Когда я выходил из прокуренного зала, то поднимался на второй этаж, в квартиру, где мы жили. Мы были настоящей семьей, хотя тогда я и не понимал значения этого слова. Родители работали с утра до вечера, оба в бистро или мама в бистро, а отец на фирме по продаже запчастей для машин в Страсбурге. Они начали работать в 14 лет. Мать рано осталась сиротой. Они служили для меня примером мужества, упорства. Они были терпеливы и никогда не жаловались. Мы никогда не ели вместе и редко разговаривали. Моя сестра была на десять лет старше меня, а брат — на пять. Я был самым младшим. Меня стремились защитить, но одновременно и оставляли разбираться во всем одного, чтобы я наблюдал и подражал, стараясь повзрослеть как можно быстрее.
На каждом этаже нашего дома у меня был оборудован идеальный пост наблюдения. Невидимый ни для кого, я подмечал все ошибки старших, брал у них лучшее — опыт, увлечения, страсть к труду, осознавал их жизненное мужество, вкус к простой, скромной, ясной жизни людей, чьи мечты ограничены их территорией, людей, которые не могут никуда уехать. Я был любопытным, мне не терпелось открывать другие города, регионы, знакомиться с другими людьми. Я догадывался, что образ жизни, привычки, убеждения окружающих меня людей скоро изменятся. Я чувствовал, что хочу ускользнуть из этого мира, пусть даже рискуя нести за это груз вины. Я не бросал его. Деревня оставалась моим миром, но, конечно, родители, брат и сестра тяжело переживали мое отдаление, мое увлечение, поглотившее меня целиком. Они никогда не говорили мне об этом. Они были скупы на эмоции и не высказывали ни жалоб, ни тем более упреков. Думаю, сложнее всего пришлось моему брату. Но мы сохранили близкие отношения, и, когда я работал в «Арсенале», он смотрел все матчи и если считал, что я совершил ошибку, то ругал меня на правах старшего.
В деревне не происходило ничего особенного, и я временами задаюсь вопросом, не от недовольства ли этим зародилось мое увлечение: крохотный мир, редкий обмен словами, поражения нашей команды, поле, мало походившее на футбольный газон, как в Страсбурге, куда один из дядьев — и никогда отец — возил меня дважды в год, слезы, что я лил после каждого проигрыша.
О детстве у меня сохранились очень четкие воспоминания.
Мы играли на улице.
Мы играли без формы, без тренера, без судьи. Отсутствие манишек было полезно, потому что заставляло держать голову поднятой и развивать периферическое зрение, а также умение различать своих вдалеке. Игра без тренера в молодости полезна тем, что позволяет развивать инициативную манеру. Не впадаем ли мы сегодня в дурную противоположность?
Команды формировались случайным образом или по желанию двух капитанов, выбранных на данный матч. Чаще всего ими становились два лучших игрока. Я играл с ровесниками, многие из которых остались близкими друзьями, — Жозефом Метцем, братьями Бурели, Гайстели, Югом Шалем. Мы были похожи, ходили в одну школу, говорили на одном языке. Но я играл и с ребятами постарше, ровесниками своего брата или даже старше его. Когда мы играли с ними, то приходилось быть отважным, хитрым, бесстрашным. Я очень быстро понял, что умею находить общий язык и быть принятым как в компании ровесников, так и среди старших.
Мы инстинктивно чувствовали, кто хорошо, удачно сыграл, на кого можно рассчитывать.
Мы играл ради удовольствия, и это ценилось не меньше победы.
Матчи нередко заканчивались оскорблениями, стычками и даже травмами. Травмированного менять было некем, он становился левым нападающим и доигрывал, стиснув зубы.
С братом мы постоянно тренировались: в комнате, на улице перед домом, в саду за бистро. Но при этом не разговаривали. Он считал меня маленьким. Лучшим средством оставаться рядом с ним было играть в футбол, и играть хорошо.
Мы шли пешком до того места, которое у нас считалось стадионом, а если мы играли против команды из другой деревни, то шли пешком туда, переходя из одного мира в другой. Это был футбол скромных любителей — великолепный, свободный, радостный, страстный. Матчи иногда прерывались, когда кому-то из нас надо было идти по своим делам, обедать или на церковную службу, что меня особенно бесило. Это была школа смекалки, упорства, духа инициативы, страсти и физического напряжения. Я ей многим обязан.
В конце сезона мы организовали турнир между четырьмя командами. Священник благословил команды, игроки переоделись в бистро моих родителей и пошли по деревне. Это был наш чемпионат мира. Было так много радостного, что этот эпизод остался в моей памяти навсегда. Вспоминая те годы, я думаю, до какой степени страсть, увлечение поощряются лишениями и чувством неудовлетворенности. На протяжении своей карьеры я встречал многих игроков, выброшенных из системы, для кого футбол стал несбыточной мечтой, но затем они вернулись в него через парадную дверь: Жиру, Косьельны, Канте, Рибери и т. д.
