Артем Ляхович
Черти лысые
Часть 1. Знакомство
1
Все началось с того, что мы с Лянкой…
Хотя нет, не так. Гораздо раньше все началось: когда мама перебралась со мной в этот город, к Майку. То есть к маминому мужчине Михаилу. Она у меня жена декабристов — ездит за своими мужчинами на край света. Я уже из-за этого три школы сменил…
Хотя нет. Стоп. Раньше все началось, еще раньше. Совсем давно — в горах, на Синем озере.
Мне тогда было лет семь или восемь, не помню. Это мы с отцом туда в поход ходили, в настоящий поход с палаткой и компасом, и я в спальном мешке спал. Там вообще нет людей и можно голыми купаться, орать как психи, что попало вытворять, и вода там в озере холодная, прямо ледник. Хошь не хошь — заорешь. А потом носишься голый по берегу, и уже как бы и не холодно.
Отец — это самый первый мой, настоящий. Я уже так давно его не видел, что не помню, какой он вообще был…
Вот блин. Не умею я рассказывать. Почему, когда про что-то думаешь, оно так ясно у тебя в голове сидит, а когда про него начинаешь говорить — вечно сбиваешься на что-то левое? И в школе меня ругают: «Не умеешь ты, Марик, передать свою мысль…» Марик — это я. Вообще-то Марк, но Марик — это как бы сокращенно. Прикольно, что сокращенное получается длинней, чем полное…
Опять меня куда-то занесло. Все, не отвлекаюсь больше!
Короче говоря…
Короче говоря, леший его знает, когда оно все началось, потому что началось незаметно. Это в фильмах или книгах — рраз, и поехало, а в жизни как-то всё подряд, сплошняком. Вот Лянка — она бы рассказала все как есть, разложила бы по полочкам. В ней этот говорильный микроб и сейчас сидит, ничем его не выбьешь.
До сих пор не понимаю, как мы с ней подружились. Вообще она из тех девчонок, которые меня совсем не цепляют. Мне смешно, когда я на них смотрю: кругом намазюкано, и вся такая прям с обложки, будто ей двадцать лет, а не четырнадцать с хвостиком. Хотя посмотреть есть на что, это да. Ну, мама всегда говорит, что в женщине главное не наружность, а душа. Недаром у мамы столько мужиков — все ее душу ценят.
Лянка тогда еще не была Лянкой. Это имя я ей придумал, чтобы не называть ее как все: Милочка, Милашка, Милюся, мимими, утипути, ну и так далее.
По-правильному она Мелания или даже Меланья. Меланья — это уже не прикольно, прямо как Хавронья. Поэтому ее зовут Миланой — гламурненько так, по-иностранному. Милана Виндау — это просто вау! Не то что Марк Баранович. Ее так и объявляют, когда она выходит петь — по колено в дыму, и оттуда ноги голые до самой головы, и везде блестки, даже на носу: «Звездочка нашей страны, золотой голос Регионска — МИЛАНА ВИНДАААУ!» И в зале сразу, как эхо: «Вааау!.. ааау… ау…»
Она ведь поет у нас как соловей, по конкурсам всяким мотается чуть не с роддома. Сама Марья Голоплясова с ней фоткалась — настоящая, не фейк, я вконтакте видел. И еще Лянка — топ-модель, детскую моду показывает. Тут тоже все серьезно: лицо агентства «ModНяшка», обложки, показы — как у взрослых, короче. Вот прикольно: почему детская мода такая, какую дети никогда не носят? Может, потому, что родители не разрешают носить такое?
Вообще Лянку нагрузили по-черному. Пение, мода, и еще плаванье, и спортзал, и языки — итальянский, японский, арабский, и это кроме инглиша, который для всех един, как смерть. Совсем детства не было у человека. Это я уже потом понял, а тогда видел то, что в глаза лезло, — много розовой девичьей фигни и улыбку в помаде. У всех улыбки как улыбки, а тут кажется, будто улыбка с помадой к губам приклеилась.
— Ты на нее глаз не клади, слышь, — учил меня Боря Борсук, мой сосед по парте. — «Давай покупай» знаешь?
— Что покупать? — не понял я.
