Годы, прошедшие со дня памятного разговора с Володыкой, оставили на челе царя свой след. Тронула виски с бородою седина, избороздили кожу глубокие морщины. Но серые глаза, как прежде, глядели цепко и спокойно. И по-прежнему тверда была длань, державшая поводья коня да родного Государства.
— Отчего ж ты так невесел, а, Царь-батюшка?
Молодец, ехавший по правую руку от Государя на серой в яблоках кобылке, панибратски усмехнулся.
— Никак, охота не по нраву пришлась?
Крепкий, светловолосый, он правил одной рукой, другой время от времени постукивая по притороченному к бедру колчану, полному красноперых стрел, да напевал про себя веселую песенку. А голубые очи его искрились доброю смешинкой.
— По нраву…
Еремей ответил с легкой ленцой, даже не удостоив собеседника взглядом. Тот, впрочем, государевым тоном ничуть не смутился. И, залихватски откинув полы ярко-красного кафтана, вновь хохотнул:
— Ну да! Оно так по вам и видно! Неужто это так из-за уток разобиделись?
— Из-за уток? — царь, усмехнувшись, лукаво посмотрел на молодца. — А чего мне из-за них обижаться?
— Ну как же чего? — тот округлил глаза и со значением кивнул на увязанные к седлу птичьи тушки. — Ведь я больше вашего подстрелил! А, Царь-батюшка?
— Эх, Ванюша, мал ты еще, чтоб отца обскакивать… — государь вздохнул. — Не догадался, гляжу. Это ведь я тебе послабление такое дал…
Еремей помолчал и с шутинкою в голосе добавил:
— Ну, вроде как, чтоб ты не расплакался.
Царь негромко рассмеялся, а царевич в ответ лишь ошарашенно покачал головой:
— Ну вы даете!
— Даю… — государь вдруг посуровел. — А невесел я, Иван, оттого, что думы царские думаю. А там, где власть за люд честной и землю родную с ответственностью, там веселью места нет.
Он хмуро посмотрел на Ивана:
— Так что и тебе пора б с шутейками заканчивать.
— Да мне-то к чему? — царевич нарочито дурашливо пожал плечами, но взгляд его тут же сделался внимательным и напряженным.
А Еремей с куда большим нажимом молвил:
— Да к тому, сын, что я не вечный. И скоро все вот это… — царь повел головой, — твое будет.
— Э нет! — впервые за весь разговор Иван нахмурился. — Даже слушать я разговоры эти не хочу, Царь-батюшка! Чтоб тебе еще сто лет править!
— Пф, скажешь тоже, сто лет… — Еремей усмехнулся и поглядел в небо.
Над их головами высоко в облаках парил одинокий ястреб.
— Нет, уходит мое время, улетают деньки, что листья по осени. Вечно никто не правит. Ладно уж, — царь махнул рукой и вздохнул. — Что-то притомился я, Ваня. Давай-ка остановимся ненадолго, передохнем. А заодно водицы напьемся. Здесь неподалеку колодец справный есть. Я еще мальчишкой к нему бегал…
Не проверяя, последует ли за ним царевич, государь направил коня к уходящей в лес тропинке, а уж у самых деревьев вдруг обернулся и приказал десятнику:
— А вы, Егор, тут обождите.
— Да как же… — крепкий, дубленого вида витязь с соломенной бородой открыл было рот, чтобы возразить, но одного взгляда царя хватило, чтобы он тут же смолк, покорно склонив голову.
— Обождем, государь.
— Не кручинься, витязь, — Еремей как-то по-отечески улыбнулся. — Если уж здесь, в самом центре Царства-Государства, я без охраны шага ступить не могу… Тогда что ж я за царь?!
— Известно какой, Царь-батюшка, — лучший! — дружески подмигнув десятнику, Иван подъехал к отцу и по-свойски похлопал того по плечу. — Обождут они! Обождут…
Государь, не ответив, направил своего жеребца под сень деревьев. И царевич, переглянувшись с десятником, тронул коня пятками и поехал следом.
Тропинка, окутанная мягким полумраком, петляла меж старых сосен, уводя путников все дальше в лес. Здесь густо пахло хвоей и смолою, а еще, едва уловимо, — брусникой. Где-то в вышине пели вечернюю птицы, а еще стучал им барабаном дятел. Лес жил своею жизнью, совершенно не стесняясь забредших сюда путников.
— Далеко там до вашего колодца-то, Царь-батюшка? — пригнувшись, чтобы пропустить над головой ветвь разлапистой ели, царевич повернулся к отцу.
— Недалеко уже…
Еремей ответил по-стариковски ворчливо, с явной неохотою. И тут же упреждающе добавил:
— Ты помолчи пока. Дай тишиной насладиться… — царь полной грудью вдохнул пропитанный хвоей воздух. — Чуешь, как спокойно здесь? Хорошо…
— Ай-ай-ай, отче, а водицы ли ты хотел? — Иван понимающе усмехнулся и в который уж раз покачал головой. — Иль от витязей сбежать хоть ненадолго?
— Водицы… а то! — государь хитро улыбнулся.
