— Я в курсе про Кена, — говорю я Триш, пытаясь сгладить эту неловкость, но сразу же об этом жалею: вдруг она подумает, что я слишком много знаю о случившемся с ней?
Я начинаю беспокоиться, что могла расстроить ее. И когда она отвечает «Правда?», я стараюсь увильнуть от темы и говорю:
— Да, Хардин рассказывал мне…
Но он заходит на кухню, и я замолкаю, хотя надо признать, я рада, что он прервал этот разговор.
Он удивленно смотрит на нас.
— И что же тебе рассказывал Хардин?
От напряжения у меня едва не закипают мозги, но, к моему удивлению, его мама отвечает: «Ничего, сынок, просто девичьи секреты», а затем подходит к нему и обнимает. Он слегка отходит, будто непроизвольно. Она хмурится, но я понимаю, что для них это вполне обычно.
Пищит сушилка, и я использую эту возможность, чтобы выйти из кухни и выбраться из дома как можно быстрее.
Я вытаскиваю теплые вещи из сушилки и складываю их, сидя на полу. Мама Хардина такая милая, и я ловлю себя на том, как бы мне хотелось познакомиться с ней в совсем других обстоятельствах. Я не злюсь на Хардина, я злилась уже слишком долго. Я чувствую грусть и тоску, представляя, как у нас все могло сложиться.
Разложив одежду, иду в спальню, чтобы собрать сумки. Лучше бы я не развешивала все в шкафу и не раскладывала бы продукты на кухне.
— Милая, тебе помочь? — спрашивает Триш.
— Ну, я собиралась сложить вещи, чтобы поехать к маме на неделю, — отвечаю я, понимая, что я действительно поеду туда, потому что жить в мотеле слишком дорого.
— Ты уезжаешь сегодня? Уже сейчас? — Она хмурится.
— Да… я обещала ей быть дома на Рождество.
Где же Хардин, когда он так нужен, чтобы помочь мне выпутаться из нашего разговора?!
— Вот как, а я надеялась, что ты останешься хотя бы до завтра. Кто знает, когда мы теперь сможем увидеться, — я бы хотела получше узнать юную леди, в которую влюбился мой сын.
И вдруг внутри меня появляется желание сделать эту женщину счастливой. Не знаю, в чем дело, — то ли в том, что я по глупости сказала про Кена, то ли в том, как она ловко сменила тему, когда на кухню зашел Хардин. Но я точно понимаю, что не хочу слишком долго раздумывать, и поэтому затыкаю внутренний голос и просто киваю, а потом говорю:
— Ладно.
— Правда? Ты останешься? Всего на одну ночь, а завтра поедешь к маме. Отправляться в путь в такую метель все равно не стоит.
Она подходит ко мне и обнимает уже в пятый раз.
По крайней мере, она будет своего рода буфером между мной и Хардином. При ней мы не будем ругаться. Ну, я-то точно не буду. Я понимаю, что это, наверное… что это точно самая ужасная идея, но Триш трудно отказать. Как и ее сыну.
— Ну, я быстренько в душ. Перелет был долгим!
Она широко улыбается и выходит из комнаты.
Я сажусь на кровать и закрываю глаза. Это будут самые неловкие и мучительные двадцать четыре часа в моей жизни. Что бы я ни делала, я оказываюсь там, с чего начинала, — то есть рядом с ним.
Через пару минут я открываю глаза и вижу, что Хардин стоит около шкафа, спиной ко мне.
— Извини, я не хотел тебя беспокоить, — говорит он, обернувшись. Я встаю. Он стал таким странным, извиняется через слово. — Я вижу, ты навела порядок в квартире, — спокойно замечает он.
— Да… не могла удержаться. — Я улыбаюсь, он тоже. — Хардин, я сказала твоей маме, что сегодня останусь здесь. Только сегодня, но если ты против, я уеду. Просто мне стало так неловко — она очень милая, и я не могла отказать, хотя если тебе неудоб…
— Тесса, все в порядке, — быстро говорит он, но затем добавляет подрагивающим голосом: — Я хочу, чтобы ты осталась.
Я не знаю, что сказать в ответ, и я еще не осознаю всю странность такого поворота событий. Я хочу поблагодарить его за подарок, но голова занята другими мыслями.
