Глава 6

Когда я вернулась в келью, Элиза терпеливо ждала меня, сидя в уголке на ворохе соломы.

— Я принесла тебе хлеба, Элиза, — улыбнулась я девочке и протянула ей оба хлебца. — Кушай, детка.

Моя новая дочка деловито уселась на каменное ложе и с жадностью вонзила зубки в хлеб. Через пару минут она вдруг спросила:

— А ты, мамочка?

— Я пока не голодна, — ответила я уклончиво, присев с ней рядом и снова осматривая себя.

Мне, наверное, вообще лучше рот зашить и не есть пару месяцев. Может, тогда я скину эти безумные килограммы с боков и бёдер. Смотреть на свои пухлые ручки было тошно. Чувствуя, что опять буду переживать сейчас из-за своего веса, я решила отвлечься.

Начала осматриваться вокруг. Неожиданно заметила небольшую суму на ложе, взяла ее. Открыла и начала перебирать её содержимое. Расческа, духи и даже зеркальце там было. Похоже, эта Мари, то есть я, была ещё та кокетка.

Нетерпеливо поднеся зеркало к лицу, я тут же впилась глазами в свое отражение. Начала критично рассматривать себя.

Круглое миловидное лицо, глаза чайного цвета, каштановые волосы. Брови и нос правильной формы, белая нежная кожа и пухлые губы. Очень даже неплохо.

— Уфф, ну хоть симпатичная я и молодая вроде, — пробубнила себе под нос и обратилась к девочке, которая уже доедала первую булку: — Элиза, а сколько мне лет, ты знаешь?

— Нет, мамочка… ой, Мари… ты мне не говорила.

— Ладно, не столь важно, — ответила я, улыбнувшись ей. — И называй меня мамой, как и раньше. Тут и так все знают, что ты моя дочь.

— Хорошо, мамочка.

Я начала дальше рыться в суме и нашла какой-то странный мешочек. Он был небольшой и сшит вручную. В нём лежала какая-то трава. Я понюхала её. Кислый, вонючий запах. Но более всего меня поразило, что на мешочке были вышиты череп и кости.

Нехорошие, мрачные мысли овладели мной. Неожиданно Элиза вскрикнула и, выхватив у меня из рук мешочек, откинула его прочь.

— Мамочка, больше не ешь эту гадкую траву! После неё ты упала на пол! И так долго не приходила в себя. А я так испугалась, даже плакала.

Осознание, что я только что держала в руках яд, отчётливо вошло в моё сознание.

Неужели бедная Мари отравилась?

— А что я говорила, дочка, перед тем как съесть эту траву? — спросила я малышку.

Надо было постараться выяснить: что произошло.

Я решила все же называть Элизу дочкой, чтобы не пугать её. Ведь девочке не следовало знать, что в теле её матери находилась я — Полина Румянцева. Выпускница элитного Московского вуза двадцати трех лет отроду и будущий менеджер по продажам.

Хотя в своём мире я хотела завести детей ближе к тридцати годам, но сейчас, раз уж попала сюда, придется присматривать за Элизой. Похоже, кроме меня у девочки никого больше не было из родни. Да и, судя по отражению в зеркале, Мари была чуть постарше меня.

— Ты говорила, мамочка, что теперь мы одни в этом мире. Что нас никто не любит, мы никому не нужны. И ты больше никого не хочешь видеть. И ещё ты долго плакала. Ты это помнишь, мамочка?

— Помню, Элиза, — ответила я напряжённо и нахмурилась.

Все эти слова прежней Мари походили на фразы очень несчастной, страдающей женщины.

Неужели и правда Мари отравила себя от безысходности?

Вполне реально.

Если все травили её, обзывали грешницей, и идти ей было некуда, а жить не на что. Да еще единственное место, где могли приютить, было местом ненависти к бедной Мари. И вертепом разврата. Аббат домогался прихожанок, а сестры обители ходили на какие-то ночные мессы к братьям соседнего аббатства. И ведь явно не для общей молитвы.

Брр… Даже думать обо всей этой грязи не хотела.

Но я по жизни была оптимисткой и знала: безвыходных ситуаций не бывает.

И совсем не считала Мари, то есть себя, грешницей. И что такого, если родила дочку без мужа? Может, мой хахаль был мудаком или разбойником? Зачем такой отец Элизе? Ну и что же, что у меня был любовник. Может, он был хорошим человеком и содержал нас с дочкой все эти пять лет? Пусть так. Но я точно не грешница. Я выживала, как могла.

Грех — это бросить на произвол судьбы своего ребенка или убить кого. А так… это всего лишь тупые средневековые нравы и устои. И я не Мари. И не собираюсь из-за этого убиваться.

И вообще, как Мари посмела такое совершить? Неужели не понимала, что после её смерти маленькая дочка никому не будет нужна в этом мире? Что за эгоизм?

— Знаешь, Элиза? — сказала я подбадривающе. — Я тебя люблю, а ты любишь меня, так?

