— С чем не смешивать? — уточнил койот Йот.

— Ни с чем не смешивать. Особенно с мухами этой осени.

— А чем тебя не устраивают сезонные мухи?! — койот принялся протирать ножки стола. — Хорошие, сочные, сонные, я лично их ловил и настаивал, вот этими вот самыми лапами! — Койот бросил тряпку, закрыл лапами морду и затрясся в рыданиях.

— Тут ничего личного, Йот, — печально сказал Барсукот. — Просто такой уж я зверь. Из-за меня все страдают. Ты, Йот, страдаешь, потому что я пью только десятилетний мухито, — он проводил глазами койота, с завываниями удалившегося на кухню. — Ты, Старший, страдаешь, потому что из-за меня не можешь уйти на пенсию, ведь по закону в Полиции Дальнего Леса должны работать не менее трёх зверей, хотя зачем тут три зверя? Тут ведь нечем, абсолютно нечем заняться, кроме как каждый день выписывать штрафы жирафе за навозные кучи, оставленные в неположенном месте! И всё же — закон есть закон, ты не можешь уйти, потому что нас опять трое — ты, я и Гриф. А всё почему? Потому что Младший Барсук Полиции Барбара закидала полицейский участок трухлявыми шишками, уволилась и уехала из Дальнего Леса в Подлесок. А из-за кого? Конечно, из-за меня! Потому что я на ней не женился! И что же дальше? Я убедил тебя взять к нам в полицию вольную кошку саванны, чтобы ты мог спокойно уйти на пенсию, я передал ей сообщение по ква-каунту, умоляя прилететь в Дальний Лес с последним рейсом «Аистиного клина», ведь зимой рейсов нет! А она даже не ответила! Наверное, я чем-то её обидел!.. А ты, Стервятник? Признайся, ты же тоже страдаешь, и наверняка по моей вине?

— Ну, раз уж ты сам спросил… Меня несколько задевает твоё отношение к национальному блюду моей милой родины, вы тут его называете «перекус». Ты недавно сказал, что перекус — это… гадость, — клюв Стервятника задрожал, — хотя ты даже ни разу не пробовал. Это меня оскорбило. Как выходца из Дальнего Редколесья.

— Да, я во всём виноват! — заорал Барсукот. — Даже в том, что комары — это гадость! Но я тоже страдаю! Я безответно люблю Каралину, кошку саванны! А она про меня забыла!

— Вот десятилетний мухито, — койот поставил до краёв наполненную берестяную кружку на стол. — А вот тряпочка, Барсукот.

— Зачем мне тряпочка?!

— Я подумал, ты захочешь протереть стол. Это расслабляет…

— Вот вы где! Расслабляетесь! Прохлаждаетесь! — Мышь Психолог ворвалась в бар «Сучок» и просеменила к столу Барсуков Полиции.

Барсук Старший удивлённо уставился на неё. Он никогда ещё не видел психолога в таком состоянии: шерсть взъерошена, глазки красные, хвост подёргивается, да к тому же ещё забинтован — криво и косо.

— Вы немного взвинчены, Мышь, — осторожно заметил Барсук.

— Я? Немного? Не-е-ет! Я очень взвинчена. Совсем взвинчена! Я выкладываюсь. Каждый день я полностью отдаю себя мышепсихотерапии зверей. Что же я получаю взамен?

— Шиши? — предположил Гриф Стервятник.

— А взамен я получаю зверскую неблагодарность! Дальний Лес — больше не безопасное место для зверей помогающих профессий! — она швырнула на стол исписанный мелким почерком кусок бересты.

Барсукот лениво подцепил бересту когтем:

— «Я, такая-то Мышь Психолог, заявляю, что сегодня жирафа такая-то…» — Он отбросил бересту и поморщился. — Опять жалоба. И опять на жирафу. Можно даже не читать. Она снова оставила лепёшку в неположенном месте, так?

— Нет, не так! Она укусила меня за хвост! Укусила помогающего зверя за хвост! Я требую, чтобы вы немедленно открыли дело о зверском хулиганстве!

— Вас укусила жирафа Руфь? — изумился Барсук.

— А что, в Дальнем Лесу есть какие-то другие жирафы?! — заверещала психолог.

— Она как-то объяснила свой поступок?

— Она сказала…

— Ваш перекус! — койот Йот грохнул на стол тарелку с красноватыми комариными брюшками.

— Она сказала: «Кусь — и хвостика нет».

— Кусь? Как в детской считалке? — изумился Барсукот.

Десять милых барсучат
По́ лесу гуляли.
Десять милых барсучат
Хвостиком виляли.


А за барсучатами
Крался Хвостоед.
Кусь — и у десятого
Хвостика уж нет…

— Там совсем другие слова, — сварливо ответила Мышь.

Десять сереньких мышат
По́ лесу гуляли.
Десять сереньких мышат
Хвостиком махали.