— Хорошо провела день рождения? — спрашивает он.
— Да, хорошо. Лэндон заезжал.
— Понятно… — Но потом мы слышим, что его мама заходит в гостиную, и он идет к двери. В проеме он останавливается и поворачивается ко мне: — Я не знаю, как мне себя вести.
Я вздыхаю.
— Я тоже.
Он кивает в ответ, и мы оба выходим в гостиную к его маме.
Глава 24
Когда мы с Хардином заходим в гостиную, его мама сидит на диване; мокрые волосы она убрала в пучок. Для своего возраста она выглядит очень молодо, просто потрясающе.
— Давайте я приготовлю на всех ужин, и мы посмотрим кино! — с энтузиазмом предлагает она. — Ты ведь скучаешь по моей еде, милый?
Хардин закатывает глаза и пожимает плечами.
— Ага. Лучше повара и не найти.
Боже, как это неловко!
— Эй! Все не так уже плохо! — Она смеется. — И кажется, ты только что напросился занять место у плиты.
Я неуклюже переступаю с ноги на ногу — не знаю, как держаться рядом с Хардином, когда мы не вместе и не ссоримся. Странно, что мы сейчас здесь, хотя я вдруг понимаю, что во всем этом есть какая-то закономерность: Кен и Карен, напротив, решили, что мы встречаемся, еще задолго до того, как мы действительно сблизились.
— Ты умеешь готовить, Тесса? — спрашивает Триш, отрывая меня от моих размышлений. — Или этим все же занимается Хардин?
— Ну, мы оба. Хотя мы скорее «разогреваем», а не готовим, — отвечаю я.
— Рада слышать, что ты заботишься о моем мальчике. И квартира такая милая. Подозреваю, что именно Тесса ответственная за уборку, — дразнит она.
Я не «забочусь о ее мальчике» — обманув меня, он упустил шанс получить мою заботу.
— Ага… он, вообще-то, неряха, — говорю я.
Хардин смотрит на меня, и на его губах играет легкая улыбка.
— Я не неряха — просто она повернута на чистоте.
Я закатываю глаза.
— Он неряха, — в один голос повторяем мы с Триш.
— Так мы будем смотреть кино или проведем весь вечер, издеваясь надо мной? — надув губы, спрашивает Хардин.
Я успеваю сесть первой, чтобы мне не пришлось неловко выбирать место на диване рядом с кем-то из них. Я вижу, как он смотрит в мою сторону в молчаливом смятении. Мгновение спустя он садится прямо рядом со мной, и я чувствую знакомое тепло.
— Что будем смотреть? — спрашивает его мама.
— Неважно, — отвечает Хардин.
— Можете сами выбрать, — говорю я, стараясь смягчить его грубый ответ.
Она улыбается мне и останавливается на «50 первых поцелуях» — уверена, Хардину ужасно не понравится.
Будто прочитав мои мысли, он мучительно воет, едва увидев первые кадры.
— Этому дурацкому фильму уже лет сто.
— Т-с-с, — шепчу я, и он раздраженно фыркает, но замолкает.
Пока мы с Триш смеемся над фильмом и сочувственно вздыхаем вместе с героями, я несколько раз замечаю, что Хардин на меня смотрит. Я вполне неплохо провожу время и на пару мгновений почти забываю все, что случилось между нами. Тяжело сдержаться и не положить голову на плечо Хардина, не коснуться его руки, не убрать его волосы, когда они падают ему на лоб.
— Я хочу есть, — бормочет он, когда кино заканчивается.
— Почему бы вам с Тессой не приготовить что-нибудь? У меня был такой долгий перелет. — Триш улыбается.
— Да ты готова все свалить на этот долгий перелет, — говорит он.
Криво улыбаясь, она кивает. Похожую улыбку я не раз замечала на лице Хардина.
— Ничего страшного, я что-нибудь приготовлю, — предлагаю я и встаю, а затем иду на кухню.
Взявшись руками за края мраморной столешницы, я с силой сжимаю их, стараясь перевести дыхание. Не знаю, как долго я еще продержусь, притворяясь, что Хардин не разрушил наши отношения, притворяясь, что я люблю его. Я действительно люблю его, люблю так, что это причиняет мне боль. Проблема не в том, что у меня не осталось чувств к этому хмурому, эгоистичному мальчишке. Проблема в том, что я давала ему уже не один шанс, всегда прощая его отвратительные слова и поступки. Но сейчас мое терпение кончилось.
