— А что нам скажет раздражайший наш сокол ястрокрылый, месье Пушкин?

Потеряв интерес к происходящему, Пушкин картинно зевнул и поморгал сонными глазами. Он мог доложить о скучнейших делах, которыми занимался, чтобы не ошалеть от тоски. Но вмешались внешние силы.

Силы предстали в виде городового, который образцово отдал честь и просил проследовать с ним чиновника сыска. Не абы какого, а лично господина Пушкина непременно требуют. Пушкин как мог отказывался от такой чести, но желающих заменить его не нашлось. Даже Лелюхин не готов был в праздничном настроении тянуть сыскную лямку. Городовой, не разъясняя, что случилось, упрямо настаивал, что дело чрезвычайной важности.

Споры прервал Эфенбах, строго и внушительно приказав в своей манере: «Куда направить стопы главы своей». И Пушкин пошел за городовым.

В переулке перед домом дожидалась пролетка. Не полицейская из участка, а обычный извозчик. Городовой уверял, что ему выдали проездной рубль, что вызвало удивление: неужто пристав расщедрился на пролетку? Небывалое дело…

Пушкин сел на диванчик пролетки, городовой не посмел сесть рядом, устроился на откидной скамеечке за спиной извозчика и приказал: «Давай обратно». Путь оказался неблизкий: в Спасоналивковский переулок, что находился во 2-м участке Якиманской полицейской части Москвы.

* * *

На Тверской у кондитерской «Абрикосов и сыновья» собралась толпа, которую безуспешно просил разойтись городовой. Интерес притягивал визгливый голос кухарки, она истерически жаловалась на жуткую обиду, с ней учиненную: идет она, дескать, мирно, никому не мешает, и тут вихрем налетает эта сумасшедшая, сбивает с ног так, что бутыль молока вдребезги, и как она теперь на глаза хозяйке покажется, кто убыток возместит?

Страшную историю кухарка выплакала в третий раз, добавляя новые ужасные подробности. Виновница трагедии стояла перед ней, опустив глаза и пытаясь оправдываться: не хотела сбивать женщину, а нечаянно споткнулась…

Городовой видел, что барышня совсем не преступница: хорошо одета, в модной шляпке, молоденькая, ручки чистенькие, трудом не испорчены, лицо немного полноватое, как у ребенка, над которым хлопочет заботливая мамаша. Неужели вести в участок? Этого требовала кухарка визгливыми воплями. Городовой тихонько предложил барышне возместить убыток. Она, смахнув слезинку, призналась, что нет ни копейки, но если немного подождут, сходит домой, тут недалеко на Тверской, и принесет сколько нужно. Городовой окончательно убедился в наивности ребенка. А кухарка вцепилась ей в руку, требуя арестовать, иначе сбежит, негодная.

Чем бы закончилось уличное происшествие — неизвестно, но тут, на счастье городового, с пролетки решительно спрыгнула барышня. Растолкав зевак, ворвалась в самое пекло скандала, закрыла собой плачущую преступницу и потребовала у кухарки объяснений: по какому праву та орет? Городовой отметил, как похожи эти двое, хотя прибывшая лицом более худа, а волос рыжий, не в пример черненькой. Он подумал: наверняка сестры.

Кухарка завела плач, указывая на белую лужу и осколки. Рыжая барышня, выдернув из сумочки красную ассигнацию, сунула в краснощекое лицо, подхватила за руку черненькую и потащила прямиком в кофейную. К облегчению городового и огорчению зевак: развлечение быстро кончилось. Кухарка на полученную сумму могла теперь залить молоком кухню, что злило ее ужасно, но обругать было некого. Она только погрозила кулаком в окно кофейной, тяжко вздохнула и отправилась назад в лавку.

А спасенная барышня и ее спасительница сели за дальним столиком, заказав горячий шоколад. Надо заметить, что кондитерская Абрикосова привлекала молодых барышень свободными нравами. Одно из немногих мест, где им негласно, разумеется, разрешалось выпить кофе с пирожным без сопровождения мужчин. Что делало заведение чрезвычайно популярным среди дам, особенно незамужних. Не говоря уже о сладостях, которые не оставят равнодушной ни одну женщину.

— Спасибо, сестрица, выручила, — тихо проговорила черненькая. — Совершенно случайно споткнулась об эту ужасную кухарку…

Сестра пропустила благодарность мимо ушек. Как видно, происшествия такие случались постоянно. Не говоря уже о чашке, которую черненькая смахнула с прилавка по пути к столику.

— Пустяки, Гая, — сказала она, бросая сумочку на стол. — Есть обстоятельства куда более серьезные…

— Астра, что случилось? — утерев глаза, спросила Гая.

— Случилось давно, теперь обрело точные очертания, — ответила сестра. — Я его ненавижу… Ненавижу всем сердцем… Он не только негодяй, он подлец и мерзавец… Редкий мерзавец…

Она замолчала, выждав, пока поклонится и отойдет официант, принесший шоколад в чашечках.

