Капли словно падали на потрескавшуюся от долгой засухи почву, напоминая, что значит расцветать жизнью.

«Первозданные воды омывают тебя. Дарую тебе свое дыхание — дыхание Западного Берега. Твоя плоть жива…»

И она в самом деле оживала.

— Жаль я не успел спросить у жрецов, спят ли мертвые и пьют ли воду, — усмехнулся воин, забирая флягу и делая пару глотков. — Мы приносим подношения Ка [Ка (др. егип.) — одна из составляющих души в верованиях древних египтян. Иногда переводят как «Двойник». Жизненная и магическая сила, олицетворение воли и потенциала, тесно связанная с земными проявлениями человека. Считалось, что Ка может жить в скульптурных изображениях людей.]наших предков, но вот как быть с кем-то вроде тебя?

Шепсет хотела уже было возмутиться, возразить, но и сама пока не слишком понимала свою природу. Она осознавала себя собой, но не до конца. Может быть, от нее и осталось только Ка? Но если ей вернули имя — значит, вернется и все остальное?

Если бы она знала…

В следующий миг она поняла, что ужасно хочет есть. Это ощущение было таким простым и первобытным, что затмило собой даже липкий ужас недавнего кошмара. Ох сколько бы она сейчас отдала за теплую свежую лепешку и горсть кисло-сладких гранатовых зерен! Да, кажется, раньше она очень любила гранаты… Этот вкус на языке был таким явственным, и к нему добавился запах горячего хлеба. Точнее — это были воспоминания о вкусе и запахе.

В животе заурчало, и она недоверчиво прижала ладонь. Воин рассмеялся так открыто и заразительно, что девушка не смогла на него рассердиться.

— Да уж, тяжело тебя опасаться… создание Дуата с урчащим животом.

Создание Дуата? Это она-то? Шепсет, немного обиженная его насмешливостью, теперь и сама не удержалась, фыркнула от смеха.

Воин поднялся, подошел к своим вещам, порылся, ища что-то, а потом вернулся с небольшим свертком. В тряпице оказалось пол лепешки и немного повядшего лука. Поверх легли несколько головок инжира. Две он забрал себе, остальное подвинул девушке.

— Это все, что осталось от моего последнего пайка. А инжир из садов, по дороге… то, что там пока не успели разорить. Надеюсь, Боги на меня в обиде не будут за расхищение храмовых владений, — он усмехнулся и надкусил инжир, а один из плодов положил на заброшенный семейный алтарь хозяев гробницы, не задумываясь. Этот жест был таким естественным, что девушка укрепилась в своей мысли — да, он оставался здесь не впервые.

Шепсет жадно накинулась на скудную еду. Лепешка была совсем сухой, не как у нее в мечтах только что, но сейчас казалось, что вкуснее она в жизни ничего не ела.

Как же вкусно.

И как же мало… Тело, словно очнувшись от глубокого сна и решив восполнить недостающее, требовало еще воды и пищи. Шепсет вздохнула, собрала крошки с тряпицы и облизнула пальцы, не задумываясь о манерах и изяществе. Потом подумала, что ведь ему досталось еще меньше, и стало неловко.

Воин ободряюще кивнул ей.

— Попробую раздобыть нам что-нибудь еще к вечеру, а то ты еле на ногах стоишь. Думал, побыстрее пойдем, ну да ладно. Завтра к ночи уже доберемся.

— Куда? — хрипло спросила Шепсет, и сама удивилась, что все-таки получилось. Удивился и ее спутник. Правда, голос у нее был скрипучим, как у какого-нибудь чудовища из тех, которых матери колыбельными и заговорами отгоняют от порога. Таким голосом уже не споешь на ритуалах, услаждая слух Богов. — Куда ты ведешь меня?

— Ах вот оно что. Тебя стоило просто покормить, чтоб ты снизошла до разговора со мной? — насмешливо уточнил воин, пряча удивление, но, увидев ее встревоженный взгляд, посерьезнел. — Мы идем в гарнизон стражи Западного Берега.

Шепсет вздрогнула. Зачем в гарнизон?..

Она вспомнила первое пробуждение — привкус собственной крови, смешанный с горьковатой сладостью. Дело было сделано. Все должно было закончиться еще тогда, но почему-то продолжалось.

«Ты нужна нам…»

Голос воина вторгся в ее мысли.

— Там сейчас безопаснее. В Городе Мертвых все кипит, — он вздохнул. — Пожар бунтов разнесся уже намного дальше от Сет-Маат.

Бунты… Это наверняка было связано с…

Продолжать мысль оказалось страшно — словно, если оставить незавершенной, все еще можно исправить, не допустить.

Шепсет резко подалась вперед.

— Мне нужно… нужно в Сет-Маат.

— Э-э-э нет, вот туда сейчас точно не надо, — покачал головой воин. — Жители очень разгневаны. Лучше дождаться, пока все успокоится. Да и зачем тебе туда?

Девушка опустила взгляд, погладила лежавшую между ними собаку, почему-то не проявившую никакого интереса к скромной трапезе. Почему-то казалось, что с этим человеком лучше быть честной — не такая ведь большая плата за его помощь.