— Хардин, помоги ей, ты же джентльмен, — говорит в другой комнате Триш, и я подбегаю к морозилке, словно со мной не случился этот маленький срыв.
— Э-э… тебе помочь? — Голос Хардина раздается на кухне.
— Давай… — отвечаю я.
— Мороженое? — спрашивает он, и я перевожу взгляд на то, что держу в руках.
Я хотела взять курицу, но отвлеклась.
— Ну да. Мороженое все любят, разве не так? — говорю я, и он улыбается, снова показывая свои коварные ямочки.
Я выдержу. Я смогу находиться рядом с Хардином. Мы поладим, и я сумею спокойно говорить с ним.
— Я бы съела ту пасту с курицей, которую ты мне когда-то готовил, — говорю я.
Его зеленые глаза пристально смотрят на меня.
— Хочешь пасту?
— Да. Если тебе не сложно.
— Конечно, нет.
— Ты сегодня такой странный, — шепчу я так, чтобы не услышала наша гостья.
— Ничего подобного. — Он пожимает плечами и подходит ближе ко мне.
Он наклоняется, и мое сердце бешено стучит. Я отхожу в сторону, а он протягивает руку, чтобы открыть морозилку.
Я думала, он собирается поцеловать меня. Да что, блин, со мной такое?
Мы готовим ужин практически в полной тишине, потому что оба не знаем, что говорить. Я все время наблюдаю за ним, смотрю, как он держит нож своими изящными пальцами и нарезает курицу и овощи, как он закрывает глаза, когда пар из кастрюли попадает ему в лицо, как он облизывает губы, когда пробует соус. Я знаю, что это не самый лучший способ сохранять спокойствие и здравый смысл, — но ничего не могу с собой поделать.
— Я накрою на стол, а ты пока сходи скажи маме, что все готово, — говорю я, когда он заканчивает кулинарить.
— Зачем? Я просто позову ее.
— Нет, это некрасиво. Сходи за ней, — говорю.
Он раздраженно закатывает глаза, но все же соглашается, хотя тут же приходит назад — один.
— Она спит.
Я все расслышала, но все равно удивленно переспрашиваю:
— Что?
— Ага, вырубилась прямо на диване. Разбудить?
— Не надо… у нее был долгий день. Я отложу ее порцию, чтобы она могла поесть, когда проснется. Все равно уже поздно.
— Всего восемь.
— Да… и это поздно.
— Наверное. — В его голосе никаких эмоций.
— Да что с тобой? Я знаю, что нам сейчас неловко и все такое, но ты ведешь себя очень странно, — говорю я, одновременно раскладывая пасту на две тарелки.
— Спасибо, — благодарит он и выхватывает тарелку, не успев сесть за стол.
Я достаю вилку и ем стоя, опершись на столешницу.
— Ну так ты расскажешь мне?
— Про что? — Он цепляет курицу вилкой и с жадностью начинает есть.
— Почему ты ведешь себя так… тихо и… мило. Это странно.
Он молча прожевывает и глотает и только потом отвечает:
— Просто не хочу ляпнуть что-нибудь не то.
— Понятно. — Другого ответа я не придумала. Ну, такое я от него точно не ожидала услышать.
Тогда он переводит стрелки на меня.
— А ты почему такая милая и странная?
— Потому что здесь твоя мама и сделанного не вернешь. Теперь ничего не изменить. Я не могу вечно держать в себе гнев. — Я опираюсь локтем на стол.
— Что это значит?
— Ничего. Я просто говорю, что хочу вести себя вежливо и не ругаться. Между нами это ничего не меняет. — Я прикусываю щеку изнутри, чтобы не дать себе заплакать.
Но вместо того, чтобы что-то сказать, Хардин встает и бросает тарелку в раковину. Фарфор раскалывается с таким грохотом, что я даже подпрыгиваю. Хардин даже не вздрагивает и, не обернувшись, уходит в спальню.
Я заглядываю в гостиную, чтобы проверить, не разбудил ли он выплеском ярости свою мать. К счастью, она по-прежнему спит, слегка приоткрыв рот, отчего ее сходство с сыном становится все более заметным.
