Он остановился и завертел головой, надеясь увидеть какую-нибудь дверцу. Вертел-вертел, да ничего не вывертел. Нету двери. Зато узрел, что коридорчик, дойдя до стены, поворачивает влево. Туда Прошка и направился. Дошел, повернул и увидал узкую лесенку, ведущую глубоко вниз, так глубоко, что и не видно там было ничего, окромя тьмы.

Прошка поколебался немного, а потом решил — нужда выше неволи, и ступил на лесенку.

Вниз спускался долго. А как спустился — уткнулся носом в узкую дверцу. Толкнул ее раз — не поддалась. Толкнул посильнее — скрипнула и открылась. Прошка, возликовав, вошел в дверь и оказался в новом коридорчике. Здесь было мглисто и сыро. На стене в одном месте догорал над чашей с водой берестяной факелок.

В его неверном свете двинулся Прошка дальше.

Пока шел, задумался вдруг о своей жизни. О том, как продаст бурую пыль перекупщикам, как разбогатеет и полгода будет на лавке жировать да пироги жевать.

Думать о таком было приятно. Долго ли, коротко ли шел по коридору Прошка, но вдруг услышал легкий гомон и остановился. Повернул голову на гомон и обомлел. В широкую щель ему было видно комнату. А в комнате творилось такое, отчего запылало Прошкино лицо и закружилась голова его.

Сначала воренку показалось, что это баня. Но пригляделся Прошка и понял: нет, не баня. Ни ковшей, ни ушатов, ни веников. А только длинный-предлинный стол, а за ним — девки голые!

Сидят, бесстыдницы, и пыль по кузовкам сыплют. По одну сторону стола — малые меры, по другую — большие.

Прошка тряхнул головой и ущипнул себя за щеку. Потом зажмурил глаза, подержал так немного и открыл снова. Девки по-прежнему сидели за столом и мяли в руках махонькие берестяные кузовки с бурой пылью, и одежды на них от того, что Прошка щипал себя за щеку и жмурил глаза, не прибавилось.

Голые груди с темными сосками бесстыдно торчали над столом. Работали девки споро и весело. Переговаривались, улыбались. Говорили вроде не по-нашему. Прошка прислушался и уловил говор племен лесных да степных. Ну и ну!

Разглядел воренок и кое-что другое: за спинами у девок прохаживались два огромных охоронца с кинжалами на поясах. На голых девок они почти не глядели. Видать, давно попривыкли к такому бесстыдству.

Прошку забила дрожь — то ли от возбуждения, то ли от удивления, то ли от страха. А может, то чудила в его животе брага? Поди знай.

Прошка долго таращился на девок, не в силах отвести взгляд. В голове воренка теснились нечистые мысли. Ладони вспотели, в паху зажгло.

Одна девка встала, взяла с пола ведро и пошла вдоль стола, доставая из ведра щепотку чего-то белого и подсыпая в каждый кузовок. Вот оно что! Бурую пыль-то мукой бодяжат! Ну, дела!

Прошка еще долго стоял бы у щели, но нужда заставила его пойти дальше — в поисках отхожего места. Дважды свернув по коридорчику налево, Прошка увидел еще одну дверцу. С виду она казалась совсем глухой и почти приросшей к стене. Прошка хотел уж уйти, но залюбопытничал. Что, ежели за этой дверцей — гора бурой пыли? Запустить руку в эту гору, взять жменьку да в карман. Никто даже не заметит!

Прошка колебался. Соблазн был велик, однако и рисковать не хотелось. Особенно в такой день, когда в кармане у него лежала богатая добыча. В конце концов, решил Прошка так: дернет разок легонько за ручку, и все. Коли дверца поддастся — хорошо. А нет — значит, так тому и быть. И Прошка протянул руку к дверце…

Разочарованию воренка не было предела. За дверцей оказалась обычная старая кладовка, забитая всякой рухлядью. Протиснувшись внутрь, он обшарил старые коробы и баклаги, все они были пусты, а кроме того — густо заросли махровой пылью.

Прошка уже хотел уйти, как вдруг услышал чьи-то приглушенные голоса. Только сейчас воренок обратил внимание на дощатую стену, испачканную черной краской. Доски рассохлись и прилегали друг к дружке неплотно. Воренок пробрался к стене и приник глазом к одной из щелей.

