— Но как? — удивилась она.

— Здесь идет дымоход, — заявил он, подходя к кирпичной, чуть разрушенной трубе, выступающей из стены. — Можно кое-что сделать.

Быстро вытащив острый военный нож, он начал проворными движениями вытаскивать кирпичи из облезлой трубы, складывая на пол. Дымоход был старым, потому кирпичи выходили довольно легко.

— Несите их к окну, — велел он, подошедшей к нему девушке. — Сделаем подобие очага. У меня есть огниво, попробую разжечь небольшой костер.

— Но это опасно, дом загорится, — обеспокоилась Ирина, взяв в руки два кирпича.

— Не загорится, — хмыкнул он, сам подбирая восемь штук и потащил их к окну. — Я умело выложу кирпичи, и окно приоткроем.

Собрав старые холщовые мешки, Александр намочил их под моросящим дождем, и разложил на полу, друг на друга, сделав преграду, чтобы горящие угли не зажгли деревянный пол. Далее на мокрые мешки он выложил первый ряд из двадцати кирпичей сплошным квадратом, и два ряда по контуру, словно делая края для костровища.

— Ну вот, как славно вышло. Теперь дело за малым. Сейчас! — заявил он и направился к спуску вниз.

— Вы куда, месье Измайлов? — взволновалась Ирина, видя, как он ловко спустился в лаз на второй этаж.

Внизу раздалась некая возня, стук и срежет. Через пять минут Александр закинул на чердак довольно внушительное количество деревянных брусков. И после умело забрался сам.

— Старая лестница хоть на что-то сгодилась. Выломал самые лучшие куски ступеней от нее, сухие пока. Для растопки в самый раз.

Огонь в умелых руках Измайлова заполыхал спустя четверть часа, наполняя промозглое пространство приятным теплом. Дым тянуло в приоткрытое окно.

Пододвинув скамью ближе к костру, Ирина села на нее, протягивая руки к огню. Алекс остался сидеть на корточках рядом с самодельной печью чуть сбоку, поправляя дрова длинной палкой из той же лестницы.

Спустя некоторое время он посмотрел на девушку и, улыбнувшись, спросил:

— Вы как? Согрелись?

— Нет, — ответила она искренне.

Молодой человек бесцеремонно протянул руку к ее рединготу, и прошелся по нему ладонью.

— Позвольте, да вся мокрая! — констатировал он тут же. Его рука устремилась дальше по юбке ее платья. Юбка была насквозь мокрая. Не удивительно, что она не могла согреться. — Вам надо снять мокрую одежду, иначе простынете.

— Неприлично говорить подобное, сударь.

— Нет, вы не понимаете, надо непременно снять мокрое, и обсушить все у огня, — заявил он твердо. — Холодает. Вы окоченеете от холода в мокром платье.

— Но оно только до талии мокрое. Я теперь встану к огню и высохну так, — тихо сказала девушка, поднимаясь со скамьи.

— Это глупо, Ирина Николаевна, — внушал он. — Послушайте, давайте я дам вам свой мундир. Он сухой.

— Мне не нужен ваш мундир, сударь. И я не собираюсь раздеваться, — возмутилась она.

— Отчего же? Вы снимите платье и нижние юбки, останетесь в рубашке. Наденете мундир, а моим плащом укроете ноги. Посидите пару часов у огня, обсушите волосы. Платье ваше я с другой стороны дымохода приспособлю. Думаю, к вечеру оно высохнет.

— Нет-нет, — залепетала она смущенно.

Ирина чувствовала себя в каком-то нескончаемом кошмаре. Сначала эта вода, потом карабканье на чердак, сейчас он говорил, что она должна раздеваться. И все это подкреплялось совсем неприличными поглощающими взорами этого молодого гвардейца, от которых ее щеки прямо горели. Но самое печальное было то, что она была сильно голодна. Ведь с утра отправляясь в храм, она выпила только воды. Сейчас же день клонился к вечеру, а ее желудок непрерывно урчал от голода.

