В горницу вошел Валуй с мальчиком на руках. Прошел к топчану и неуклюже опустил мальчишку на соломенный тюфяк, неловко подогнув ему ноги.
— Осторожнее, леший! — сердито окликнула его Голица. — Ногу-то не зажми!
Валуй поправил мальчишке ногу. Затем выпрямился и выжидающе посмотрел на вещунью.
— Ступай теперь, — распорядилась она. — Но далеко не уходи, скоро позову.
Валуй кивнул и вышел из избы. Голица и Евдокия поднялись с лавок и подошли к топчану. Рядом они смотрелись странно. Матушка Евдокия — высокая, тонкая, угловатая, с худым красивым лицом, вся закутанная в темную ткань. Голица — приземистая, ширококостная, в светлом чепце и светлом платье, медлительная до томности.
Вещунья склонилась над мальчиком и всмотрелась в его землисто-бледное лицо. Затем выпрямилась, чуток помолчала и сказала:
— Лекарь не обманул, твой мальчик очень хвор. И хворь его не в теле, а в душе. Душа его — как смятый цветок, брошенный в темный чулан, где нет лучика света.
Евдокия подалась вперед.
— Что это значит, Голица? — взволнованно спросила она.
Вещунья нахмурилась и четко проговорила:
— Он что-то оставил.
— Где?
— Там, откуда пришел.
Несколько мгновений Евдокия изумленно смотрела на Голицу, потом горько усмехнулась и качнула головой.
— Нет, вещунья, это невозможно. Для него нет дороги назад, ибо путь его лежал через Гиблое место.
Голица внимательно взглянула на матушку Евдокию и спросила, не скрывая любопытства:
— Это он сам тебе рассказывал?
Проповедница слегка стушевалась.
— Я слышала, как он бредит по ночам, — призналась она. — И в бреду своем он постоянно толковал о страшной чащобе, в которой бродят чудовища.
— Вот оно что. — Голица вновь перевела взгляд на мальчика. Тот все так же неподвижно лежал на топчане и смотрел в потолок безразличным взглядом. Личико его было бледным, как полотно, кончик носа заострился, а под темными глазами пролегли фиолетовые тени.
— Странно это все, — сказала Голица после долгой паузы. — И странный это мальчик. Пыталась я заглянуть в его прошлое, Евдокия, но увидела там одну лишь тьму. Но самое страшное, что и в будущем его — такая же тьма. И это сильно меня тревожит.
Лицо Евдокии стало растерянным.
— Что же мне теперь делать? — проговорила она тусклым голосом. — Лекарь Елага тоже говорил, что снадобьями мальчика не излечишь. Чем же мне его лечить?
— Ежели хочешь для него добра, не жалей и не заботься о нем, а положи его на телегу и отвези туда, откуда прибыл.
Лицо матушки вытянулось от изумления.
— Ты говоришь о Гиблом месте? — не поверила она своим ушам.
Голица кивнула:
— Да.
— Ты в самом деле хочешь, чтобы я отнесла его в чащобу, кишащую темными тварями?
— Этого хочу не я, — спокойно ответила Голица. — Этого хотят боги. Если ты оставишь его здесь, мальчик умрет через несколько дней.
Голица вдруг взяла со стола нож и потянулась к мальчику. Евдокия схватила ее за руку и испуганно воскликнула:
— Ты что!
— Не бойся, — сказала Голица. — Я не сделаю ему плохого.
Евдокия нехотя отступилась. Вещунья поддела пальцами прядку волос на голове мальчика и аккуратно срезала ее ножом. Затем поднесла прядку к горящей лучине.
Прядка вспыхнула, и Голица бросила ее на глиняную тарелку. Подождала, пока волосы прогорят, затем собрала пепел, взяла с полки какую-то круглую деревянную штуку, ковырнула ее пальцем и сунула в получившуюся щелку пепел. Затем протянула штуковину Евдокии и сказала:
— Это лешья указка. На иголку наткнута стрелка из кошачьей кости. Она укажет, куда идти.
Евдокия взяла штуковину и поднесла к глазам. Это была небольшая глубокая чаша, посреди которой колыхалась на железной игле костяная стрелка.
— Подожди, пока она остановится, — велела Голица. — Да сама не шевелись.
Дрогнув еще пару раз, стрелка замерла. Проповедница нахмурилась и взглянула на вещунью:
— Стрелка указывает на Гиблое место?
Голица кивнула:
— Да.
— Сколько же нам идти?
— Этого я не знаю. Но ежели ты не отвезешь мальчишку туда, куда ему нужно, он скоро умрет. Тебе решать.
Евдокия помолчала, обдумывая слова Голицы, потом вздохнула и сказала:
— Благодарю тебя за помощь, Голица. Сколько я тебе должна за эту вещь?
— Нисколько, — ответила вещунья.
— Но…
Голица усмехнулась:
— Просто помолись за меня своему доброму богу. И скажи ему, что я не так плоха, как он про меня думает.
