Антон Грановский

Место, где все заканчивается

Пролог

Мальчик шел по тротуару, прижимая к себе черный футляр со скрипкой, и походка у него была странной: он словно плыл сквозь густой, пропитанный бензиновыми парами городской воздух, медленно, как во сне, и взгляд у него был такой же — рассеянный, не принадлежащий этому миру.

Мальчик был погружен в себя, в свои мысли, он вновь и вновь прокручивал перед глазами то, что ему пришлось сегодня увидеть.

Сегодня мальчик впервые увидел смерть. Она прошла так близко от него, что, казалось, он почувствовал на своем лице ее ледяное дыхание. А еще — ее запах: тяжелый, сладковатый.

Перед его глазами встало лицо с огромным шрамом, рассекающим надвое лоб, и с жуткими глазами. Один глаз был черный, блестящий, пронзительный, а второй — белый, мертвый и холодный, как мраморный шарик.

— Ты больше не скрипач, — сказал ему страшный человек. — Видишь мое лицо?

— Да, — сказал мальчик.

— Будешь болтать лишнее — у тебя будет такое же!

Мальчик тряхнул головой, прогоняя жуткое видение, и двинулся дальше.

Путь его лежал вдоль длинной витрины магазина «Хозтовары». Дойдя до ее середины, мальчик остановился, повернул голову и посмотрел на свое отражение в мерцающем стекле витрины. Он представил себе, что у него нет лица. Просто гладкая кожа — там, где должны быть глаза, нос и рот. Или даже страшнее: что его лицо — это черная дыра, воронка с клубящейся внутри тьмой.

Мальчик улыбнулся и сделал шаг назад, чтобы увидеть себя во весь рост. И в этот миг что-то случилось. Воздух взорвался оглушительным грохотом и визгом, а на его отражение стремительно наплыла тьма, словно огромная птица пронеслась по улице и накрыла его своим черным крылом.

Он зажмурился и вскрикнул, и в этот миг на плечо ему легла рука. Рука была легкая, почти невесомая.

— Мальчик, что с тобой?

Он открыл глаза. Теперь в витрине магазина отражались двое — он и черноволосая девочка с бледным, строгим лицом.

— Что случилось? — хрипло спросил он.

Девочка повернулась и посмотрела туда, куда унеслась черная тень. Вновь посмотрела на него.

— Это была машина, — сказала она. — Грузовик. Ты сошел с бордюра, и он тебя чуть не сбил.

Вот оно что — грузовик! Так подумала эта девочка… Что ж, пускай. Тайное и великое всегда проявляет себя в привычном и обыденном. Нас окружают знаки, но мы не всегда умеем их читать.

Он пристально посмотрел на девочку и вдруг узнал ее.

— Ты была в подвале, — проговорил он, не то удивленно, не то испуганно.

— Да, я там была, — ответила девочка, по-прежнему внимательно его разглядывая.

— Значит… ты все видела? — Голос сел, мальчик слегка побледнел. — Ты видела, как я сделал это?

— Да, — вновь сказала она. — Я все видела.

Голос девочки звучал спокойно, словно она говорила о самых обычных вещах. Но он-то знал, что сделанное изменит его навсегда.

И вдруг она наклонилась и поцеловала его в губы своими холодными, сухими губами. Он опешил. А девочка выпрямилась, посмотрела ему в глаза и спросила:

— Ты ведь меня никогда не убьешь?

— Нет, — растерянно ответил он.

— А если я тебя когда-нибудь попрошу? Сама попрошу. Ты сделаешь это?

— Я… не знаю.

Она усмехнулась и посмотрела на черный футляр, который он все еще держал под мышкой. Он тоже посмотрел на футляр. Потом огляделся, увидел поблизости большую каменную урну, подошел к ней и швырнул туда футляр. Скрипка ему больше не понадобится.

Когда он поворачивался к девочке, на какое-то мгновение ему показалось, что руки у него все еще в крови. Он поднял руки к лицу и посмотрел на них. Нет, чистые.

Он понял, что крови не нужно бояться, потому что ее всегда можно смыть. И еще он понял, что больше не боится смерти. Потому что отныне он и есть Смерть.

