— Пора нам говорю, — я изобразил пальцами человеческую походку, — идти.

— О! Та! — Он снова заулыбался Маше и пошел к своему комбайну.

Я же повел Машу к Казачковской машине.

— Ух ты, — снял Титок кепку неожиданно, когда мы проходили мимо него.

Проследил я за удивленным его взглядом. А направлен он был аккурат на немецкую технику.

Там, у последнего комбайна, немцы устроили суету. Но поразило его не само это событие, а его участники. Или, вернее, участница.

Последний комбайн, на котором ездил кряжистый пузатый немец, заглушил свой двигатель. Немец откинул боковой квадратный щиток, обнажив валы и ремни передач своей машины.

Молодая девушка-инженер, рылась под щитом, проверяя комбайновские ремни на силу натяжения. Кряжистый же стоял рядом. Сложил он на груди свои крепкие рабочие руки, перекидываясь с девушкой непривычными в Красной словами своей немецкой речи.

На девушку и глядел Титок. Глядел и удивлялся. А та, маленькая, и шустрая как рыбка, потряхивала своими волнистыми до плеч волосами, быстро-быстро работала маленькими ручками. Даже мешковатая ее мужская одежда: комбинезон с рубашкой, не срывали ее стройности и красивых женский форм.

— Ты че, Титок? — Улыбнулся я, — на немочку засматриваешься?

— Чего? — Потемнел он лицом, — чего ты такое говоришь? Ни на кого я не засматриваюсь!

Девушка и толстый комбайнер, услышав нашу шутливую перепалку, обернулись. С серьезными лицами посмотрели на нас. Титок аж покраснел. Я же, сдержано засмеялся.

— Ты хоть немецкий-то знаешь? — Посмотрел я на Титка с иронией.

— Да ну тебя, — обиделся Титок притворно, — не на кого я и не смотрю!

Растерянный, ушел он к своей машине.

— Надают тебе по шее, — сказал я Маше шутливо, когда мы с ней прощались у Казачковской машины, — за то, что сбежала ты с работы ко мне.

— А тебе не понравилось, что я к тебе приехала? — Немного грустно проговорила Маша.

— Очень понравилось, — я улыбнулся, — делай так в любое время, когда тебе захочется.

— Если бы я так могла, — вздохнула Маша, — я бы и не уезжала вовсе. Осталась бы с тобою, — она опустила глаза, — чтобы всегда-всегда на тебя глядеть.

— Наглядишься еще, — сказал я ласково.

— Нет, Игорь, — покачала она с улыбкою головой, — не нагляжусь.

Не успели мы с Машей распрощаться, как оказался Титок тут как тут:

— Слыш, Игорь? — Спросил он смущенно, — а у тебя ключа на семнадцать не будет?

— А где твой? — Удивился я, глядя, как Титок мнется передо мною.

— Да я Микитке занял, а тот, черт белобрысый, не возвращает уже неделю. У других долго бегать, спрашивать. Ты ближей всех оказался.

— Ну есть ключ. А тебе зачем? Поломался? Мож помощь нужна какая?

— Да то не мне, — махнул рукой Титок, а потом залился краской, как девочка.

Поглядев над его плечом, понял я, в чем дело. И рассмеялся.

Стояла у его машины девушка-немка, да глядела на нас с Титком серьезным своим, деловитым взглядом.

— Фройлине, значит, своей услужить хочешь? — Сквозь смех проговорил я.

— Да ничего и не услужить! — Обернулся он украдкой, а потом как-то испуганно нахмурился, — давай быстрее! Пока она к кому другому не пошла!

Сдерживая очередной приступ смеха, пошел я к Белке в кабину. Очень мне забавно было, как Титок отпирался, а потом тут же побежал немочке угождать.

— Вернешь вечером, — сказал я строго, когда передавал ему свой ключ, — как хочешь вернешь. Если твоя новая зазноба его умыкнет, найдешь мне новый.

— Да никакая она мне не зазноба! — Возмутился Титок, — это я так, из вежливости!

— Ну-ну, — глянул я на Титка снисходительно, — давай, дерзай. Вежливый ты наш.

Титок напоследок наградил меня краткой улыбкой и быстренько побежал к своей немочке, чтобы ей угодить. Видел я, как они, общаясь чуть не на пальцах, пошли вместе к немецкому комбайну.

Когда решил я глянуть, чего это Казачок не уезжает, то увидел, как тот Рихтер снова трется рядом с Машкой. Девушка же, все пытается от него отбиться, уйти в машину, да тот забрасывает ее своими вопросами. Тормозит, в глазки заглядывает.

— Вот зараза неугомонная, — я нахмурился, — быстро вылечился, фриц.

Пошел я решительно туда. К ним. Уже на подходе моем, Клаус переменился в лице: черты его ожесточились, свел он светлые свои брови к переносице. Посмотрел на меня недобро.

— Что, Клаус, — сказал я, на ходу, — не проходит голова?

— Нушна еще одна таплетка, — ответил он холодно.

— В комбайне у себя поищи.