Как обычно, мне приходится убирать за Хардином. Я загружаю тарелки в посудомойку, убираю остатки еды, а потом протираю стол. Я совершенно измучена — скорее психологически, чем физически, — но перед сном мне надо сходить в душ. А где я, блин, буду спать? Хардин на кровати в спальне, Триш — на диване. Наверное, мне лучше поехать назад в мотель.
Я переключаю отопление на более высокую температуру и выключаю свет в гостиной. Когда я захожу в спальню, чтобы взять пижаму, то вижу, что Хардин сидит на кровати, упершись локтями в колени и закрыв лицо руками. Он не поднимает взгляд, поэтому я быстро достаю из сумки шорты, майку и белье и иду к двери. Уже собираясь закрыть за собой дверь, я слышу что-то, похожее на приглушенный всхлип.
Хардин что, плачет?
Нет. Не может быть.
Но если да, я не могу просто взять и выйти из комнаты. Я подхожу к кровати и останавливаюсь перед ним.
— Хардин? — спокойно говорю я и пытаюсь убрать его руки от лица. Он сопротивляется, но я с силой тяну его за руку. — Посмотри на меня, — прошу я.
Он все же открывает лицо, и его вид меня потрясает. Покрасневшие глаза, мокрые от слез щеки. Я пытаюсь взять его за руку, но он убирает свою ладонь.
— Просто уходи, Тесса, — говорит он.
Я слишком часто слышала от него эти слова.
— Нет, — настаиваю я и опускаюсь на колени рядом с ним.
Он вытирает глаза тыльной стороной ладоней.
— Это была плохая идея. Утром я все расскажу матери.
— Тебе необязательно это делать. — Я и раньше видела слезы в его глазах, но подобных несдержанных рыданий с дрожащими руками — никогда.
— Нет, я должен. Ты так близко, но в то же время так далеко — и это для меня настоящее мучение. Это худшее наказание. Конечно, я его заслуживаю, я это знаю, но выдержать это просто невозможно, — всхлипывает он. — Даже мне. — Он делает глубокий резкий вдох. — Когда ты согласилась остаться… я думал, что, возможно… возможно, я все еще дорог тебе так же, как ты дорога мне. Но я все вижу, Тесс, я вижу, как ты смотришь на меня теперь. Я вижу боль, которую причинил тебе. Я вижу, как ты изменилась из-за меня. Я знаю, что сам виноват в этом, но мне безумно больно видеть, что я теряю тебя. — Слезы текут все сильнее, капая на его черную футболку.
Я хочу сказать что-нибудь, что угодно, чтобы прекратить это. Чтобы облегчить его страдания.
Но где был он, когда я каждую ночь засыпала в слезах?
— Мне лучше уйти? — спрашиваю я, и он кивает.
Даже сейчас это меня обижает. Я понимаю, что не должна быть здесь, что мы не должны продолжать это, но мне нужно больше. Больше времени с ним. Пусть даже это время будет болезненным, мучительным — оно все же лучше, чем ничего. Как бы я хотела никогда не полюбить его, вообще никогда его не встретить.
Но я его встретила. И действительно полюбила.
— Хорошо. — Я с трудом сглатываю комок в горле и поднимаюсь.
Он останавливает меня, схватив за запястье.
— Прости меня. За все, за то, что причинил тебе боль, за все, — говорит он, явно прощаясь со мной.
Как бы я ни хотела того признавать, глубоко внутри я знаю: я не готова к тому, чтобы он вот так поставил на нас крест. С другой стороны, с легкостью простить его я тоже не могу. Уже несколько дней это мучает меня, но сегодня эти мучения просто невыносимы.
— Я… — начинаю я, но тут же замолкаю.
— Что?
— Я не хочу уходить, — говорю я так тихо, что он вряд ли меня слышит.
— Что? — снова спрашивает он.
— Я не хочу уходить. Я знаю, что должна, но не хочу. По крайней мере, не сегодня.
Клянусь, я вижу по его лицу, как разбитое сердце вновь собирается по кусочкам в целое. Это прекрасно, но в то же время и пугающе.
— Что ты имеешь в виду?
— Не знаю, что я имею в виду, но я и сама не готова это понять, — отвечаю я, надеясь, что разговор поможет прояснить мои ощущения.