Глава 1

Двадцать лет спустя

1

Некогда бизнесмен, а ныне политик, Владимир Маркович Черновец закончил речь, и зал взорвался бурей аплодисментов. Черновец с улыбкой поклонился. Он знал, что публика его любит, несмотря на то что его консультанты по имиджу в один голос заявляли, что харизма у него скорее отрицательная, нежели положительная. Но он не хотел ничего менять. В России люди не доверяют улыбчивым красавцам, они доверяют тем, кто внушает не только любовь и уважение, но и чувство легкой тревоги, готовое перерасти в страх. Россияне не ценят тех, кого не побаиваются.

Выглядел политик Черновец довольно-таки импозантно. Загорелая кожа, седые, коротко стриженные волосы. Лицо круглое, губы мягко очерчены. Глаза голубые и ироничные, но в их живом взгляде сквозит что-то холодновато-жесткое, от чего глаза эти кажутся немного неуместными на круглом добродушном лице.

Вскоре пресс-конференция закончилась, и в зале началась обычная толкотня.

Молодые люди в двубортных пиджаках аккуратно, но жестко оттесняли журналистов, пробивая в их гуще узкий тоннель для пробиравшегося к выходу Черновца.

— Владимир Маркович! — пробился сквозь крики журналистов низкий чувственный женский голос. — Короткое интервью для молодежного журнала!

Политик обернулся на красивый голос и увидел прямо перед собой нежное девичье лицо в темных очках.

— Эту — ко мне в машину, — бросил политик одному из телохранителей, когда девичье лицо снова исчезло среди других лиц.

Тот кивнул и растворился в толпе.

Через пять минут Владимир Маркович сидел на заднем сиденье черного «Мерседеса». А рядом с ним, поджав красивые длинные ноги, примостилась журналистка.

Журналистка говорила что-то насчет возрастания процента преступности, о подростках, с которыми нужно заниматься особо, а Владимир Маркович неотрывно смотрел на ее ноги, и в голове его проносились соблазнительные видения, в которых фигурировали корсет и длинные перчатки из черного латекса, сверкающие цепи и черная кожаная плеть с изящной рукояткой, сделанной в виде возбужденного фаллоса.

— Владимир Маркович, что вы об этом думаете? — спросила журналистка.

Политик с большим неудовольствием оторвал взор от ее смуглых коленок и, улыбнувшись, сказал:

— Милая моя, это слишком сложные вопросы, чтобы обсуждать их в машине. Это тема для большого подробного разговора.

— Так давайте устроим большой разговор! — оживилась журналистка. — Наше издание готово выделить под этот материал четыре полосы.

Владимир Маркович прищурился:

— Чем же я заслужил столь пристальное внимание молодежного журнала?

— Вы очень интересный человек! — заверила его журналистка. — Бывший спортсмен, удачливый бизнесмен… Вы построили бизнес-империю с нуля. А теперь занялись политикой, и здесь вам тоже сопутствует успех.

— Ну, политик я пока еще начинающий, — скромно возразил Черновец. — Хотя амбиции у меня, честно признаюсь, далеко не шуточные. Так, значит, вы хотите, чтобы я дал вам подробное интервью? — Владимир Маркович улыбнулся мягкой отеческой улыбкой и как бы невзначай положил руку девушке на коленку. — На целых четыре полосы?

Журналистка смутилась, но руку его со своей коленки не убрала.

— Я была бы рада, если бы вы согласились.

— Гм… — Владимир Маркович задумчиво сдвинул брови. — Вот как мы поступим. Сейчас я собираюсь заехать домой — переодеться, отдохнуть, перекусить. Вы можете поехать со мной. У нас будет пара часов, чтобы все обсудить. Согласны?

— Согласна! — обрадованно кивнула девушка, но тут же смутилась еще больше.

— Вот и хорошо. Саша, поехали! — окликнул он водителя.

Тот кивнул и завел машину. «Мерседес» мягко тронулся с места. Черновец снова взглянул на журналистку:

— Как вас зовут, милая?

— Анжела, — ответила та.

— Анжелочка, я собираюсь выпить немного коньяка, чтобы снять усталость. Надеюсь, вы меня поддержите?

— Право, я даже не знаю…

— Не отказывайтесь. Коньяк хороший, французский.

Владимир Маркович нажал на едва приметную кнопку на дверце. Достал из выехавшего пенала бутылку коньяка и два бокала, свинтил крышку, наполнил бокалы. Протянул один Анжеле.

— Ну что — за знакомство?

— За знакомство! — улыбнулась она.

Двадцать минут спустя «Мерседес» въехал во двор элитного дома и остановился возле первого подъезда. Водитель выскочил из салона и открыл перед начальником дверцу.

