Арина Обух

Муха имени Штиглица

Светлане Мосовой и Павлу Обуху

Иллюстрации — Арина Обух

Муха имени Штиглица

От Лебяжьего канала, за Цепным мостом,

поверх Соляного городка высился стеклянный

свод художественно-промышленного

музея барона Штиглица…

Кузьма Петров-Водкин. «Пространство Эвклида»

Муха — будь она проклята — жужжит

и жужжит, и усыпляет меня.

Марк Шагал. «Моя жизнь»

Улыбайся, подлец!

Петербург создан для художников. Причем очень бедных художников. Имеющих за душой две-три краски, не более…

— Слушай, напиши книжку про Муху.

— Про какую муху?!

— Да про свою Муху — Академию Штиглица.

— Да, да! Напиши!.. — вторит хор голосов.

Почему я?!

Да не хочу я писать ваши книги, рисовать ваши картины и донашивать ваши бывшие мечты из секонд-хенда!.. Я другое дерево.

— Какое, интересно?

— Синее.

Сказано — не сделано.

Напишу книгу. Бестселлер. Заработаю много денег и куплю себе нормальную жизнь.

А проживу её чуть попозже.

…Когда я впервые переступила порог Мухи, академии имени Штиглица, меня потрясли три вещи: Пергамский алтарь, в аудиториях одни девушки (ни одного Петрова-Водкина!), и отсутствие счастья на лицах.

Мне казалось, если ты учишься в Мухе, куда некоторые художники поступали по пять-шесть раз, то выражение счастья не должно сходить с лица: судьба решена, смысл обозначен. Улыбайся, подлец!

Спустя время, уже учась в академии, я увидела в зеркале XIX века недовольную росомаху — это была я. Ожидание счастья угасло и во мне.

Кстати, в этом зале ожидания я стояла с трёх лет.

— Жила-была девочка, и звали её Счастье.

— Нет: Обух!

— Жила была девочка, и звали её Фламинго.

— Нет: Обух! — сопротивлялась я.

— Ну хорошо. И звали её Обалдуй Обух.

— Ну-у, это неприличность.

— Кузьма-а-а!.. — смеялся папа. — Вот уж не думал, что так с фамилией угожу!

Всё детство меня называли Кузьмой (хочется думать, что в честь Петрова-Водкина, главного штигличанина, которого в семье чтили).

У меня тяжёлая наследственность: папа въехал во дворец Штиглица в коляске — два студента-монументалиста, мои будущие бабушка и дедушка, родили третьего монументалиста и бросились все втроём сдавать сессию.

И если уж совсем точно, то я впервые въехала в академию, балансируя на плече папы. Мне было года три.

…Белая мраморная лестница. Долго поднимаемся. Оказываемся в огромном зале. Над головой стеклянный купол. Идём по длинным коридорам, снова лестницы, картины, колонны… Шум, люди. Поднимаемся ещё выше. Все жмут друг другу руки. Обнимают. Смеются. Пьют вино за встречу и за 5-й этаж.

Так и запомнилось: здесь радуются и все друг друга любят. Здесь — счастье.

А таинственный «5-й этаж», как выяснится позже, — это монументалка, декоративно-монументальное отделение живописи. «Стены красим», — брезгуя пафосом, обычно говорили монументалисты. Я повторяла за ними. «Чем занимается твой папа?» — «Стены красит», — отвечала я.

И все думали, что мой папа маляр.

Муха имени Штиглица

Во времена моих родителей академию называли училищем имени Веры Мухиной, в просторечии — Мухой. Сам же Александр Людвигович нарёк свой дворец Школой технического рисования барона Штиглица.

Я думаю, глядя на всю эту роскошь, названную просто «школой», что скромность барона зашкаливала. Впрочем, в те времена красота являлась нормой: в моде была архитектура, а не дизайн.

