшие действовали нагло и решительно. Они знали, что никто не сможет оказать им достойного сопротивления.

Дальше — само нападение. Слишком много синяков на руках и ногах… Если Тэмми так отчаянно сопротивлялась, проще было связать ее. Или сразу оглушить, в итоге это все равно сделали. Но нет, эти травмы выглядели так, будто кто-то удерживал ее и за руки, и за ноги. Ведь если бы ее сразу оглушили, она бы не почувствовала все остальное. А они хотели, чтобы она почувствовала! Думаю, они еще и говорили с ней. Сказали то, что понять могла только она.

Само изнасилование вызывает вопросы. Сухая фраза «не оставил следов» в переводе на человеческий язык означает «использовал презерватив». Кто предпринимает такие меры предосторожности на якобы спонтанном изнасиловании? По официальной версии, Тэмми убил псих, поддавшийся настроению, сиюминутному желанию. И вот он в доме, под ним — кричащая, извивающаяся жертва, и он не знает, есть ли поблизости кто-то еще. Но при этом он, как в ролике социальной рекламы, показательно натягивает резинку? Как-то слишком продуманно и хладнокровно для него!

Когда он развлекся, он начал избивать ее по голове. Бил чего-то странным, раз даже эксперт не понял, что это такое. Нужно осмотреть дом, это теперь даже важнее, чем раньше. Если я найду подходящий предмет, значит, он схватил первое, что под руку подвернулось. А если нет? Означает ли это, что он притащил ту штуку с собой, потому что она имела особый смысл для него и, быть может, для Тэмми?