— Проводить вас до квартиры, Владимир Маркович? — спросил водитель, когда политик и его спутница выбрались наружу.

Черновец качнул седовласой головой:

— Не надо. Мы с Анжелочкой прекрасно дойдем сами. Верно, Анжелочка?

— Верно, — улыбнулась девушка.

Она была уже немного пьяна.

— Сегодня работы больше не будет, Сашок, — сказал Владимир Маркович. — Поезжай домой и отдохни как следует. Последние дни были напряженными.

— Хорошо, Владимир Маркович!

Черновец обнял девушку за талию и повел ее к подъезду.

— Всего доброго, Владимир Маркович!

Черновец не обернулся, лишь поднял руку.

Водитель забрался в «Мерседес», а Черновец, остановившись у черной железной двери подъезда, набрал код, распахнул дверь, положил ладонь журналистке на ягодицу и легонько подтолкнул ее внутрь.

Войдя в ярко освещенный подъезд, политик плотно прикрыл за собой дверь, обхватил Анжелу за тонкую талию, притянул к себе и жадно впился губами в ее губы. Журналистка не сопротивлялась. Она обхватила ладонями его ягодицы и прижалась к нему еще плотнее. Черновец ощутил сквозь брюки жар ее бедер и почувствовал, что шалеет от страсти.

— Потише, Владимир Маркович, — прошептала она с улыбкой.

— Сними очки! — потребовал он и хотел было стянуть их с ее тонкого, изящного носа, но девушка остановила его руку.

— Не сейчас, — сказала она. — Потом.

— Стесняешься смотреть мне в глаза? — усмехнулся Черновец.

Она улыбнулась:

— Нет. Просто здесь очень яркие лампы, а у меня светобоязнь.

— Ну, потом так потом.

Черновец развернул ее и нетерпеливо подтолкнул по направлению к лифту:

— Пойдем скорей! Тебе у меня понравится!

Черновец долго не мог попасть ключом в замочную скважину — коньяк уже давал о себе знать.

— Дайте я попробую, — проворковала Анжела, вынула из подрагивающих пальцев политика ключ, и через мгновение дверь была открыта.

— Ты умница, — сказал Черновец и попытался поцеловать красотку, но она кокетливо увернулась и проскользнула в квартиру.

Владимир Маркович последовал за ней.

Через десять минут они сидели за столиком в интимном полумраке, и Черновец, потея от вожделения, разливал по фужерам шампанское «Кристалл», бутылочка которого всегда имелась у него в холодильнике.

— За любовь и взаимопонимание! — сказал Черновец.

— За любовь! — поддержала девушка этот тост.

Раздался мелодичный звон хрусталя, а вслед за тем — смешок Анжелы:

— Ой! Шампанское ударило в нос! Даже слезы выступили! — Она сделала еще один глоток: — Боже мой, вкусно-то как! Никогда такое не пробовала!

— Милая моя, — снисходительно протянул Черновец, — а что ты вообще пробовала? Что тебе могли предложить твои кавалеры? Шипучку по пять долларов за бутылку?

— Однако у моих кавалеров есть одно преимущество, — игриво заметила Анжела.

— Это какое же? — вскинул брови Владимир Маркович.

— Они молоды! — ответила Анжела.

Черновец презрительно хмыкнул:

— Тоже мне, преимущество! Сейчас я тебе покажу такое, что твоим соплякам и в эротических снах не снилось.

Он поставил бокал, обнял Анжелу за шею, притянул ее к себе и поцеловал.

— Ах ты, маленькая искусительница, — ласково прорычал Владимир Маркович. — Посиди здесь, попей шампанского, а я — в ванную комнату. Только смотри — никуда не уходи!

— Не уйду, — пообещала Анжела.

Он вновь поцеловал ее, поднялся с дивана и двинулся в ванную комнату, намереваясь слегка освежиться после тяжелого дня, стоившего ему немало нервов и пота. Пять встреч, четыре совещания… Некогда рубашку сменить, не то что принять душ. Черновец вспомнил пухлые губы и длинные ноги журналистки, а потом представил ее голой. «Ох, черт, — улыбнулся он, — и как же приятно иногда бывает отдохнуть! Еще бы скинуть лет десяток, но это, увы, никому еще не удавалось. Хотя…»

Пройдя пару шагов, Владимир Маркович услышал, что девушка у него за спиной что-то тихонько напевает. Он усмехнулся и двинулся было дальше, но вдруг остановился. Голос был странный, как будто и не Анжелин вовсе.