3
Выйдя в отставку, воевода Видбор уже не носил шелом и броню, заменив их на шерстяную стеганку, серый суконный плащ и шапку замысловатого покроя. Но благодаря горделивой осанке, твердому взгляду и богатырскому сложению даже в этом одеянии он выглядел настоящим ратником.
Рыжеватую бороду, тронутую кое-где сединой, Видбор стриг теперь коротко — очевидно, для того, чтобы казаться моложе своих лет.
— Здравствуй, Евдокия! — с улыбкой поприветствовал он проповедницу и спешился с могучего коня.
— Здравствуй, воевода Видбор! — улыбнулась и Евдокия.
Видбор выпростал из-под плаща руку и протянул матушке берестяную коробочку.
— Это что? — вскинула брови Евдокия.
— Подарок, — пробасил Видбор.
— И что там?
— Открой и посмотри.
Проповедница взяла коробочку, откинула крышку и достала нечто разноцветное, невесомое, мягкое, как крыло бабочки.
— Платок? — удивилась Евдокия.
Видбор кивнул:
— Да.
Проповедница улыбнулась и покачала головой.
— Видбор, я ношу черный платок не потому, что у меня нет других. Мой черный платок — это знак того, что я отрешилась от этого мира с его соблазнами. Я ведь уже говорила тебе, что хочу стать невестой Иисуса.
— Разве женщина может стать невестой бога? — усомнился воевода Видбор. — Никогда не слышал, чтобы девки набивались в жены к Сварогу или Перуну.
Евдокия нахмурилась. Видбор заметил это и поспешно проговорил:
— Прости, Евдокия. Я, должно быть, слишком глуп, чтобы толковать о таких вещах. Я двадцать пять лет был ратником и отвык от обычной людской жизни. Теперь мне приходится многому учиться заново. Ты обещала прогуляться со мной в роще, помнишь?
— Не совсем так. Я обещала, что расскажу тебе о страстях Христовых.
Видбор покраснел.
— Прости, если я опять сморозил глупость, — смущенно произнес он.
Несколько секунд матушка Евдокия разглядывала богатыря, потом засмеялась.
— На тебя совершенно невозможно сердиться, Видбор. И ты тоже — не обижайся на меня. На самом деле, я ждала тебя.
— Правда? — вскинул брови воевода, и в голосе его послышалось тщательно скрываемое волнение.
Евдокия кивнула.
— Да. Мне нужна твоя помощь.
Глаза пожилого ратника блеснули.
— Я сделаю все, что ты скажешь, Евдокия, — пробасил он. — Клянусь Перуном.
— Погоди, — остановила его проповедница. — Сперва выслушай, а потом будешь клясться. Помнишь мальчика, который прибился к нашей общине?
— Конечно. В последнее время ты заботишься о нем больше, чем о храме.
Евдокия поморщилась от его слов, и Видбор снова виновато нахмурился.
— Он, кажется, был не совсем здоров? — смиренно проговорил воевода.
— Он и теперь нездоров. Но хворь его усугубилась.
— И что я могу для него сделать? Если тебе нужен хороший лекарь, я сей же час…
Евдокия нетерпеливо качнула головой:
— Нет, Видбор. Лекари ему не помогут. Сегодня утром я возила мальчика к повитухе-вещунье Голице.
— Что? Ты ходила к Голице? Но ты ведь сама говорила, что вещуньи и ведуны противны твоему богу.
— Я вынуждена была это сделать, — с горечью пояснила Евдокия. — Я поступилась своими убеждениями ради мальчика, Видбор. Теперь я хочу, чтобы ты поступился своими.
Видбор посмотрел на проповедницу удивленно.
— О каких убеждениях ты говоришь, Евдокия? Клянусь, я сделаю все, что ты скажешь.
Евдокия прищурила зеленовато-карие глаза и сказала:
— Ловлю тебя на слове, Видбор. Помнишь, ты рассказывал мне, что ходил в Гиблое место?
По обветренному лицу воеводы Видбора пробежала тень.
— Да, — подтвердил он, сдвигая брови. — Я ходил туда. Но это было один раз. А почему ты спрашиваешь? — повторил он.
— Раз ты был там один раз, значит, сможешь пойти туда и во второй. Верно?
Видбор усмехнулся и качнул головой.
— Не думаю. В прошлый раз я едва унес оттуда ноги. А почему ты спрашиваешь? — повторил он.
— Вещунья Голица сказала, что мальчик умрет, если я не отведу его в Гиблое место. Я переговорила со всеми ходоками, которых знаю или о которых слышала, но ни один из них не взялся проводить меня в Гиблое место. И тут я вспоминал о тебе, Видбор. — Евдокия положила длинные, тонкие пальцы на могучее предплечье воеводы и заглянула ему в глаза. — Проводи меня и мальчика в Гиблое место.
Видбор взглянул на пальцы матушки и нахмурился.
— Евдокия… — проговорил он, тяжело, будто с трудом, ворочая языком. — …Ты не понимаешь, о чем просишь. Я еще не настолько очерствел сердцем, чтобы губить тебя.
— Видбор, мальчик умрет, если мы не сделаем этого!
— Ты ошибаешься. Гиблое место не несет людям избавления, оно несет только смерть.