Хардин озадаченно смотрит на меня, от его слез почти не осталось следа. Он машинально вытирает лицо футболкой и говорит:
— Ладно. Можешь спать на кровати, я лягу на полу.
Он хватает две подушки и покрывало, а подсознание не может не повеселить меня мыслью о том, что, возможно — лишь возможно, — все эти слезы были напоказ. И все же я уверена, что это не так.
Глава 25
Закутываюсь в теплое одеяло; не могу перестать думать о том, что я никогда, ни за что не ожидала увидеть Хардина таким. Его тело тряслось от рыданий, и он казался таким чувствительным, таким ранимым. Баланс отношений между мной и Хардином постоянно смещается, так что в конкретный момент кто-то один имеет превосходство. И сейчас это я.
Но я не хочу. Мне не нужно это превосходство. Любовь не должна быть похожа на схватку. Кроме того, я не доверяю себе, когда дело доходит до контроля над тем, что происходит между нами. Всего несколько часов назад я думала, что приняла окончательное решение, но теперь, когда я увидела его таким разбитым, разум снова затуманился, а мысли спутались.
Даже в темноте я вижу, что Хардин на меня смотрит. Когда я вздыхаю, высвобождая неосознанное напряжение, он тут же спрашивает:
— Хочешь, я включу телевизор?
— Не надо. Если хочешь, включай, но мне и так нормально, — отвечаю я.
Жаль, что я не достала электронную книгу, — могла бы почитать перед сном. Может, отвлекись я на историю краха жизней Кэтрин и Хитклиффа, собственные беды показались бы мне не такими серьезными, не такими горестными. Кэтрин всю жизнь пыталась побороть свою любовь к этому мужчине, пока однажды не попросила его о прощении и не призналась, что не может без него жить, — и умерла всего несколько часов спустя. Но я ведь смогу жить без Хардина, верно? Я не буду бороться с этим всю жизнь. Это всего лишь временно… правда? Мы ведь не станем причинять боль себе и другим только из-за своего упрямства и твердолобости? Меня беспокоит неопределенность сравнения с книгой, особенно учитывая, что я начинаю сопоставлять Тревора с Эдгаром. Не знаю, что и думать. Все так сложно.
— Тесс? — зовет мой личный Хитклифф, вырывая меня из размышлений.
— Да? — хриплым голосом отзываюсь я.
— Я не трахался… то есть не спал, с Молли, — говорит он, будто заменив грубое слово на более приемлемое, он не так сильно меня шокирует.
Я молчу, изумленная тем, что он заговорил об этом, — и тем, что мне хочется ему верить. Но я не должна забывать, что он мастер обмана.
— Я клянусь, — добавляет он.
Ну что ж, раз он «клянется»…
— Тогда зачем ты так сказал? — резко спрашиваю я.
— Чтобы сделать тебе больно. Просто я ужасно разозлился, когда ты сказала, что поцеловала кого-то, поэтому и наврал, чтобы задеть тебя как можно сильнее.
Я не вижу его в темноте, но почему-то чувствую, что он лежит на спине, скрестив руки и положив их под голову, и смотрит в потолок.
— Ты правда с кем-то целовалась? — продолжает он прежде, чем я успеваю что-то сказать.
— Да, — признаюсь я. Но, услышав его тяжелый вдох, я пытаюсь смягчить удар и добавляю: — Всего один раз.
— Почему? — Его голос звучит спокойно, но в нем все же слышится буря эмоций. Это так странно.
— Я правда не знаю… Я злилась из-за того, как ты говорил со мной по телефону, и я слишком много выпила. Ну и потанцевала с каким-то парнем, а он меня поцеловал.
— Ты танцевала с ним? Как танцевала? — спрашивает он.
Я раздраженно закатываю глаза — Хардину вечно нужно знать все до мельчайших деталей, даже хотя мы уже не вместе.
— Тебе лучше не знать.
От его слов воздух в комнате будто электризуется.
— Нет, я хочу знать.
— Хардин, мы просто танцевали, как обычно танцуют в клубе. Потом он поцеловал меня и хотел, чтобы я поехала к нему домой.
Я смотрю, как крутится вентилятор на потолке. Я понимаю, что если мы продолжим эту беседу, то его лопасти остановятся, не сумев пробиться сквозь густой накал эмоций.