Мой мир огромен,
А я так скромен.
Вся жизнь спектакль —
Я в ней актер.
Актер — Лицедей,
Добряк и злодей…

Черновец оглянулся, и его словно ледяной волной окатило. Девушка стояла рядом с ним, совсем близко, невероятно близко, впритык, и смотрела на него черными глазницами очков.

— Что ты…

Она подняла руки и положила пальцы на шею Черновца. Он почувствовал странный холод, исходивший от этих пальцев, — смертельный холод, от которого кровь застыла у него в жилах.

— У тебя на шее висит цепочка, — сказала журналистка странным, изменившимся голосом. — А на цепочке — ключ. Будь добр, отдай его мне.

Политик облизнул пересохшие губы. Лицо девушки показалось ему каким-то неестественным. Слишком гладким оно было, слишком непроницаемым — словно бы неживым.

— Кто ты? — хрипло спросил Владимир Маркович.

— Я? — девушка улыбнулась. — Твоя смерть.

Владимир Маркович почувствовал легкое давление на свою шею, словно журналистка слегка переместила палец. В ушах у него зашумело, перед глазами все поплыло, ноги подкосились, а в следующий миг он тяжело, как куль с мукой, рухнул на пол.

Журналистка наклонилась, сорвала с его шеи плоский электронный ключ вместе со стальной цепочкой. Выпрямилась и двинулась к стеллажу с книгами, за которым был спрятан потайной сейф.

2

Отец майора полиции Маши Любимовой был когда-то следователем прокуратуры. Но лет двадцать пять тому назад он совершил ошибку, из-за которой в тюрьму попал невиновный. Исправить ошибку удалось только через полтора года.

Казалось бы, срок небольшой, но невинно осужденный оказался человеком слабым, и эти полтора года сломили его — и физически, и морально. Отец не смог себе этого простить, ушел из прокуратуры и занялся адвокатской деятельностью, в которой не слишком-то преуспел.

На пенсию Любимов-старший вышел четыре года тому назад и полностью посвятил все свое время любимому занятию — рыбалке. Когда нельзя было рыбачить, Любимов смотрел по телевизору футбол. И от первого, и от второго он приходил в состояние величайшего возбуждения.

Маша взяла из шкафа коробку с лекарствами, которую отец брезгливо называл «аптечкой смертника», поставила ее на стол, уселась в кресло и принялась перебирать лекарства, раскладывая их по отделениям.

Отец занял свое обычное место в глубоком плюшевом кресле и проворчал:

— Ты смотри… Опять америкосы собираются кого-то бомбить!

— Они собираются бомбить Иран, — сказала Маша.

— Иран? Ты уверена?

— Да.

Отец посмотрел на нее строгим взглядом и поинтересовался:

— За что?

— За то, что там делают атомную бомбу, — ответила Маша, продолжая копаться в аптечке.

— А какое до этого дело американцам?

— В Иране правят исламские фундаменталисты, — сказала Маша. — Они представляют собою угрозу для всего цивилизованного мира.

Любимов насмешливо посмотрел на нее поверх очков:

— Это кто сказал?

— Американцы.

— Америка-анцы! — протянул отец и прищурился. — Скажи-ка мне, детеныш, иранские войска вошли хоть в одну страну мира?

— Вроде нет.

— А американские?

— Ну… американские есть везде.

— Иранцы бомбили хоть одну страну за последние двадцать лет?

— По-моему, нет.

— А американцы?

Маша вздохнула:

— Эти кого только не бомбили!

— Так кто из этих двух опаснее — Америка или Иран?

— Иран, — сказала Маша.

— Почему?

— Потому что я их боюсь. Пап, хватит донимать меня вопросами. Лучше скажи — почему ты не принимаешь лекарства, которые я тебе привезла на прошлой неделе?

Отец фыркнул:

— Вот еще! Я здоровый мужик и не собираюсь травить себя всякой химической дрянью!

— Эта «дрянь» продлит тебе жизнь лет на двадцать.

— И зачем мне это надо?

— Мало ли зачем! Чтобы удить рыбу. Или смотреть футбол. Или ругаться из-за политики.