Следом за мышатами
Крался Хвостоед.
Кусь — и у десятого
Хвостика уж нет.

Глава 3,

в которой мама ой

Просыпаться по утрам Барсуку было трудно. И чем ближе к зиме, тем труднее. Как будто не было смысла. Для чего? Просиживать хвост в полицейском участке, перекладывать с полки на полку бересту с отчётами ни о чём? Дальний Лес был мирным, спокойным местом. Для кого? Барсук Старший был одинок. Его дочь, барсучиха Барбара, вернулась в Подлесок. Барсукот потерял интерес и к нему, и к их совместной работе. Он был здесь, был рядом, он покорно вёл унылые дела о жирафьих лепёшках, вечерами пил десятилетний мухито, но душа его стремилась из их уютного леса в Дальнее Редколесье, к острым скалам, к гонимым ветром пескам, к вольной кошке саванны.

Барсук Старший съел перекус «Сила белки», чтобы хоть немного взбодриться, выпил кружку травяного чая и вышел из норы в туманное, зябкое утро, предвещавшее скорую зиму. Жёлто-рыжая листва, ещё недавно напоминавшая наброшенную на кроны яркую шкуру зверя саванны, посерела и опала, будто шкура со зверя слезла.

Барсукот поджидал его рядом с Поляной Беженцев, перед входом в нору. Геренук — или, проще говоря, жирафовая газель Герочка с детёнышем Нуком совершали утреннюю пробежку, наматывая круги по пожухшему, заиндевевшему лугу.

— Что ж, сегодня у нас дело о хулиганстве! — с притворным энтузиазмом сообщил Барсук Старший, но Барсукот только закатил глаза и раздражённо дёрнул хвостом.

Барсук Старший постучал в соломенную щелястую дверь, ведшую в надземную часть норы. Сами беженцы называли свою нору не иначе как стойлом. Да, они там и правда стояли, они даже спали стоя, приводя в изумление обитателей Дальнего Леса. Стойло уходило на двенадцать этажей вниз, под землю: ремонтная бригада Выхухоля разрушила перекрытия, и на самом нижнем этаже размещались копыта беженцев, а в надземной части — их головы.

Барсук постучал ещё:

— Жирафа Руфь! Вы там?

Через щели в соломе виднелась пятнистая морда, но жирафа молчала.

— Жирафа Руфь! На вас поступила жалоба.

— Она вам не ответит, — послышался голос газели Герочки. — Руфь больше не разговаривает.

— Мама не, — пролопотал Нук. — Не мама.

— Ну, с нами ей придётся поговорить, — раздражённо сказал Барсукот. — Мы Барсуки Полиции. — Он подёргал соломенную дверь. — Откройте!

— Она не откроет. — Герочка тряхнула связкой ключей. — А я, если хотите, могу открыть. Но это вам не поможет.

Герочка повернула ключ в хлипком замке и распахнула настежь соломенную дверь.

— Тысяча сычей!.. — прошипел Барсукот. — Что с ней?!

Голова жирафы застыла в напряжённой позе, как будто она готовилась боднуть любого вошедшего. Пасть её была приоткрыта, нижняя челюсть скошена набок, и между нечищеными жёлтыми зубами торчали ошмётки серой и чёрной шерсти. Длинная шея жирафы, сколько хватало взгляда, была обмотана прелой полузасохшей травой; трава свисала и с рожек. И широко распахнутыми, немигающими глазами жирафа Руфь смотрела не на Барсуков Полиции, а как бы сквозь них.

— Она сначала кусала себя за хвост. Мы думали, это на нервной почве. Ну, знаете, самоедство. Но сегодня ночью… она попыталась напасть на нас. На меня и Нука. На собственного детёныша! Он, конечно, ей не родной, но она же всегда говорила, что геренук Нук ей как сын. И тут такое. Ты очень испугался, да, бедный малыш?

— Ой. Мама. Ой-ой, — отозвался Нук.

— Она хотела откусить нам хвосты! — накручивала себя Герочка.

— Кусь-кусь! — взвизгнул Нук.

— Да, так она говорила. «Кусь за хвост! Кусь — и нету хвоста!» — говорила жирафа, да, мой маленький?

— Вы не пострадали? — спросил Барсук Старший.

— Нет, мы увернулись. И я её заперла. Поставила ей воду и положила травы. Я думала, она покушает, попьёт, успокоится…

— Ам-ам, — сказал Нук.

— Но она не ела и не пила. Она стала вертеться вокруг своей оси. Ловила свой хвост и заматывалась в траву. А потом вдруг остановилась — и вот так вот застыла, — Герочка мотнула головой в сторону Руфи, стараясь при этом на неё не глядеть. — Мы попытались её расшевелить, но ничего не получилось.

— Мама ой, — высказался Нук. — Мама не. Не мама.

— Мы вызвали Грача Врача, — добавила Герочка. — Он обещал явиться, как только закончит утренний облёт в клинике.