В комнатке, освещенной несколькими сальными свечами, сидели трое. Первого Прошка уже видел раньше, это был хозяин блажного дома, богатый купец Саморад. Толстый, русобородый, с обманчиво добродушным лицом. Вторым был здоровенный мужик в броне и при мече, по виду — наемник-охоронец. Третьим — человек с тощим, изможденным лицом, но одетый так богато, что даже расшитое самоцветами одеяние Саморада казалось в сравнении с ним сермяжной епанчой.

— Так зачем вы ко мне пожаловали? — спросил купец Саморад. — Из того, что вы сказали, я мало чего понял.

Тощий богач усмехнулся и процедил:

— А ты спроси моего охоронца. Он лучше знает.

Саморад перевел взгляд на ратника. Тот прищурил глаза, чуть подался вперед, будто собирался открыть Самораду какую-то тайну, и тихо проговорил:

— Ты удивишься, купец, но я тебя почуял. Почуял с дороги.

Саморад несколько секунд молчал, удивленно и недоверчиво глядя на ратника, потом повернулся к тощему богачу и недовольно сказал:

— Или твой охоронец не в своем уме, или вы что-то задумали. Я тебя уважаю, Крысун, но если ты не объяснишь мне его слов…

Ратник вдруг протянул руку и сорвал с головы Саморада соболью шапку. Прошка у щелки едва не ахнул — волосы посыпались с головы толстого купца на столешницу, как сухие листья с мертвого древа.

Саморад перехватил руку ратника и, гневно сверкнув глазами, рыкнул:

— Ты чего делаешь?!

— Погоди, купец, — примирительно проронил ратник. — Смотри.

Свободной рукой он снял шапку и со своей головы. И снова на столешницу полетели пряди волос, но на этот раз это были волосы ратника. Саморад изумленно уставился на плешивую голову бугая.

— У тебя та же болезнь! — хрипло выдохнул он.

— Верно, — кивнул тот и прищурился: — А теперь ответь мне, купец Саморад, бывал ли ты в Повалихе? Только говори честно, не таясь. Это важно.

Саморад пожевал губами усы, стрельнул глазами на ратника и ответил:

— Ну бывал. А что?

— И как давно?

— Несколько дней тому. А ты почему спрашиваешь?

Ратник сунул руку в карман и что-то вытащил. Показал это Самораду.

— Есть ли у тебя такая? — спросил он, пристально глядя купцу в глаза.

Прошка плотно приник к щели, но не смог разглядеть, что за вещицу держит на ладони ратник. Саморад же смотрел на вещицу с удивлением, если не с испугом. Потом поднял взгляд на ратника, облизнул губы и спросил:

— Где ты это взял?

— В Повалихе, — ответил ратник. — Так есть у тебя такая вещь?

Купец Саморад, ни слова не говоря, сунул руку в карман своего богатого одеяния, достал из него что-то и показал ратнику. И вновь вещица была так мала, что Прошка не смог ее толком разглядеть.

— Ну, дела! — выдохнул Саморад с растерянной улыбкой. — А я-то думал, я один такой!

Тощий богач, до сих пор сидевший молча, пошевелился на своей лавке и произнес недовольно и сипло:

— Что все это значит? Объяснит мне кто-нибудь или нет?

Дородный Саморад взглянул на него и терпеливо пояснил:

— Эту вещь я привез из Повалихи. По улицам ходили скоморохи, я остановился, чтобы послушать их байки. Помню, сильно они меня рассмешили своими выкрутасами. После я их щедро одарил, а они взамен дали мне эту вещь. Сказали — амулет на счастье. Я про счастье не поверил, но вещицу сберег. Уж больно приятно и гладко лежит она в руке. Так гладко, что, раз взяв, обратно уже не отдашь.

Купец Саморад замолчал и перевел взгляд на ратника.

— Стало быть, эти вещицы творят чудеса?

— Стало быть, так, — кивнул тот.

— Но наши с тобой волосы… Это ведь худо, что они опали?

Ратник нахмурился и серьезно проговорил:

— Думаю, волосы — малая плата за то, что способны сотворить скоморошьи вещицы.

Он хотел что-то добавить, но тут тощий богач закашлялся, потом сунул пальцы себе в рот, поковырял там и вдруг вынул наружу большой желтый зуб.

— Что скажешь, Бун? — дрожащим голосом спросил он у ратника. — Теперь я тоже расплачиваюсь за твое чудо?

