Эдику захотелось дать Мигунову пару советов касательно правил поведения в гостях, но вместо этого он вдруг решил прислушаться к рекомендации. Отворил балконную дверь, впустив в комнату шум вечерней жизни родного города, и тут же демонстративно закурил.

— Вот и славно, — теперь уже широко улыбнулся Мигунов и полез в сумку. — Надеюсь, с вином я не прогадал.

— Что вам нужно? — вспомнил Эдик.

Мигунов оставил сумку в покое, сел за стол и сложил руки на груди.

— Ты меня, наверное, не вспомнишь. Я бывал тут раза три или четыре. Я дружил с твоими родителями.

Эдик и бровью не повел.

— Дружили, говорите? — прищурился Эдик. — Хорошим, видно, были другом, если они всего три раза вас пригласили. Или сколько там ‒ четыре?

Мигунов не обиделся.

— Приглашали часто, но я не имел возможности бывать тут постоянно.

— Теперь уже и не проверишь, — обронил Эдик.

— Верно, — согласился Мигунов. — Давай сразу к делу. Вижу, что ты мне не очень рад. Оно и понятно в принципе.

— Давайте к делу, — согласился Эдик.

— Мамино письмо, смотрю, уже нашел.

Эдик подобрался. Коробка из-под шоколада лежала в самом центре стола. Мигунов смотрел на нее, не отводя взгляд, и словно что-то обдумывал.

— Скажу сразу, Эдуард, что тебя никто не бросал. Побег родителей был вынужденным. Мама обещала все тебе объяснить в письме.

— Она объяснила, — ответил на это Эдик. — Объяснила. А вам я почему должен верить?

— А кому ж еще? — удивился Мигунов. — Я за тобой следил. Больше ведь некому. Родных у тебя не осталось, так что…

— Они… живы? — сдался Эдик и медленно подошел к противоположной стороне стола. — Где они? Десять лет… ни слова…

— Их нет в живых уже десять лет, — спокойным тоном произнес Мигунов. — Мне горько сообщать тебе это, но ты должен знать. Впрочем, я и сам знаю далеко не все, но этого, мне кажется, достаточно.

Эдик упал на стул, закрыл глаза и изо всех сил стиснул зубы. Не плакать. Не ныть. Нельзя перед этим не пойми откуда взявшимся «другом семьи» быть тем, кто ты есть. Надо, чтобы он видел, что Эдик вырос в сильного и жесткого мужика.

Мигунов же со вздохом снова полез в сумку, вытащил из нее тонкую пластиковую папку на резиночках, цепляющихся за углы. Таким образом папка надежно хранила то, что в ней было спрятано.

— На.

Он подтолкнул папку в сторону Эдика. Она не доехала до него по столу совсем чуть-чуть.

— Дарственная на антикварный магазин, — прокомментировал Мигунов. — Скажи-ка, парень, а чистый стакан у тебя найдется?

Эдик не шелохнулся. Тогда Мигунов, не переставая вздыхать, встал и сам пошел на кухню. Он бывал в этом доме и раньше и помнил, что стаканы мать Эдика держала на верхней полке кухонного шкафчика.

Вино помогло Эдику прийти в себя. Мигунова он выслушал внимательно, никаких вопросов не задавал, потому что если они и возникали, то Мигунов, словно читая мысли Эдика, тут же и отвечал на каждый из них.

— Я именно этого и боялся: что ты, дружок, встретишь меня с дубиной наперевес. Потому готовился к визиту основательно. На самом деле я хотел прийти раньше, но понимал, что еще не время, — сказал он, качая стакан с вином в ладонях. — Спасибо тебе за то, что не выгнал и не сорвался на мне.

Эдику вино не понравилось. Вместо него он решил вернуться к пиву. Опьянение от раньше выпитого уже прошло плюс наложился стресс от визита Мигунова и от его сказочного подарка.

— С твоим папой я познакомился на выставке картин молодых художников. Ее проводили в самой обычной, но очень большой квартире. Где-то в районе станции метро «Серпуховская», если не путаю. Такие сборища частенько устраивались раньше, люди там знакомились и приобретали предметы искусства. Вот там мы с твоим отцом и нашли друг друга. Я сам живописью увлекаюсь давно, но кисть в руках держать не умею. Потому ‒ поклонник до мозга костей.

— Поклонник кистей, — внезапно для себя улыбнулся Эдик.

— Точно! — хохотнул Мигунов. — С юмором дружишь, это очень хорошо. Ну, если глубоко не погружаться, то скажу проще: твой отец предложил мне работу. Я должен был давать предварительную оценку каждой картине, которую ему приносили. Ты же уже в курсе, кто именно это делал?

— Кто приносил-то? — уточнил Эдик. — Ага, в курсе. Воры в законе, да?

Спросил он с издевкой в голосе, но Мигунова это совершенно не задело.

— Именно так, — спокойно ответил он. — Твой папа решил, что из меня получится отличный консультант. Я ведь действительно… могу. Одаренный самоучка или эксперт по наитию ‒ вот именно так я бы сам себя охарактеризовал. О том, что твой отец тесно сотрудничает с бандитами, я понял не сразу. Он сам не говорил, и теперь я его очень хорошо понимаю. Он был очень внимательным к мелочам, и, чтобы во что-то поверить, ему необходимо было проверить все самому. С годами он превратился в подозрительного неврастеника, но что касалось его отношений с твоей мамой, то они оставались теплыми до самого конца.

— Как они умерли? — прервал его Эдик.

— Банально, — тут же ответил Мигунов. — Машина, на которой они ехали из аэропорта, перевернулась на трассе.

— Как вы узнали об этом?