Гая испуганно смотрела на сестру.

— Что ты говоришь, он твой жених… Будущий муж… Как же ты будешь жить с ним… Всю жизнь…

— Нельзя жить с человеком, которому желаешь смерти… Искренно, от всей души, — отвечала Астра, глядя на шкафы, в которых были расставлены конфекты. — Нельзя выходить замуж за такое отродье…

— Астра, успокойся, — попыталась начать Гая. — Стерпится — слюбится, ты же знаешь…

— Нет, теперь уже не стерпится, — резко ответила сестра.

— Но ведь в Писании сказано: жена да убоится мужа своего…

— А вот об этом что сказано? — Астра бросила на стол сложенный пополам листок.

Гая протянула руку, задев ложечку, которая шлепнула на скатерть шоколадную кляксу. Развернув листок, прочла и тихо охнула.

— Не может быть, — проговорила она, отодвигая бумагу, как острый нож. — Я не верю.

Астра скомкала послание и бросила в сумочку.

— Может, сестрица, может…

— Но ведь это такая гадость… Как он мог… Ты уверена, что это правда? Кто это написал? Может быть, ложь? — Гая искренно старалась найти объяснение.

Такой наивности Астра только улыбнулась.

— Сейчас самой довелось убедиться… Раньше он мне был безразличен, я его не любила, а теперь ненавижу…

Гая зажала ладонями виски, при этом задела локтем вазочку с одиноким цветком. На скатерти растеклось сырое пятно.

— Это ужасно… Так ужасно, что слов нет… Но что теперь делать?

— Что делать? — Астра покрутила ложкой в шоколаде, к которому не прикоснулась. — Не пойду за него замуж. Хоть на цепях потащат — не пойду… После этой гадости…

— Но как же, Астра, это устроить? Покажешь маменьке письмо?

— Ответ маменьки известен: вздор… Ей бы только поскорее сбыть меня с рук… И тебя, сестрица… Мы ей не нужны, мы у нее кость в горле…

— Не говори так, это нехорошо, — сказала Гая, глядя на мокрую скатерть.

— Правда не бывает приятной. — Астра откинулась на стуле. — Мы с тобой, сестрица, не лучше крепостных крестьян… Им дали волю тридцать три года назад, а про нас забыли… Мы в ярме… Пора скинуть это ярмо…

— Но как можно…

— Можно! — вскрикнула Астра так, что на нее стали оглядываться дамы и барышни, сидевшие за столиками и выбиравшие конфекты у прилавка. — Можно… Надо только захотеть. Я поняла окончательно, что не хочу быть как все наши ровесницы… Как наша маменька… Я хочу свободы… Я хочу быть свободной… Иметь права, а не только обязанности… Работать там, где захочу, а не сестрой милосердия или домашней учительницей… Хочу сама зарабатывать себе на жизнь, а не просить у мужа деньги, которые принесла ему в приданое… Я такой же человек, как и любой мужчина. У меня должно быть право выбирать и отказывать… Я не хочу быть приложением к дому, к обедам, к прислуге… Я не хочу рожать детей только потому, что должна быть матерью… Я не корова, не свинья и не курица, чтобы нести приплод или яйца… Я не хочу ублажать нелюбимого мужа только потому, что женщина должна быть игрушкой в его постели… Я человек, а не кукла для мужских прихотей! И если надо, буду драться за свою свободу… За нашу свободу… За свободу и счастье всех девушек… Я знаю, что проиграю в этой борьбе, но наши внучки, или наши правнучки, или даже праправнучки победят… Женщина — значит свобода!

Гая испуганно оглянулась. Почтенные дамы закрывали ладонями уши своих дочерей, другие поспешно убегали, кто-то посмеивался. Но ей стало страшно. По-настоящему… Такой она еще никогда не видела сестру.

— Что ты говоришь, Астра, — пролепетала она. — Это ужаснее того, что сделал он… Счастье женщины в семье, в детях, в покорности… Нас этому учили, а ты хочешь все разрушить… Кем ты будешь? Суфражисткой, над которой смеются… Может, еще наденешь мужские брюки и пиджак, как в водевиле с переодеванием…

— Я буду счастливой, — ответила Астра и толкнула блюдце, добавив шоколада на скатерть. — А если захочу, то и брюки надену, и жилетку, и пиджак… И трубку буду курить с гадким табаком…

— Это приведет к катастрофе… Всех нас… Женщине не нужна свобода, женщине нужна семья… И любовь.

— Женщине нужно счастье, — сказал Астра. — Остальное неважно… Любовь невозможна без свободы… Лучше смерть, чем так жить…

Кофейная опустела, у дальнего прилавка женский голос требовал вызвать полицию, официанты поглядывали с осуждением. Гая попросила сестру расплатиться и поскорее уйти. Астра бросила на столик крупную купюру за шоколад и прочие разрушения.

Поспешно встав, Гая уронила стул, направилась к выходу и столкнулась с барышней в скромном сером платье и шляпке.