Несколько секунд ратник Бун и купец Саморад молчали, глядя на зуб, потом Саморад в недоумении повел круглыми плечами и сказал:

— Сдается мне, охоронец, что мы с тобой привезли из Повалихи болезнь.

— Нет, — уверенно заявил ратник. — Это не болезнь. Вещицы, что мы привезли из Повалихи, творят чудеса. Крысун Скоробогат лежал на полу с расплющенной головой. Я искренне пожелал, чтоб он вернулся из царства Нави. И он вернулся. Сперва я изумился, а после… После я все понял. Желая оживить хозяина, я держал руку в кармане, и пальцы мои трогали скоморошью вещицу.

Несколько секунд все трое молчали, хмуря брови и морща лбы. Потом купец Саморад спросил:

— Что ж будет дальше, Бун?

— В Повалихе много таких, как мы, — ответил ему охоронец. — Мы должны…

Прошка переступил затекшими ногами, и вдруг под подошвой у него что-то хрустнуло. Хрустнуло тихо, так, что и за пять шагов не расслышишь, однако ратник замолчал и резко повернул голову к стене. А за ним и оба купца — тощий и толстый — уставились на стену.

Прошка отпрянул от щели. Пора было уносить из блажного дома ноги.

4

Проходя мимо зала, где работали голые лесные девки, Прошка не удержался и вновь прильнул к щели. Поглазел несколько секунд, стараясь покрепче запомнить, и уже хотел отпрянуть, как вдруг на плечо ему легла чья-то тяжелая рука, а грубый голос вопросил:

— А ты еще кто такой?

— Я?.. — Прошка повернул голову и испуганно взглянул на огромного мужика в броне. — Я, дяденька, просто прохожий человек. Дверью ошибся.

— Дверью, говоришь, ошибся?

Прошка кивнул:

— Угу. Я, дяденька, пойду. Мне домой надо.

— Домой, говоришь, надо?

— Да.

Громила усмехнулся в бороду и ласково произнес:

— А я так разумею, что не пойдешь ты домой, парень.

— Дяденька, — загнусавил Прошка жалостливо. — Отпустите. Я ничего никому не скажу.

— Не скажешь, говоришь? А про что не скажешь?

— Про девок голых. И про то, что они бурую пыль мукой разбавляют. Мне до того дела нет.

Громила прищурился:

— Так ты, стало быть, видал, как девки муку к бурой пыли подсыпают?

Прошка понял, что сплоховал, и поспешно мотнул головой:

— Нет, дяденька, не видел.

— Ну так я тебе покажу.

Детина схватил Прошку за ухо и потащил по коридору. Прошка закричал и попытался вырваться, но пальцы у детины были железные.

— Идем, идем, — приговаривал он. — Я тебе покажу, как подглядывать да наушничать.

Прошка дергался, плакал, умолял, но ничего не помогало. И тогда Прошка извернулся и что было сил треснул детину кулаком по уху. Детина разжал пальцы, покачнулся и попытался снова схватить воренка, но лишь ковырнул руками воздух.

А Прошка уже стремглав несся по коридору. Как взлетел по лесенке, сам не помнил. Из-за угла выскочил долговязый, худой охоронец. Прошка подпрыгнул и что есть мочи пнул его ногою в грудь. Охоронец шатнулся в сторону, ударился спиной о стену и громко хекнул.

Прошка, не чуя под собой ног от ужаса, побежал дальше. У самой двери дорогу преградил еще один охоронец. Растопырил ручищи и пошел на Прошку. Охоронец был толст и хоть и немолод, но нежен и безволос лицом. Рубаха топорщилась на по-бабьи толстых и отвислых грудях.

— Куда собрался, малец?! — проревел он.

Деваться Прошке было некуда, и, сам плохо соображая, что делает, он со всего плеча ударил охоронца в душу. Охоронец подавился, попятился. Прошка еще раз двинул его костлявым кулаком по зубам — для надежности — и что есть духу понесся к узкому окну.

У окна стояло ведро с водой. Прошка подхватил его на ходу и вылил себе на голову. В окно нырнул щучкой. Был бы сухой, ни за что бы не пролез, а так ничего — выскользнул.