— Из новостей. На одном из фото я увидел дорожную сумку, вылетевшую из багажника такси. Точь-в-точь такая же была у твоей мамы.

— Таких сумок в целом мире найдется миллиард! — выкрикнул Эдик. — Вы меня за идиота держите, да?

— Эту сумку ей сшила моя жена, которой тоже уже нет на свете, — произнес Мигунов. — Золотые руки были у моей Веры. Обшивала актеров и целые семьи послов и дипломатов. Вещи получались неповторимыми. Работала не только с одеждой, а могла сшить гардины, например. Работала со всеми материалами, которые только можно было использовать. Ту сумку, которую я увидел на фото, я ни с чем не перепутаю. Не забывай, дружок, что твой отец не просто так работал со мной. Мелочи ‒ вот ключ ко всему. Детали, штрихи, миллионы оттенков. Остальное ‒ чушь, канва, нечто усредненное или среднее арифметическое, если хочешь. Да и погибших было всего двое. Семейная пара туристов, муж и жена. Ехали из Тель-Авива, из аэропорта Бен-Гурион в сторону Иерусалима. А в Иерусалиме, насколько я знаю, у твоей мамы имелась какая-то дальняя родня. Черт, там и ехать-то всего ничего было…

В голове Эдика снова произошло обрушение выстроенной им самим картины. Погибли. Умерли. Значит, зря думал о них плохо? Или не зря? Уехали-то молча, ни слова не сказав.

К черту сожаления, тряпка. Он помнил утро того дня, когда видел их в последний раз. Мама деловито собиралась на дачу, складывала какие-то вещи в сумки, бегала по квартире, покрикивала на отца, нервничала. Ничего странного Эдик в этом не увидел, она часто так себя вела, если предстояло вот-вот встретить гостей или отправить отца одного на дачу. Все у нее было в последний момент, все не так. Все ей мешали. Но никакой приметной сумки Эдик вспомнить не мог. Просто не до того было, ведь к вечеру ждал гостей на свой день рождения…

— У тебя еще остались вопросы? — услышал он виноватый голос Мигунова. — Черт побери, конечно, остались. Предупреждаю сразу, что отвечу не на все, но ты зла на меня не держи, слышишь? И на маму с папой тоже. Не надо.

— Их убрали, — поднял голову Эдик. — Их убрали! Я только что это понял. От них избавились. Кому они помешали? Это те, на кого они работали, да? Их убили те самые бандиты, которые приносили ему ворованные пейзажи?

Они с Мигуновым встретились взглядами, и Эдик с ужасом понял, что у того также были похожие мысли.

— Они работали и на тех, и на тех, — понизил голос Мигунов. — Мой тебе совет ‒ не лезь в прошлое. Если они оставили тебя одного, не предупредив, значит, так было нужно.

— Кому было нужно? — выкрикнул Эдик.

— Значит, так было нужно… — пробормотал Мигунов, посмотрев на часы.

— А вы почему, если дружили с ними, все эти годы не показывали своего носа? — Эдик смотрел на Мигунова с явной ненавистью. — Десять лет я тут был один, а потом появляется щедрый даритель со словами о том, что он был в хороших отношениях с моими родными. И дарит мне магазин! Мне! Охренеть можно! Думаете, руки целовать стану?

Эдик почти кричал, и будь он по-настоящему жестким, то вытолкал бы взашей этого типа, предварительно запихнув в его глотку ту самую папку с дарственной. Но Эдик не мог этого сделать ‒ его обида была слабее желания узнать о том, что его мучило долгие годы. И потом, не каждый день ему дарили антикварные магазины. Почему именно ему и почему именно сейчас? Он хотел знать об всем.

И снова Мигунов «прочитал» состояние Эдика. Уловил его настрой, едва взглянув и тут же отметив про себя, что угрозы для жизни нет никакой. Разумеется, из парня фонтаном били эмоции, усиленные осознанием свалившейся на него правды, но тут уж Мигунов ничего поделать не мог. Он, если честно, даже и приходить сюда не хотел, а теперь уже сто раз пожалел, что не отправил к Эдику знакомого нотариуса с этой самой чертовой дарственной.

— Тебе было сложно, я это понимаю, — примирительно сказал Мигунов. — За эти десять лет и в твоей жизни, и в стране произошли существенные изменения. Вместо милиции теперь полиция, например. И история с твоими родными уже отправлена в архивы, куда далеко не всех пустят. Поэтому еще раз: забудь о какой-то мести, о поиске правды. Я и сам не знаю всего, а ты вон уже какие-то выводы сделал. А что касается магазина, так это я тебе не свое отдаю. Твой отец мечтал заниматься антиквариатом на официальной основе, подыскивал помещение, собирал информацию, обрастал знакомыми. Вот они-то и замотали его в свою паутину. Он был настоящим собирателем, мог на глаз отличить подделку от оригинала, но ему все то, что он добывал, просто негде было складывать. Я помог, отдав под его богатства отдельную комнату в квартире своей тогда еще живой матери. После ее смерти квартира отошла мне, и вот тогда твой папа разошелся не на шутку, скупая все, что только мог. Даже твоя мать называла его безумцем. Когда они пропали, я сразу просек, что дело нечисто. К тебе не сунулся, потому что, прости, дружок, было не до того ‒ я спасал свою шкуру и репутацию. Меня вызывали на Лубянку, рассказывали об обысках в этом доме и спрашивали о местах, где мой друг Кумарчи мог бы хранить свою коллекцию. О, я догадался, что они не знают о комнате в Медведкове, которая вся была завалена статуэтками, подсвечниками и коробками со всяким старьем, которое твой отец ласково называл «мои винтáжики».