Приблизившись, стал я между ним и Машей. Заглянул немцу в глаза. Не боялся он моего взгляда. Смотрел и не отводил своих арийских, етить их, зенок. Замерли мы друг напротив друга. И когда хотел я уже отправить его пенделем обратно к своему ящику на колесах, вмешалась тут Маша:

— Ну ладно, Игорь, — она юрко подскочила ко мне сбоку и тронула лицо, приклонив к себе, чмокнула меня в щечку, — пора мне. А-то и правда в поликлинике съедят.

Глянул я в ее глазки. Была там смесь смущения и беспокойства.

— Езжай, — и ничего не бойся, — ответил ей я.

Маша, не взглянув на немца, побежала к кабине.

— Фы уезшаете? — Удивился Клаус, которого будто бы и не смутил Машкин поцелуй.

Однако, не дождавшись ответа, он торопливо добавил:

— Auf Wiedersehen!

— Двигай! — Обернувшись, крикнул я Казачку.

— Ага! Давай Игорь! До вечера! — Закричал тот в ответ и закрыл дверь в кабину.

Вместе с немцем пронаблюдали мы, как Казачок погнал свой газон по прокосу, развернулся и пошел обратно в горку, миновав немецкую колонну машин.

— Красифая у фас schwester, — провожая машину взглядом, улыбнулся Клаус.

— Не сестра она мне, — ответил я, — а невеста.

— О! — Клаус сделал удивленное лицо, — это все потому, что я, иногда плохо понимаю фаш язык. Ну, то, что нефеста, это ничего.

— Будешь к ней приставать, — глядя немцу в глаза, сказал я спокойно, — получишь по шее.

— Was?

— Да понял ты все. По глазам вижу, что понял.

Еще пару мгновений смотрели мы друг на друга, как два вражьих волка. Вдруг взгляд немца скакнул над моим плечом. А потом он пошел обратно к своему комбайну. Обернувшись, увидел я, как руководство колхоза вместе с немцами садиться в волгу.

— Игорь! — Крикнул мне Вакулин, — ну чего ты? Готов? Начинаем учения!

— Готов! Иду уже, Евгений Герасимович!

* * *

Вечер того же дня.

Отделение райкома.

— Ну чего ты упрямишься, Ира? — Егоров прислушался внимательнее, приблизился ухом к закрытой двери кабинета Аллы Ивановны, — такой шанс выпадает раз в жизни!

Когда Егорову передали, что Алла Ивановна ждет его у себя в кабинете по какому-то важному делу, он почти сразу бросил всю свою работу и поспешил ко второму секретарю райкома.

Следуя по-пустому в конце рабочего дня кабинету, Николай Иванович чувствовал какое-то беспокойство. Вообще-то, он чувствовал беспокойство каждый раз, когда Алла Ивановна звала его к себе в кабинет. Потому как вызов этот обещал Егорову неприятную, а иногда и не очень… законную работу. Работу, связана которая, чаще всего была с подлогом. Николай Иванович не любил делать подлогов, по понятным причинам, однако выступить против Аллы Ивановны боялся. Очень боялся.

Когда пришел он к кабинету начальницы, то услышал за тяжелой деревянной дверью приглушенные голоса. Егорову даже в голову не пришло, что можно просто постоять в стороне и подождать, пока там закончат разговаривать о делах, в которые он был совершенно не посвящен.

Следуя своей натуре, Николай Иванович оглянулся кругом и, убедившись, что никто за ним не наблюдает, приблизился к двери. Стал слушать.

— Ну я же уже сказала тебе, Мама, — зазвучал новый, но знакомый Егорову девичий голос, — что не хочу я всем этим заниматься! Не по мне это!

Егоров нахмурился. Голос принадлежал Ире, дочери Аллы Ивановны.

— Ты, похоже, — продолжала Анна Ивановна, тяжело вздохнув, — не понимаешь в чем тут дело. Место свободное. Один из участников отряда по соревнованиям выпросил у нас место для своей сестры, да не где-нибудь, а в московском медицинском училище! А потом взял, да и отказался. А запрос на место мы уже по партийной линии отправили. Ответа ждем. И ответ, будь уверена, будет положительный.

— Отказался? — Спросил у самого себя Егоров, — когда это Землицын отказался от такого места?

И правда, не слышал Николай Иванович от Землицына таких слов. Не получал заявления, в котором он бы отказался. А вот ходатайство на одно место в училище, чтоб без экзаменов пройти, Егоров печатал собственными пальцами.

Выходит, это очередной какой-то Аллы Ивановны мухлеж. Да такой, в который Егоров пока еще не посвящен. Но скоро будет, он понимал это четко и ясно.

— Мама, — с таким же вздохом и почти такой же интонацией, как у Аллы Ивановны, произнесла Ира, — ну не хочу я в Москву. Не хочу по врачебной дорожке идти. Мне и тут хорошо. Я сейчас в комсомоле, а потом пойду по партийной карьере, как ты. Ну и все.

— Да как же ты не поймешь?! Это ж какой почет может быть! Он же отказался! Место останется, и я легко тебя на него переведу! У меня есть к тому нужные связи!

— Мама, — ответила ей Ира почти сразу же, — да это ты не поймешь. Чтобы по медицине пойти, упираться нужно сверх меры. А тут, у нас, я уже всюду на хорошем счету. Меня все местный комсомольские организации знают и ценят. Как говорится, где родился, там и пригодился. Зачем прыгать выше, если уж и так все правильно идет?