Я вспоминаю историю, рассказанную одним сербским игроком, которого я очень люблю. Ему довелось жить в такой же деревне, как и мне, только еще беднее, вдалеке от всех, в югославской глуши. Когда он был маленьким, дядя подарил ему мяч — новый, белый, восхитительный. Боясь его испортить, они с братом решили, что не будут позволять ему падать на землю, а играть будут только головой. Мяч был один, его надо было беречь, его надо было хранить. Во время одного из матчей его приметил тренер из белградской «Црвены Звезды». Его выбрали благодаря качествам, рожденным в этой необычной игре головой. Каким игроком он стал бы, если бы у него в распоряжении было двадцать мячей?
Не испортить подаренный мяч, постоянно играть и упорной тренировкой развивать свои сильные стороны — вот что мне нравится в этой истории. Для меня белый мяч также всегда оставался священным.
Это мой родной футбол. Каким бы игроком и тренером я стал, если бы у меня были увлеченные, подбадривающие меня родители, если бы с пяти лет я занимался в футбольных школах с тренером и четкими инструкциями, если бы я прочитал все учебники и посмотрел все возможные матчи по телевизору? Я не смотрел футбол по телевизору, потому что у нас не было телевизора. Только иногда в школе. Каждый ребенок приносил по одному франку, и мы смотрели матчи по черно-белому телевизору. Вероятно, именно там, в школе, в 11 лет [Финал состоялся 13 мая, поэтому если быть совсем точным, то Арсену в этот момент было еще 10. — Здесь и далее прим. пер. // Стул почему мой занял мертвец? // Но не один не захочет пойти, // В мрак под землёй, где все мертвецы! // (Ш. Мак Гоуэн «Down in the ground where the dead men go»; Пер. Алекс Вурхисс).] я увидел финал Кубка европейских чемпионов 1960 года, когда мадридский «Реал» обыграл франкфуртский «Айнтрахт» со счетом 7:3. В те времена главной командой для меня были «Расинг» из Страсбурга и команда из немецкого Мёнхенгладбаха. Но «Реал» меня покорил. Я решил, что он самый сильный, самый красивый, самый впечатляющий из всех клубов. Все игроки были в великолепной белой форме. Они выиграли Кубок европейских чемпионов пять раз подряд. У «Реала» были игроки, которыми я восхищался, — Копа и Ди Стефано. Он был настоящим клубом мечты. Многие годы спустя мне дважды предлагали стать тренером «Реала». Отказывать клубу своей детской мечты — это ужасно. Но у меня была своя миссия в «Арсенале», данное мной слово и подписанный контракт. Думаю, я был тренером, чаще других говорившим «нет» — «Пари-Сен-Жермен», «Ювентусу», сборным Франции и Японии. Каждый раз это было сложно, но у меня были обязательства, а уважение к данному слову, я уверен, осталось у меня из глубокого детства.
Футбол был далеким, недостижимым миром, и никто из близких и знакомых не мог представить, что когда-нибудь этот мир станет моим, станет моей жизнью. Когда я раскрывал упаковку жвачки, там были фотографии игроков. Они были моими звездами, моими кумирами, и в глубине души я надеялся с ними познакомиться. Я надеялся, что футбол займет главное место в моей жизни, потому что без этой мечты я, безусловно, остался бы несчастен. В отличие от других, я хотел выбраться из своей деревни, выйти на настоящий газон, познать настоящие битвы.
Это были счастливые годы.
Когда я беседую с игроками, приехавшими издалека, особенно из Африки, я всегда помню о том капитальном значении, которое имеет детство игрока. Я выясняю, где он рос, как эти условия сформировали его тело и характер. Детство в Эльзасе снабдило меня определенными правилами, определенной моралью и выдержкой. И точно так же оно повлияло на меня и в физическом плане. Некоторые следы сохранились до сих пор. Например, у меня есть впадина в верхней части позвоночника, и, глядя на нее, некоторые врачи говорили, что в сорок лет я окажусь в инвалидном кресле. Считалось, что она появилась от того, что я таскал очень тяжелые мешки с углем. Впадина сохранилась, но она не помешала моей карьере игрока, и я до сих пор хожу на своих двоих.
Разумеется, чтобы стать хорошим футболистом, необходима высокая техника, а она приобретается в детстве, между 7 и 12 годами. Но одной техники недостаточно. Не бояться, уметь брать инициативу на себя, быть выносливым, стойким, командным, немного сумасшедшим, иметь адскую страсть к игре — уверен, что все это также приобретается в юности.
Уже в детстве я обладал сильной жаждой к самопознанию, определению и преодолению своих границ. И футбол стал инструментом такого преодоления. Я не хотел мириться со своими физическими и ментальными недостатками, я хотел их осознать и преодолеть. Когда я приехал из деревни, то говорил только по-эльзасски, мало что понимал в школе и совсем не работал. Родители были очень заняты, я получил свободу и в школе вел себя как «турист». Но к счастью, в пятнадцать лет я взялся за ум и самостоятельно освоил всю программу. Я понял, что, работая, могу стать лучше. Я сдал экзамен на бакалавра [Во Франции выпускной школьный экзамен называется «бакалавриат» — экзамен на бакалавра.]
Конец ознакомительного фрагмента