Упав на землю, воренок быстро поднялся на ноги и хотел бежать дальше, но чьи-то цепкие пальцы ухватили его за мокрую рубаху. Прошка вертанулся вправо, влево — но еще несколько сильных рук схватили его за плечи и шею.

— Попался, гаденыш!

Прошка из последних сил рванул по улице, но кто-то двинул его кулаком в скулу. Воренок рухнул на землю, хотел подняться, не смог, и тут его принялись пинать. Прошка хотел поднять голову, но тут сапог изверга ударил его в лоб — из глаз воренка посыпались искры, а затем их затянуло пеленой, и он потерял сознание.

* * *

Очнулся Прошка от боли и жары. Открыл глаза и тут же понял, что горит. Но горел не только он, но и блажная изба. Она вся была охвачена ярким пламенем. Прошка откатился в сторону и стал бить по тлеющему рукаву ладонью. И тут кто-то схватил его за шиворот и рывком поднял на ноги.

Отплюнув грязный снег, Прошка повернул голову и увидел перед собой ратника. Это был охоронец Бун, которого он видел в подвале. Держа Прошку за шиворот, охоронец оттащил его в сторону и спросил:

— Местный?

— Нет, — испуганно ответил Прошка.

— Родичи есть?

— В Топлеве. Тетка с дядькой.

— Как зовут?

— Прошка.

— А их?

— Вобей и Ярина.

Холодное лезвие ножа ткнулось Прошке в горло. Прошка тихонько вскрикнул, но верзила склонился над его ухом и сказал:

— Тс-с… Не шуми. Тут и без тебя шумно.

Затем приблизил к нему свое угрюмое лицо, посмотрел в глаза ледяным взглядом и просипел:

— Хочешь жить?

Прошка покосился на нож и пробормотал:

— Хочу.

— Скажешь, что блажную избу поджег ты. Понял?

Прошка удивленно воззрился на верзилу и сказал:

— Так я не поджигал!

— Так я знаю, — усмехнулся охоронец. — Но скажешь, что поджег. А ежели не скажешь, найду и убью. И не только тебя. Отыщу в Топлеве твоих родичей, Вобея и Ярину, и зарежу их, как свиней. Понял ли?

— Понял, — тихо выдохнул Прошка.

— Молодец. — Бун опустил нож. — Идем за мной.

И он грубо потащил Прошку к возку, стоявшему в ста саженях от горящей блажной избы.

В возке сидел тощий мужик с неприятным, хлипкобородым лицом и жестокими глазами. Прошка хорошо знал такие глаза. Слишком хорошо. От того, кто смотрит на тебя такими глазами, добра не жди и спиной к нему не поворачивайся. Мужика звали Крысун, Прошка сразу его узнал.

У возка охоронец Бун снял с головы шапку и отер ею потный лоб. Остатки волос посыпались с блестящей лысины в грязь. Крысун, сидевший в возке, усмехнулся. Прошка заметил, что у Крысуна не хватает во рту уже нескольких зубов.

— Садись в возок! — приказал Бун и нахлобучил шапку на лысину. — Ну!

Прошка послушно забрался в расписной возок. Затем хмуро спросил:

— Куда вы меня?

— К княжьему дознавателю. Расскажешь ему, как первый советник княгини дал тебе огниво и крынку земляной крови. И как ты блажную избу по его наущению спалил.

Прошка хотел возразить, но столкнулся взглядом с Крысуном и промолчал. Нехорош у того был взгляд, ой нехорош. Да и у Буна был не лучше.

И Прошка решил покамест помалкивать. Может, удастся дать деру? Главное, чтобы эти двое поверили, что он напуган и смирен. Ну, а там поглядим.

5

Стоя перед обугленным каркасом сгоревшей избы, Глеб повернулся к Кудеяру и сказал:

— Ты ведь знаешь, я не приказывал сжигать блажные избы. Тот, кто так говорит, лжец.

— Народ думает иначе, — возразил Кудеяр. — За день в пожарах погибло три сотни человек. И все эти смерти — на твоей совести. Так считают люди.

Глеб нахмурился, и глаза его люто сверкнули из-под темных сдвинутых бровей.

— Да с чего они вообще взяли, что я к этому причастен? Кто внушил им эту глупость?

— Все знают, что ты грозился закрыть блажные избы и изничтожить бурую пыль.