Между прочим, когда академия называлась училищем имени Веры Игнатьевны, студенты любили с шиком козырнуть Штиглицем: во-первых, это было справедливо. Во-вторых, звучало красиво и даже как-то баронно. Однако сегодня, когда имя Александра Людвиговича вернулось на своё законное место, многие по-прежнему зовут академию Мухой… И в этом тоже есть своя справедливость.

Скажем так: Муха имени Штиглица.

На гербе барона Штиглица — три пчёлки. Он действительно трудился яко пчела: строил железные дороги, вокзалы, приюты, учреждения… Но самым любимым детищем его была Школа технического рисования — с великолепным убранством внутри (впоследствии утраченным в хаосе революций), огромной библиотекой и потрясающим музеем, построенным академиком архитектуры и первым директором Максимилианом Месмахером.

Невероятно, но этот ДВОРЕЦ находится в переулке. С земным названием: Соляной, 13.

Соляной городок

Был когда-то Соляной городок. А остался только Соляной переулок.

А в чём тут соль?

А соль в мешках. Дело в том, что до середины XIX века здесь находились огромные соляные склады.

Но ещё раньше в этом месте, на берегу Фонтанки, была Партикулярная верфь: Пётр I мечтал, чтобы его подданные плавали, как жители Амстердама и Венеции, и поэтому мосты не строил, а строил суда и верфи.

Случись всё по его разумению, мы бы сегодня были не пешеходами, а гребцами.

Не случилось.

Соляной городок размером с квартал. Его доминанта — тот самый стеклянный свод, о котором писал Кузьма Сергеевич и который сегодня все называют куполом. А вместо Цепного моста — Пантелеймоновский.

По качающемуся Цепному мосту косяком ходили классики, ещё не ведая, что они классики. А мы ходим по Пантелеймоновскому, нерадивые студенты. Может, всё дело в этом — в разных мостах?..

Пушкин тоже ходил, живя одно время «у Цепного моста, против Пантелеймона, в доме г. Оливье».

«Против Пантелеймона» — это значит напротив храма Святого великомученика и целителя Пантелеимона: единственного, что осталось на этом месте с петровских времён. Нет ни верфи, ни соли — одно название.

Но оно всё держит.

Человек из скайпа

Звонок — и строгий голос:

— Так. Ты про Муху пишешь?

Я вздохнула, выдохнула — и с его стола упали листы бумаги…

Тут нет ничего удивительного, за исключением того, что вздохнула я в Питере, а листы упали у него в Москве.

— Да не хочу я писать про Муху!

— Муха — это фон; пиши про себя.

— Про себя — пожалуйста: меня сегодня похвалил преподаватель рисунка.

— Поздравляю. А что он сказал?

— «Какая красивая барышня!»

— Так это он Создателя похвалил, а не тебя.

Дикий гул заглушает его слова.

— Что это?! Боже, что это?..

— Самолёты летают.

— Они летают прямо у тебя в квартире?

— Почти. Тут рядом аэропорт, я же говорил тебе… Так, не уходи от темы. Почему ты не хочешь писать о Мухе?

— Я хочу писать роман о тебе.

— И что ты напишешь?

— Как ты кормил бабочку апельсинами… А начну я так: «По его квартире летают самолёты…».

— Нет, это мой роман. А ты пиши свой — про Муху. Спасай литературу. И вообще я не понимаю… — Тут человек из скайпа начинает сердиться. — Если издатель ждёт от тебя книжку, почему ты валяешься на диване и думаешь про всякую ерунду?!

— Ты считаешь, что это не похоже на написание книги?

— Ну как тебе сказать…

— Кстати, мне сообщили, что книжка должна быть три авторских листа. Три листа — это семьдесят страниц?

— Как — три листа?! Это будет брошюра, что ли?!

— Но ты же сам говорил — сто страниц написать…

— Я говорил «хотя бы». Книжка должна быть шестьсот страниц!

— Тогда я смогу её набрать только такими символами:?????!!!!?!?!?!??!?!??!?!??!?!??!?!?!??!?!?!??! Может прокатить за современное искусство.