— Да ничё не покупать, тупарь ты, слышь? А, ну ты же это… блин. Это такая сеть супермаркетов у нас — «Давай покупай». Оно всё под ними, понял?
— Не понял. Под кеми «под ними»?
— Ну ты тупарь ваще. Под семейкой ее, Милашкиной, ну?
Страничка вконтакте у нее была, как и она сама, — розовая вся, няшная, с котами и единорогами. Хотя такие же были у всех девчонок класса. То ли они все ей подражали, то ли и Лянка (которая еще Лянкой не была), и они подражали кому-то еще, то ли сами по себе такие были.
2
Впрочем, с Лянкой все оказалось сложнее. Я вообще заметил, что, если куда-то начинать вкапываться, оно все становится чересчур сложным, и потом жалеешь, что влез. У нас все началось с того, что… ну вот, наконец-то! Ура!.. Так и надо было сразу: «Все началось с того, что я случайно увидел, как она плачет».
Это было уже когда я проучился тут месяц или два. (Переехали-то мы зимой, и в новый класс я пошел после Нового года, в феврале.)
Подкараулить Лянку, то есть Милявку, Милюсечку и тэ дэ, в слезах — это все равно что увидеть, как Марья Голоплясова слезает с обложки и копает огород. И плакала Лянка как-то совсем не так, как ей надо было. Некрасиво плакала, без блеска, мне даже стремно стало, что подсмотрел. И красота на ней потекла вся.
Хотел я развернуться и сделать вид, что не видел ничего, как тут — здрасьте вам! Мобилка моя орет. Помните эту мелодию Nokia, от которой всех тошнит, — «Бородавка-бородавка-бородавочка»? Я ее специально для маминых звонков поставил, чтобы мама меня врасплох не застала. Она вообще не сильно часто звонит, но как вспомнит про меня — так сразу начинает строить из себя заботливую квочку. Поговоришь с ней, и потом мозги как после лоботомии…
Вот это как раз она и звонила. Лянка (ну то есть Милана тогда еще) подпрыгнула и посмотрела в мою сторону. Ну, я не такой дебил, конечно, чтобы с мамой говорить: сразу поставил на беззвучный, типа я на уроке и не могу ответить. Сунул проклятую мобилку обратно в карман, а Милана смотрит на меня и… вот не могу сказать, что очень ласково смотрит. Даже плакать перестала.
Я внушаемый тип: от таких взглядов сразу чувствую себя какашкой.
— Это мама звонила, — зачем-то говорю ей.
— Шпионим, да? — спрашивает она. — Выслеживаем?
— Да не, — растерялся я. — Да ты что… просто шел мимо, короче, и это самое…
— А теперь просто иди мимо обратно.
Так мне и надо было сделать.
Но, если бы я так сделал, потом ничего бы не было. Наверно, я это почувствовал и потому застыл как пень.
— Марк Баранович, — говорит она. — Вам особое приглашение надо? Глухой, да?
— Да уйду я, — говорю. — Вот только хотел спросить…
— Давай потом, а?
— Давай. Вот только ты это… Все хорошо?
— Не твое дело.
— Да знаю, что не мое… Но, может, я это… помочь могу?
Она посмотрела на меня как-то так — странно, длинно, будто это и не она вовсе. И тихо говорит, я еле услышал:
— Просто родаки у меня козлы.
— Родаки? — говорю. И стою как дебил.
Тут она встала:
— Вот правильно папа говорит про ваш народ, что вы любого задолбаете. Всю душу вы… выймете…
Прибавила матюк и ушла. А я вначале не понял: какой это «наш народ»?
И потом, когда понял, даже не обиделся, а наоборот — смешно стало. Смешно и кисло. Потому что это правда, и про маму мою, и про бабушку Зосю Абрамовну — та вообще как прилипнет со своими историями, так и не сбежишь до ночи… И вот, оказывается, про меня тоже. И на кликуху я не обиделся, потому что давно привык: в какую школу ни попаду — быть мне Марком Барановичем. Ничего умнее придумать не могут…
Но с Милявкой-Малявкой я все равно не разговаривал месяца полтора или два. Не уверен, что она заметила, но мне пофиг. Видно, не купили ей какой-нибудь стопицотый айфон или айпад, а я повелся.