— Закрыть, но не сжечь! — Глеб отвернулся от Кудеяра и, окинув взглядом обугленные бревна, проговорил: — Кто-то пытается меня подставить, Кудеяр. Неужели ты сам этого не видишь?

Боярин вздохнул:

— Я тебя предупреждал, Первоход. С бурой пыли кормятся все — и купцы, и бояре. Люди готовы отдать за щепотку бурой пыли последнюю рубаху. Для многих бурая пыль — единственная возможность закрыться от ужасов жизни. Теперь ты лишил их этой возможности и не надейся на поддержку.

— Да, — задумчиво проговорил Глеб. — Пожалуй, я слишком рано начал завинчивать гайки. Что ж теперь — предлагаешь отступить?

Кудеяр покачал белокурой головой:

— Нет. Отступать нельзя. Люди расценят это как слабость. Коли приклоним головы да повинимся, нас раздавят.

— Тогда что? Гнуть свою линию дальше?

— Да, — ответил Кудеяр. — Гнуть. И действовать еще жестче, чем прежде.

Глеб невесело усмехнулся:

— Отличный совет. Что бы я без тебя делал, Кудеяр?

Некоторое время они молчали, глядя на черное пожарище. Потом Глеб спросил:

— Что у нас с соседним княжеством и степняками? Наши шпионы сумели что-нибудь выведать?

Кудеяр пригладил ладонью белокурую, аккуратно подстриженную бороду и ответил:

— Степняки прознали про твою борьбу с боярами и уверены, что в княжестве наступает смута. Они готовят набег на Хлынь. Нагрянут уже в эту седмицу и бить будут с восточной стены.

— Пушки подвезли?

— Да. Полдюжины.

— Сколько пороховых снарядов готово?

— Две сотни.

— Что с западным направлением?

— Кривичи помалкивают, но стягивают к границе княжества пеших и конных дружинников.

— Сколько у нас там пушек?

— Четыре.

— Снарядов?

— Около сотни.

Глеб дернул щекой.

— Мало. Нужно еще. Поторопи литейщиков. Прибавь им к жалованью по серебряной резанке.

Кудеяр кивнул:

— Сделаем.

Глеб тяжело вздохнул и проговорил:

— Жаль, что все так сразу навалилось. Но, наверное, иначе и не бывает. Там, откуда я родом, говорят: беда не приходит одна.

— Верно говорят, — поддакнул Кудеяр. — А у нас говорят так: беда в одиночку не ходит, ей потребны спутники.

Они снова помолчали.

— Ну ничего, — сказал после паузы Глеб. — Вот погоди, прогоним от стен степняков и кривичей, а потом заживем. Дай только срок.

Он повернулся и зашагал к возку.

— Куда ты, Первоход? — окликнул его Кудеяр.

— К дознавателям, — ответил Глеб. — Хочу поговорить с юнцом-поджигателем, которого поймали у блажной избы. Пусть он в лицо мне скажет, что это я его надоумил.

* * *

В подземной комнате царил полумрак. Глеб услал дознавателя, сел за стол, взглянул на худощавого отрока, сидевшего по другую сторону стола, и раскрыл рот для вопроса, но мальчишка его опередил. Он вдруг подался вперед и взволнованно воскликнул:

— Первоход! Ты меня не узнаешь?

Глеб вгляделся в лицо паренька. Лицо это и впрямь показалось ему знакомым.

— Я тебя уже видел, — хмуро сказал он. — Но где?

— Я же Прошка! — Отрок засмеялся. — Прошка Суховерт! Ну!

— Прошка?

— Ну да! — кивнул воренок. — Мы с тобой вместе ходили в Гиблое место, помнишь? Ну, вспоминай же! Диона, Лагин, старик Хомыч, нетленные трупы! Вспомнил?

— Прошка! — Глеб улыбнулся. — Ах ты, чертенок! Стало быть, это ты?

— Я!

Глеб перегнулся через стол и обнял парнишку. Потом отпрянул, взял воренка за плечи и вгляделся в его изможденное, грязное лицо.

— Ты сильно повзрослел. Как твоя мать? Ты ведь копил деньги, чтобы выкупить ее из наложниц хана. Выкупил?

Улыбка сползла с губ Прошки.

— Выкупил, — хрипло проговорил он. — Да только не помогло это.

— Как это? Почему?

— Умерла моя мамка, Глеб. Болела, болела и умерла.

Лицо Глеба омрачилось.