— Да, мамочка, я тебя люблю, — закивал ребенок.

— Ну вот. Мы есть друг у друга. Значит, мы уже не одни. А всё остальное… Я решу, не переживай! — я проворно встала. — Ты немного подкрепилась? Давай я уберу второй хлебец, и мы пойдем. Потом его съешь. Попозже.

— Куда мы пойдем, мамочка? — спросила девочка, пока я засовывала хлеб в свою суму.

— Подальше от этого мрачного места, Элиза. Теперь мы вместе.

— Куда это ты собралась, бесстыжая ведьма?! — неожиданно раздался хриплый голос за нами.

В келью вошли пять худых монахинь во главе со злобной Женевой. У них в руках были какие-то веревки.

— Аббат Фалло приказал связать тебя и посадить в темницу! — процедила вторая монахиня, медленно приближаясь ко мне.

— За твои грехи и неправедную жизнь тебя сожгут на площади, как проклятую ведьму.

— Что? — опешила я, недоуменно хлопая глазами. — Вы что, серьёзно?!

Глава 7

Остальные монашки оказалась такими же вонючими, как и первая. Это я довольно хорошо ощутила, когда они вытащили меня вон из кельи. Я только успела обернуться к Элизе, которая испуганно запричитала, что хочет со мной. Но окрик одной из монашек остановил девочку, и она не посмела пойти за нами.

Меня кинули в какую зловонную сырую темницу с низкими потолками и окошком с решёткой. Закрыли на железный засов и ушли.

Первые два часа я никак не могла прийти в себя. Не верила, что всё это происходит со мной. Мне всё казалось, что это дурной сон, кошмар. И я вот-вот проснусь и снова окажусь в своем мире. Но нет. Суровая реальность не отступала.

Потом я начала думать об Элизе. Как она там без меня? Надеюсь, ее покормили и не обижают эти монахини. Потом я начала горевать о своей судьбе. Не могла поверить в то, что меня приговорили к казни.

Устав ходить по своей сырой темнице, я присела на большой ворох соломы, сваленной в углу. Эта соломенная куча была единственной обстановкой моей пустынной камеры. Правда, в противоположном углу находилась еще дырка в полу, которая, видимо, служила отхожим местом.

Мне очень хотелось пить, вымыть лицо и руки, но воды не было. Чуть позже, немного успокоившись, я присела на солому и прислонилась спиной к каменной стене. Прикрыла глаза, решив подремать.

Уже ближе к полуночи у моей темницы появилась одна из монахинь. Через небольшое оконце с решеткой в двери она протянула мне глиняную крынку и кусок хлеба.

— Твой ужин, блудница! — злобно выплюнула она.

Я взяла из её рук засохшую горбушку и крынку с водой. Но благодарить её не спешила, а только спросила:

— Когда меня освободят?

— Освободят? — удивилась тощая карга. — Ты здесь до казни. Аббат Фалло приказал тебя сжечь на праздник Всех Духов.

— Это когда?

— Через четыре дня, ты что, и этого не знаешь? — огрызнулась зло монахиня. — Да… Ты воистину великая грешница, верно сказал наш настоятель!

— А что с моей дочерью? — перебила я ее нетерпеливо.

На это монахиня как-то недовольно поморщилась и отвернулась. Она быстро направилась прочь по тёмному коридору.

— Что с моей дочерью, ты гадкая мегера! — громко прорычала я ей в спину.

Но эта зараза так и не ответила. Скрылась во мраке.

Разве можно быть настолько бессердечными существами?

Не аббатство, а какое-то тёмное сборище нечисти.

Присев опять на кучу тёплой соломы, я посмотрела на засохшую горбушку серого хлеба. Есть совсем не хотелось, несмотря на то, что я не ела с самого своего попадания сюда. Конечно, не считая того крохотного кусочка ароматного шоколада. Потому я только попила воды из крынки и, поставив ее на каменный пол, положила хлеб на нее.

Уже совсем стемнело. Но, слава Богу, ночь была ясная, и все было хорошо видно.

Снова прикорнула на ворохе соломы и задремала.

— Мамочка, ты здесь? — вдруг в тишине раздался детский знакомый голосок.

Я резко поднялась с соломы и приникла к оконцу с решеткой. Элиза, присев на корточки, заглядывала внутрь моей темницы. Моя камера находилась ниже уровня земли.

— Детка, ты пришла ко мне, — выдохнула я радостно, обхватив сверху её маленькие ладошки, которые держались за железные прутья.

Мое сердце наполнилось радостью. Хоть кто-то в этом жестоком мире любил меня, и я была кому-то нужна.

— Моя бедная мамочка, — пролепетала жалостливо Элиза и попыталась поцеловать меня в щеку, но прутья решетки не дали ей этого сделать. — Монахини выгнали меня из аббатства. Сказали, что я дочь демона.

— Вот злобные мегеры, — процедила я.

Ну разве можно быть такими чудовищами? Выгнать маленького ребенка, можно сказать, на голодную смерть, да ещё и наговорить гадостей.