— Не буду я смотреть на вас, если вы этого боитесь, — заявил Александр, отчетливо видя в ее глазах сомнение. Она явно жаждала обсушить одежду, но ее воспитание похоже не позволяло раздеваться при незнакомом мужчине. Он быстро встал и отвернулся от нее, расстегивая свой мундир. — Я отвернусь. Повернусь только, когда вы дозволите мне.

Стянув мундир с широких плеч, он не оборачиваясь протянул его девушке, заведя руку за спину. Она не взяла, и он настойчиво велел:

— Берите, говорил вам, Ирина Николаевна, не упрямьтесь.

— Нет.

— Прекрасно, мадемуазель упертость, — выпалил он едко, оборачиваясь и сверкая на нее глазами. — Но когда на вашей могиле напишут: «умерла от переохлаждения, оттого что имела непомерную гордость», я первый буду оплакивать вашу кончину.

— Зачем вы говорите так? — пролепетала она несчастно, дрожа всем телом.

— Оттого что вы уже бледны, как полотно, и ваши губы синие от холода. Вы же еще рассуждаете, раздеваться вам или нет. Раздевайтесь, я вам сказал. Это приказ! Вы слышите меня? — выпалил он уже заводясь от ее упрямства.

— Вы мне приказываете? — опешила она, от его властного тона.

Все три часа, с того момента, когда он вытащил ее из кареты, Измайлов говорил с ней вежливо и даже как-то заискивающе. Теперь же он словно поменялся или как будто открылся с другой стороны.

— Именно! Приказываю, — кивнул он утвердительно, сверкая на нее глазами.

— И по какому праву, вы…

— По тому праву, что я старше вас и опытнее. По тому праву, что я не прощу себе если вы умрете от переохлаждения, и винить буду в этом я себя!

— Боже, зачем вы так говорите?

— Сударыня, раздевайтесь немедля! — он насильно сунул в руки Ирины свой мундир. — Я более не желаю слушать ваши отговорки. Сейчас вы не той ситуации, чтобы играться в эти ваши достоинства и стыдливость. Я отвернусь, чтобы не смущать вас.

Спустя миг он демонстративно отвернулся.

Она стояла в нерешительности еще минуту, а затем начала стаскивать с себя мокрый редингот, платье и нижнюю юбку.

— Чулки и ботиночки тоже снимайте. Прикроете ноги моим плащом.

— Хорошо, — послушно кивнула она, смотря в его спину, и видя, что он даже не шевелится.

Алекс терпеливо дожидался пока она разденется и наденет его одежду. И только после того, как она затихла, он спросил:

— Вы закончили?

— Да, можете поворачиваться, — глухо ответила она.

Он обернулся и быстро окинул ее взором. Мундир был невозможно велик ей в плечах и в длину, закрывая верх ее бедер. Она сидела на скамье, укутав ноги и бедра в его плащ. В этой одежде не по размеру она показалась ему невозможно милой и хрупкой. Быстро приблизившись, он еще ближе подтянул скамью с девушкой к огню.

— Надо платье…, — начала Ирина.

— Я повешу сушится, не беспокойтесь. Сидите, грейтесь.

Проворно подтащив старый стул без сиденья, он перекинул через него ее мокрое платье, чулочки и нижнюю юбку. Ботиночки ее поставил ближе к теплым кирпичам, а редингот повесил на выступ трубы.

Ирина следила за ним, видя, что он ведет себя естественно и спокойно. И его явно не смущала эта странная ситуация. Но ее все это очень нервировало. Расскажи кому, что сейчас она творила в обществе этого поручика, позору не оберешься.

— Вы голодны? — спросил он вдруг.

— Очень, с утра не ела ничего.

— Правда? — удивился он и полез в свою небольшую поклажу, стоявшую у лавки.

— Вот, вчерашняя баранка, будете? Во время вахты не съел.

— Да, благодарю, — закивала она, обрадовавшись.

Быстро засовывая в рот черствую баранку, и ощущая тепло, идущее от огня, которое уже окутало ее всю, и согрело, Ирина даже почувствовала некую радость. Она вдруг улыбнулась Измайлову.

— Благодарю вас за все, Александр Григорьевич. Вы сегодня мой ангел — спаситель не иначе, — пошутила она.

Он ласково улыбнулся ей в ответ, присаживаясь рядом.