Туман надежно глушил мои слова, окружал нас непроницаемой стеной. Лишь один раз какой-то не пойми откуда взявшийся морской огонек, мигая синим цветом, проплыл между нами и тоже канул в ночную мглу.

— Ну и вот… — закончив, я потупила взор и прикусила губу. — В общем-то, можно сказать, что я испугалась, что потеряю тебя.

Такие дела. Dixi.

Какое-то время Тилвас молчал. Потом он придвинулся ближе и мягко, но уверенно взял меня за подбородок, заставляя поднять голову. Затем обхватил ладонями мое лицо и прижался своим лбом к моему.

Взгляд дымчато-серых, глубоких, самых красивых на свете глаз Талвани был очень внимательным: в нем смешивались понимание, усмешка и — гурх бы подрал это пугающе сильное, но неизбежное здесь слово — любовь. Нас разделяли считаные дюймы, и теплое дыхание Тилваса — пряный аромат кофе и специй — уже ласкало мои губы. Близость Талвани заставила мое сердце забиться сильнее.

— Джерри, — серьезно шепнул он. — Я скажу кое-что, что тебе понравится, но сначала — то, что тебя разозлит, хорошо?

Я осторожно кивнула.

— Договорились.

Тогда Талвани нежно коснулся губами моих губ, прошелся легкими поцелуями по скулам, носу, подбородку — щекочуще, дразняще и нежно, и только затем отстранился, на сей раз садясь не напротив меня, а рядом. Его лицо приобрело слегка шаловливое выражение, как это всегда бывает, когда он готовится толкнуть речь.

— Когда ты переживаешь, что вы с Мокки — как ты это сказала? — камни, тянущие меня на дно, то это тоже не обо мне. А о тебе и Бакоа, — подмигнул он. — Мол, вы такие крутые плохие ребята, а я такой белый, пушистый и наивный, что вы меня портите, а я этого в упор не вижу, бедняжка. И, только чудом вырвавшись из круга вашего тлетворного влияния, я могу понять, что происходит, ужаснуться и наконец-то сбежать. Оставив вас в вашем темном царстве, — он сделал паузу, потом передернул плечами. — Брр-р. М-да, это действительно звучит плохо. Весьма грустный сценарий. Но по факту это чистая фантазия. И знаешь, что создало ее в ваших головах? Гордыня. Да-да. Она самая. Мысль о том, что вы, молодцы такие, все контролируете… В том числе меня. А это не совсем так. Или, если быть честными, это совсем не так. Безусловно, в мире есть люди, с которыми сработал бы описанный выше вариант, но. Во-первых, это не я. А во-вторых, на таких людей ни ты, ни Мокки влиять бы не стали. Они бы вас вообще не заинтересовали, как и вы их. Так что. — Тилвас пожевал губами, потом твердо и уверенно продолжил: — Забей. То, о чем ты волнуешься — удержать кого-то из-под палки, — по сути невозможно. В твоем случае. Тем более, если этот кто-то — я.

Договорив, Тилвас вдруг резко оглянулся через плечо.

— Бакоа. Чисто к твоему сведению: я знаю, что ты здесь, причем давно.

— Пф! — Вор шагнул из-за пелены тумана и по-свойски плюхнулся рядом с нами на палубу. — Я просто не хотел своим появлением мешать твоему миленькому монологу, Талвани. Пробуешь себя в амплуа проповедника, я погляжу? Неплохо получается.

— Конечно, я же во всем шикарен.

— И это он еще говорит о чужой гордыне.

Тилвас подмигнул, Мокки осклабился. Я фыркнула.

Потом Бакоа бросил перед нами журнал капитана, в которым были собраны списки и краткие сведения о всех пассажирах.

— Эта девица и впрямь из Шолоха и работает на Анте Давьера, — вор пальцем постучал по одному ему видимой в ночи строке. — Твое унылое «угу», Джерри, мне категорически не нравилось, и я пошел проверить данные. Пять минут — и вот мы знаем, что Талвани и впрямь тусуется с этой лесной ведьмой не просто так, а для работы. А ты боялась!

— Бо-о-оги, Мокки, как ты крут, — добродушно рассмеялся Тилвас.

— М-да, — я взлохматила себе волосы. — Я одна, что ли, сегодня не в геройской форме, получается?.. Только ошибаюсь, грущу и ничего не предпринимаю?

— Ну, кто-то же должен оттенять наше с придурком величие, — пожал плечами Бакоа и тотчас получил от меня тычок под ребра.

Какое-то время мы молчали. Напряжение быстро таяло, как сливочное масло, которое положили на свежий горячий тост. Тилвас взял меня за руку и сжал ее так нежно, что в ответ у меня трепетно зашлось сердце. Становилось теплее. Кажется, где-то за пеленой тумана, за горизонтом, занимался рассвет: чернота окрашивалась нежными лиловыми тонами. Вдалеке послышались первые крики чаек.

Но вдруг я спохватилась:

— Стоп, Талвани! Про гордыню — это была неприятная из обещанных тобой двух тем разговора. А что насчет второй?

— Ах да! Точно.

Он улыбнулся, выныривая из своих мыслей: все мы были слегка зачарованы этим таинственным рассветом на корабле.

Голос Талвани понизился, интонация стала серьезнее, когда он сказал:

— Хорошая вещь заключается в том, — с расстановкой начал он, — что я по своей воле, в полном сознании и во всей мощи своего только что доказанного понимания человеческой натуры никуда, никуда не уйду от вашей компании. Тебе, Джерри, вообще каюк в этом смысле.

Я почувствовала, как кровь хлынула к моим щекам, когда он наклонился и снова поцеловал меня — быстро, ведь мы все-таки были не одни, но чувственно.

— Вот такие дела, — нарочито трагически продолжил Тилвас. — Придется вам как-то с этим жить, ребята.

Он негромко рассмеялся, увидев мое смущение и раздраженно закатанные глаза Мокки, зачерпнул рукой горсть порозовевшего тумана и наконец уверенно заявил:

— Мне кажется, нас ждет еще не одно прекрасное приключение.

Однажды утром в Сироппинге

Виолетта

Семнадцатое июня.

День, когда почтенные студенты форванского университета готовы драться за еду, будто оголодавшие гиены. Я не шучу!

Битвы случаются такие, что лазарет потом переполнен: тут порез, там ушиб, а здесь разбитое сердце, ибо «я думала, мы подруги, а она оттолкнула меня, чтобы первой оказаться в очереди».

Все дело в том, что семнадцатое июня — это день Тех Самых Блинчиков.

Главное блюдо кампуса. Знаменитое, традиционное, более того — исконное. Форванская легенда гласит, что тысячу лет назад, в год основания университета, сюда пришла пожилая семейная пара и попросила приюта: их собственный город пожрали пустоши постапокалипсиса. В обмен мужчина и женщина пообещали готовить еду для студентов.

Конец ознакомительного фрагмента