Любимов усмехнулся:

— Звучит довольно-таки убого. Нет уж, милая! Пусть твоя мать глотает химию и втирает ее в кожу. Возможно, ей и впрямь удастся победить старость, хотя лично я в этом сильно сомневаюсь. — Он вновь усмехнулся и добавил: — Если, конечно, твоя мать не вампир, что, в принципе, я вполне допускаю.

Маша отвела взгляд от аптечки и посмотрела на отца с упреком:

— Пап!

— А что — я всего лишь предположил. — Любимов бросил взгляд на экран телевизора (звук по настоянию Маши был выключен) и ворчливо объявил: — Твои любимые американцы — вырожденцы!

— Во-первых, они не мои, — возразила Маша, вновь занявшись лекарствами. — А во-вторых — не любимые.

— Все равно, — твердо сказал Любимов, — у них нет будущего.

Маша хмыкнула.

— А у нас?

— Ты про Россию?

— Угу.

Отец нахмурился:

— Дите, ты меня пугаешь. Неужели ты настолько глупа? Где же твоя хваленая женская интуиция?

— Дома забыла, когда к тебе собиралась.

— Оно и видно. — Отец поднял палец и назидательно проговорил: — Запомни, Маша: даже если все страны мира рухнут в бездну, Россия уцелеет!

— Еще скажи, что нас бог бережет.

Отец дернул щекой и небрежно обронил:

— Бога нет. Разве тебе в школе не рассказывали?

— Рассказывали. Но у тетенек, которые мне это рассказывали, были слишком неприятные и глупые лица, поэтому я не очень-то им доверяла. Пап, ты что — опять курил?

— Не говори глупости, — отрезал Любимов.

Маша достала из аптечки окурок и показала его отцу:

— Это ведь заначка!

Любимов посмотрел на Машу поверх очков и снисходительно проговорил:

— Ты будешь устраивать мне сцену из-за какого-то жалкого окурка? Тебе не кажется, что это уже слишком?

Маша вздохнула:

— Ох, папа, гляди — доиграешься! Вот сдам тебя в дом престарелых, будешь знать.

— Испугала, — хмыкнул Любимов. — Да я с радостью туда пойду. Хорошая компания единомышленников, симпатичные сиделки… Будет с кем потрепаться о болячках и будет кого ущипнуть за задницу.

— Смотри, не перепутай, когда будешь щипать, — сказала Маша.

— Я еще не настолько стар, чтобы спутать сочный персик со старческим отвислым задом.

Маша улыбнулась.

— Ну да, ты у нас известный ловелас. Черт, еще один окурок! — Маша грозно сверкнула на отца глазами. — Пап, я тебе на полном серьезе говорю: кончай себя убивать. Ты мне нужен живым — еще хотя бы лет двадцать.

— Через двадцать лет ты сама превратишься в старушку, — сказал Любимов. — Думаешь, я жажду насладиться этим унылым зрелищем?

— Через двадцать лет люди придумают способ не стареть, — возразила Маша.

— Ага. — Любимов саркастически усмехнулся. — И будут помирать молодыми. Вот это уж точно зрелище не для меня. — Он качнул седовласой головой. — Нет, дите, уволь. У меня в гараже бак с самогонкой — вот допью его и отчалю к праотцам.

— Я выброшу этот бак, — сказала Маша.

Любимов поморщился:

— Ты не способна на такую глупость. Там пятнадцать литров.

— Еще как способна! Ты же сам сказал, что я глупая.

— Да, но не настолько же!

Отец взял дистанционный пульт и принялся «прыгать» по телеканалам. Некоторое время оба молчали. Маша шуршала блистерами и коробками, Любимов-старший хмуро смотрел в телевизор. Потом он вздохнул и спросил:

— Когда Митьку приведешь?

— Он тебе за позапрошлые выходные еще не надоел? — иронично уточнила Маша.

— Скорее уж я ему.

— Вот это — точно нет. Он потом три дня ни о чем, кроме вашей рыбалки, говорить не мог. Караси, окуни, прикормка… Замучил меня совсем.

От Маши не укрылось, что по губам отца скользнула счастливая улыбка. Но он тут же вновь нахмурился и фыркнул:

— Разве это рыбалка! Он еще не видел настоящей рыбалки! Вот погоди — мы с ним сорокакилограммового сома вытянем!

— Может, лучше не надо? А то утянет вас этот «сорокакилограммовый» на дно речное, и придется вам отрастить рыбьи хвосты и стать русалками. — Маша взглянула на отца. — Слушай, пап, а вот интересно: бывают русалки — мужчины?