— Господи… — прохрипела она, силясь приподнять голову и скосив выпученные глаза в сторону кровати, на которой лежал мальчик. — Не оставь меня в своей благода…

Слова застряли у Марфы в глотке, глаза закатились под веки, и тощая голова стукнулась об пол.

Глава вторая

1

Матушка Евдокия и лекарь Елага, седой, осанистый, хорошо одетый, вышли из избы на улицу.

— Спасибо тебе, Елага-лекарь, — горестно проговорила Евдокия. — Не думала я, что тебе придется лечить и Марфу.

— Марфу уже не вылечишь, — ответил седовласый лекарь. — После удара она не оправится. Придется тебе искать человека, который будет за ней ухаживать.

— У нас большая община. Найдется кому за ней посмотреть.

— Это хорошо.

Они остановились у богатой, расписной телеги лекаря Елаги. Проповедница сдвинула брови и сказала:

— Мы уже на улице, как ты и хотел. Теперь ты можешь сказать, что за хворь напала на мальчика и чем мне его лечить?

Лекарь тоже нахмурился.

— Мальчику твоему лекари не помогут, — тихо сказал он. — Уж прости.

Лицо матушки Евдокии оцепенело.

— Не понимаю… — рассеянно проговорила она. — О чем это ты толкуешь? Нешто его хворь нельзя лечить? Ты только скажи, чем — а я достану.

— От его хворобы нет лекарства, — сказал Елага. — Не в теле коренится хвороба его, а в душе.

— В душе? — вскинула красивые брови Евдокия. — Хочешь сказать, что его душа больна?

— Больна. Его съедает не паразит и не влага земная, а тоска. Коли до причины той тоски не дознаешься, мальчик зачахнет и умрет.

Матушка Евдокия нахмурилась.

— Елага, — тихо проговорила она, — я слышала, что ты лучший лекарь в Хлынь-граде. Неужто это все, что ты можешь сказать? Неужто не присоветуешь никакого снадобья?

Елага наморщил лоб.

— Еще раз говорю тебе, Евдокия, против хвори этого мальчика нет снадобий. Я бы мог обмануть тебя и вытянуть из тебя последние деньги, но не стану этого делать.

С полминуты проповедница стояла молча, хмуря брови и о чем-то размышляя, затем достала из кармана платья крохотный кошель и ослабила тесьму.

— Вот. — Она протянула лекарю несколько медных монет.

— Что это? — нахмурился Елага.

— Деньги.

Лекарь покачнул головой и сказал:

— Убери это.

— Почему?

— Пять лет назад был я в отъезде, а сын мой заболел. Баба моя побежала к лекарю Сновиду, чтобы тот помог. Но кошель с деньгами был при мне, а она осталась дома без единой медяшки. Сновид отказался помочь, и мой сын умер.

Елага вздохнул и продолжил:

— Мне пора, матушка Евдокия. Запомни, что я тебе сказал, и не требуй от лекаря большего, чем он может сделать. Тут скорее поможет шаман или колдун.

Лекарь двинулся к телеге.

— Погоди, Елага, — окликнула его проповедница.

Лекарь остановился и обернулся.

— Я хотела спросить… Сновид по-прежнему живет с тобой по соседству?

Лекарь качнул седовласой головой:

— Нет. В прошлую зиму он захворал, а во всей округе не нашлось никого, кто смог бы ему помочь.

— Ты был в отъезде?

Елага покачал головой:

— Почему? Нет. Я был дома. Прощай, матушка.

И седовласый лекарь зашагал к телеге.

Пока он садился в телегу, и пока телега отъезжала от недостроенного храма, Евдокия все стояла и глядела ему вслед. Лицо ее было еще суровее, чем обычно, на чистом лбу прорезались едва заметные морщинки, а плотно сжатые губы побелели.

Сколько ужасов за один день, Господи! Сперва бойня в кружале у Озара. Потом, спустя час после возвращения, слег в постель мальчик. Теперь вот Марфа… И лекарь… О Елаге говорят, что он лучший в своем деле, и что же получается? Мальчик болен, а лекарь отказался лечить. Видано ли такое?

Сердце матушки Евдокии сжалось. Благо хоть Озар остался жив. Чужеземный чародей по своей странной, непостижимой простому уму прихоти пощадил его — об этом Евдокия узнала от одного из нищих бродяжек. Это была единственная хорошая весть за весь этот долгий, страшный день, который, несмотря на то что тени давно удлинились, а небо выцвело и потемнело, никак не хотел заканчиваться.

Расписная телега Елаги прогромыхала по ухабам и скрылась за недостроенным остовом храма. Евдокия вздохнула, повернулась и, уныло опустив голову, побрела к дому. Что еще преподнесет ей этот тягучий, как кошмарный сон, день?

— Господи Иисусе, прости и помилуй меня, грешную, ниспошли выздоровление отроку, коего я пригрела, — прошептала она, истово перекрестилась и с тяжелым сердцем переступила порог избы.