Вскоре, круто вильнув, тропинка вывела путников на небольшую поляну, что окружали, точно стражи, статные, высокие сосны да пушистые ели. Тусклый свет закатного солнца едва проникал сквозь их плотную завесу, и, почуяв темноту, во мраке зажигали свои бледные огни первые, самые смелые светлячки.
— О! А вот и колодец…
Иван недоверчиво всмотрелся в неказистую тень по центру поляны.
— Да уж, справный! Иначе и не скажешь.
— А ты по внешности не суди, а суть улавливай…
Спешившись, государь с улыбкой похлопал жеребца по шее и неспешно пошел вдоль деревьев. Иван же, ловко спрыгнув с коня, направился сразу к колодцу.
Вблизи тот выглядел еще хуже, чем привиделся царевичу издалека. Изъеденный временем, покосившийся на один бок, он напоминал уставшего путника, что присел однажды на поляне отдохнуть да так навсегда тут и остался.
— Ну, суть так суть… — Иван неуверенно хмыкнул и отбросил жалобно скрипнувшую на ржавых петлях крышку.
— Хорошо хоть посудина есть. Сейчас испробуем твоей водицы!
Он потянул за размахрившуюся веревку и поднял к свету рассохшееся деревянное ведро:
— Хох! Да тут же щели в палец!
Неодобрительно покачав головой, Иван заглянул в колодец.
— Надеюсь, хоть вода в тебе сладкая…
В сгущающихся сумерках темный провал его показался молодому царевичу недобрым. Однако, с трудом прокручивая потрескивающий ворот, он все же принялся опускать ведро, как вдруг из глубины донесся тихий всплеск.
Первым делом царевич подумал, что это посудина так быстро достигла воды, однако, взглянув на веревку, он понял — такого быть не могло. А всплеск тем временем повторился, и тогда, перевесившись через борт, Иван вгляделся в чернильную тьму.
Внизу в воде явно кто-то был. Пытаясь разглядеть источник шума, царевич склонился ниже и пробормотал едва слышно:
— Ай! Ни зги не видно…
— Эй, чего у тебя там? Никак, ведро оборвалось? — Еремей насмешливо окликнул сына.
— Да нет. Не ведро, Царь-батюшка, — поднявшись, Иван озадаченно почесал затылок. — В колодце-то вроде как плещется кто-то…
— Плещется?
Заинтересованный, государь подошел ближе, и царевич посторонился, пропуская его к колодцу:
— Ну да. Навроде как… рыба какая, а, Царь-батюшка?
— Рыба, говоришь? — вслед за Иваном Еремей склонился над темным провалом.
— Ну, точно! Рыба и есть!
Привыкнув к темноте, царевич наконец разглядел мелькнувшую в воде чешуйчатую спину:
— Пескарь навроде как… Вот ведь диво! — покачав ошарашенно головой, он со смешинкой во взгляде покосился на отца: — А говорил справный колодец, а, Царь-батюшка?
— М-да… справный…
Государь ответил сыну неожиданно хмурым, задумчивым взором.
И тут пескарь, сильно ударив хвостом, вдруг выпрыгнул из воды, взмыл вверх, да и уселся по-человечьи на борт колодца.
— Берегись!
Царевич тут же отскочил прочь, оттащил за собою государя и вскинул лук, целя прямо в колодезную образину. Пескарь, оказавшись на суше, уже ничуть не напоминал простую рыбину. Хотя бы оттого, что рыба не может быть разодета в расписной бурый кафтан, подпоясанный алым ремнем, да держать под мышкою груду свитков. Дополняли чудной образ страхолюдины почти человечьи руки и ноги да лоснящееся, покрытое блестящей чешуей тело.
— Мать честная…
А Иван уже почти пустил тетиву, как Еремей резко окрикнул его:
— Ваня, стой!
— Отец?
Переведя ошарашенный взор с пескаря на государя, Иван с удивлением понял, что тот колодезному обитателю ничуть не подивился.
— Бу-уак… — пескарь, маслянисто поблескивая пустыми рыбьими глазищами, приоткрыл рот и издал неприятный булькающий звук. А затем, открыв пошире беззубую пасть, молвил человечьим голосом: — Не гу-оже так гу-остей встречу-ать, цу-арь Еремей…
— Гостем бы ты был, коль я б тебя сам позвал… — государь нахмурился. — Чего явился?
— Ву-олодыка Му-арской тебе пру-ивет шлет… — пескарь царапнул колодезное бревно полупрозрачными когтями, напоминающими острые, точно ножи, рыбьи кости. — И напому-инание…
Чудище дернуло головой, уставившись водянистым глазом прямо на царевича:
— Зу-а ту-обой ду-олжок… Бу-уак…
Вновь булькнув, пескарь зашлепал полными губами, отчего жабры за его пастью беспокойно задергались.
— Услышал я тебя, невидаль…
От слов пескаря государь нахмурился пуще прежнего:
— Все помню. Так и передай Володыке. Я свое царское слово твердо держу. Как сказал единожды, так и будет.
— Бу-уак… Пу-ереда-ам…
Не прощаясь, чудище запрокинуло голову и соскользнуло обратно в колодец, где с громким плеском и исчезло. А государь, мрачный, точно грозовая туча, взглянул на сына.