— Семья, — коротко ответила она.

Помолчав, он сказал:

— У меня приказ отвести тебя к командиру. Но я попробую узнать, как обстоят дела в городе мастеров, хорошо?

Шепсет с благодарностью кивнула. Когда ее спутник пошел собирать снаряжение, она помогла ему скатать циновки и убрать все нишу в стене за корзинами и битыми кувшинами. В таких нишах обычно размещали погребальную утварь.

Собака задержалась в гробнице, что-то обнюхивая, даже когда ее люди уже направились к сбитым каменным ступеням, на которые струился скудный свет. Воин обернулся, протянул Шепсет руку для опоры, и осторожно девушка вложила свою ладонь в его.

— Почему ты мне помогаешь? — тихо спросила она.

Он ответил не задумываясь, прямо, но совсем не так, как она ожидала.

— Может, это глупо. Просто мне стало тебя жаль.

Глава VII

1-й год правления Владыки Рамсеса Хекамаатра-Сетепенамона

Нахт

Духота стояла невыносимая, словно сама Дешрет сегодня дышала жарче. Красноватые скалы давали тень, но и окружали удушливыми объятиями, быстро раскаляясь на солнце. И без того скудная растительность казалась еще более пожухшей, а в воздухе чудилось приглушенное гудение, какое бывает в жарком мареве пустыни.

Нахт упрямо брел вперед, выбирая потайные тропы, которые знал не хуже, чем некропольские псы. Он помнил и скрытые пещеры, и разграбленные еще в эпоху смут гробницы. Знал наиболее быстрые пути к колодцам и безлюдные заброшенные проходы, которыми уже не пользовались ни стража, ни местные жители, зато иногда могли облюбовать разбойники. Западный Берег с его негостеприимным ландшафтом и удивительными творениями зодчих, поражающими воображение, был домом меджая с самого детства. Карта этих мест была выгравирована в его разуме так отчетливо, что он мог бы нарисовать ее даже во сне. И потому воину не составляло труда выбрать для них путь вдали от поселений и основных маршрутов патрулей. Здесь был выше риск наткнуться на других обитателей Западного Берега — беглых преступников или расхитителей гробниц, — но он полагался на свое чутье и знание этих мест. Несколько раз он намеренно менял направление, чтобы не рисковать, когда слышал вдалеке голоса или, отходя ненадолго, чтобы разведать путь впереди, замечал группы людей.

Меджай хотел добраться до гарнизона побыстрее и доложить о произошедшем командиру Усерхату. Вынужденные промедления расстраивали. Почему-то внутри было четкое ощущение, что он не успевает в срок, что время просыпается сквозь пальцы, словно песок, и он упускает нечто важное. А возможно, просто накладывалось общее волнение. Он не понимал, что происходит и что за события теперь пришли в движение. Оставалось только надеяться, что Усерхат расскажет.

Но как бы Нахт ни спешил, ему приходилось сдерживать себя. Его спутница старалась поспевать за ним и почти не жаловалась, шла, упрямо стиснув зубы. Разве что просила иногда воды и пила так жадно, что фляги приходилось наполнять чаще, чем воин привык. Но меджай внимательно наблюдал за девушкой и подмечал больше, чем она хотела показать. Она держалась на ногах нетвердо, как после тяжелого недуга. Двигалась неуверенно, стараясь опираться на собаку или на его руку. Что странно, рана, казалось, совсем не причиняла ей беспокойства — дело было в чем-то другом.

Пусть ее лицо было не живее погребальной маски и она почти не разговаривала с ним, его спутница выдавала себя взглядом, случайными жестами. Ей было страшно, и она была растеряна, понимая словно еще меньше, чем он сам. Временами она так глубоко погружалась в свои мысли — как иногда бывало со жрецами в ходе ритуалов, — что не замечала никого и ничего. Пару раз Нахт едва успевал остановить ее, чтобы не наступила на укрывающегося днем в тени камней скорпиона. А иногда складывалось ощущение, будто она вообще не видела тропу перед собой, и когда воин обращался к ней, то словно пробуждалась от глубокого сна. В непосредственной близости гробниц ее охватывало странное оцепенение, будто она видела там что-то такое, чего не видел он.

С собакой у нее была какая-то особая связь. Эта мысль не давала Нахту покоя. Псина держалась поближе к девушке, словно поддерживая и ведя за собой. Даже когда она отлучалась по каким-то своим собачьим делам, в поисках пищи или еще зачем-то, она непременно возвращалась. Но от Нахта не укрылось, что даже в краткое отсутствие собаки девчонка как будто теряла опору, и даже его помощи оказывалось словно недостаточно.

Невольно меджай думал, уж ни к ней ли эта черная собака привела его самого. У мастерской он ведь оказался примерно тогда же, когда привезли тела. И псы не позволили ему уйти в тот день, зато совершенно не возражали позже. Бек тогда приказал своим воинам отвлечь бальзамировщиков, чтобы те не подняли тревогу. Нахту помогал только старик-жрец, который уж точно не собирался болтать попусту и вообще не одобрял то, что там произошло. Вместе с ним провожать меджая и девушку вышли жившие при мастерской собаки, но на этот раз они не поднимали шума.