2

Но не усидела Евдокия дома. Не смогла, не вынесла. Мальчику после ухода лекаря стало еще хуже — теперь его изможденное личико было так бледно и тенисто, что более приличествовало мертвецу, нежели живому человеку. Лоб его был холоден, как лед, а губы — обескровлены и белы, будто у голодного стригоя.

Устав от душевных переживаний, Евдокия сама отнесла мальчишку на телегу, сама, не дожидаясь запропавшего где-то возчика Матвея, взяла в руки поводья и сама направила лошадку за торжок к единственной вещунье, о которой она не слышала ни одного худого слова.

И вот она уже у Голицы. Голица — баба дородная, румяная, в белом кружевном чепце — смотрит на Евдокию удивленно, но без вражды.

— Не думала, что когда-нибудь увижу тебя здесь, Евдокия. — Голос у Голицы чистый и звонкий, а руки, лежащие на старательно выскобленной столешнице, нежны и мягки, как поднявшийся хлеб. — Чего в глаза не смотришь, матушка? Али вину за собой какую знаешь?

— Ни в чем я перед тобой не виновата, вещунья. И виниться не собираюсь.

— Вот как? Зачем же тогда пожаловала?

Евдокия вздохнула и как-то вся обмякла, потускнела, будто со вздохом этим из ее стройного молодого тела улетучились остатки сил.

— Несколько месяцев назад к нашей общине прибился мальчик, — произнесла она. — Сейчас он болен и лежит в моей телеге. Я вызывала лекаря Елагу, но он сказал, что ничем не сможет помочь.

— И тогда ты вспомнила обо мне?

Евдокия кивнула:

— Да.

Голица чуть склонила голову набок и пристально вгляделась в лицо гостьи своими бледно-голубыми, почти бесцветными, глазами.

— Что же твой плачущий бог не поможет тебе советом? — спросила она спокойно, без тени насмешки или издевки.

Проповедница побледнела и медленно поднялась с лавки.

— Прости… — вымолвила она. — Я пойду.

— Погоди, — остановила ее Голица и прищурила прозрачные глаза. — В спешке правды нет. Сядь. Сядь, говорю!

Евдокия снова опустилась на лавку. Голица улыбнулась улыбкой столь же светлой и прозрачной, как ее глаза, и неспешно, мягко проговорила:

— Не обижайся, Евдокия. Я не хочу ссориться ни с тобой, ни с твоим богом. Где мальчик?

— Лежит в телеге, — ответила матушка Евдокия. — Хочешь, чтобы я принесла его?

Она уже хотела подняться, но вещунья накрыла ее руку своей мягкой, белой ладонью и распорядилась:

— Сиди. Мой слуга это сделает. Валуй! — окликнула она.

В горницу вошел крепкий мужик в грубой, застиранной до ветхости рубахе.

— В телеге лежит мальчик. Принеси его сюда и положи на топчан.

Мужик повернулся и вышел из горницы. Голица вновь, еще внимательнее, чем прежде, взглянула на Евдокию.

— Хотела тебя спросить, матушка… Я слышала, ваш бог запрещает людям заглядывать в будущее. Правда ли это?

— Будущее уже предрешено, — сказала проповедница, не глядя вещунье в глаза. — Для всех.

— И что же со всеми нами будет?

— Высший судия придет судить людей. И каждому воздастся по заслугам его.

Голица задумалась.

— Это было бы справедливо, — сказала она после раздумий. — Но ничего этого не будет. Боги помогают только сильным.

— Мой Бог жалеет слабых и увечных, и сам открывает пред ними двери в царствие свое, — возразила Евдокия.

Голица усмехнулась:

— Что же это будет за царство, коли в нем станут жить только слабые да увечные?

— Царство добра, — спокойно ответила Евдокия. — В том царстве не останется лютости и несправедливости, и людям не будет нужды лить слезы.

Голица посмотрела на гостью мягким, лучистым взглядом, вздохнула и проговорила:

— Хотела бы я жить в таком царстве, матушка Евдокия. Но, боюсь, не доведется. Да и как сотворить такое царство?

— Просто, — ответила проповедница. — Коли вспомним, что мы люди, а не звери, так дело сразу пойдет на лад. Учение Христа потому и открыто всем до единого, что задает простые задачи. Занес руку для удара — опусти ее. Сжал кулак — разожми. Держи свой меч в ножнах, а ножны — в погребе. Коли все будут так поступать, то и сделается для всех благоденствие.

— Где ж это видано, чтобы людишки перестали драться? — усомнилась Голица. — Человеку только одного и надо: чтобы ближнему хуже жилось, чем ему. Даже если и злобы к нему не имеют, то все равно завидуют. А от зависти единый шаг до ненависти. Как тут за меч не взяться?

— Гнев — он ведь словно огонь. Возьми воду и залей. Источник с водой рядом.

Голица внимательно вгляделась в лицо Евдокии и усмехнулась.

— Нравится мне твой Бог, матушка, но уж больно он простодушен. Его учение не для нашего мира.