— Да. Я хотела тебе сразу сказать, но ты был таким злюкой, что…

— Собственной персоной?!

— Ага! И у нас в гостях, представляешь?!

— Просто на седьмом небе от счастья! — заправив рубашку, выпалил я. — Ну уж нет, я с этой гнидой ручкаться не собираюсь! Сваливать надо! Точно! Сваливать из вашего притона! И чем быстрее, тем лучше!

— Как это сваливать?

— Обыкновенно! Ножками, ножками!

— Анжела! Нервов на вас не хватает!!! — еще громче завопил отец. — Раньше времени в могилу загоните! Лучше не заставляйте меня второй раз подниматься, а то я устрою вам игры!

— Уже выходим, папенька! — расстроенно уведомила она, открывая дверь.

Первым по лестнице спускался я, а Анжела тащилась сзади, ухватившись за мою руку. Ее маленький ротик издавал жалобное постанывание, а изображающие полное непонимание глазки поблескивали от наворачивающихся слез.

С явным запаздыванием и спотыкаясь в пути, на истерический крик хозяина дома прибежал дворецкий. Он испуганно оглядел своего работодателя и, заикаясь, обратился:

— П-п-петр Иннокентьевич. Вам н-н-нужна п-п-по-мощь? п-п-прикажете мне сходить п-п-позвать Анжелу П-п-петровну?..

— Да не п-п-пошел бы ты к черту, бестолочь! Сам уже справился!

Дворецкий проследил траекторию его взгляда, медленно поворачивая голову в сторону лестницы и, увидев нас, слегка осунулся, побледнел и умчался в том же направлении, откуда появился.

Не успели мы спуститься, как папаша поставил нас в известность, что минуту назад, по заранее обговоренным инструкциям, охранники запустили машину будущего мэра. Но это было лишь вступлением. Далее последовала целая лекция о том, как нужно себя вести в обществе достопочтенного Алексея Вениаминовича, от которого якобы зависит наше с Анжелой будущее. Однако, увлекшись наставлениями, он даже не заметил, когда дворецкий пригласил важных господ в дом.

Не выдержав чересчур длинного приветствия мажордома, Шакалов прошел в холл:

— Мир твоей берлоге, Иннокентьевич! Где же твое хваленое гостеприимство, а, старый лис?! А-я-яй, даже встретить не удосужился!

Если непредвзято рассматривать внешность Шакалова, то ее трудно было назвать отвратной. Скорее наоборот. В свои пятьдесят три — папаша не забыл упомянуть и об этом — он выглядел максимум на сорок. Среднее телосложение, стройная осанка, широкие плечи, слегка выпирающий живот, располагающая улыбка, большие глаза с уверенным приветливым взглядом, зачесанные набок волнистые темно-русые волосы. В общем, по внешнему облику он был больше похож на ангела света, чем тьмы.

Шакалова сопровождали двое. Судя по всему, телохранители. Один из них был лысым, но парикмахерская непричастна — природа постаралась, и просто огромным. При росте около двух метров он весил не менее полутора центнеров, напоминая телесами и заплывшими жиром раскосыми глазами японских борцов сумо. Второй примерно такой же комплекции, как я. Ростом под сто девяносто, с хорошо развитыми мышцами. Левая половина его лица покрыта множественными шрамами, но особенно выделялся один. Самый длинный и глубокий из них. Начинаясь от нижнего века, тот спускался по щеке на шею, скрываясь под воротником рубашки.

— Ой, простите! Простите нас, Алексей Вениаминович! Не понимаю, как такое могло случиться! Мы же ведь ждали вас… Да если бы я знал, что вы уже заходите, то… — Положа правую руку на грудь, а левой вяло жестикулируя, папаша говорил настолько подавленным голосом, что, казалось, еще немного, и он расплачется. — Это все дворецкий наш! Сплошное наказание! Хотя бы знак какой-нибудь подал, растяпа! — Он с презрением покосился на дворецкого и, отпустив тому оплеуху, завизжал: — Сгинь с глаз моих! Бездарь! Еще что-нибудь подобное выкинешь, выгоню к чертовой матери!

— Ох, как я тебя понимаю, Иннокентьевич! Хороших исполнителей сейчас днем с огнем не сыщешь. Одни балбесы вокруг! Мало своих дел, так еще и их воспитанием приходится заниматься. Ох и намаялся же я с ними. Ох намаялся. — Пожав папаше руку, Шакалов крепко обнял его и похлопал по спине.

— Еще раз приношу свои глубочайшие извинения, Алексей Вениаминович. И хочу представить вам свое самое ценное сокровище. Мою дочь Анжелу.

— Да, и впрямь сокровище. Дочурка у тебя, Иннокентьевич, просто красавица. Хороша, очень хороша! — заявил тот, окинув ее похотливым взглядом.

Меня чуть не вывернуло. Еле удержался, чтобы не вцепиться ему в глотку.

Шакалов поцеловал руку Анжелы и, дождавшись от нее улыбки, посмотрел на меня:

— А это кто?

— А это ее жених Никита Богданцев. Весьма перспективный молодой человек.

Я не стал протягивать руку и осыпать его подхалимскими приветствиями, хотя папашины глаза, чуть не вылезающие из орбит, и шевелящиеся губы приказывали мне это сделать. Такое поведение для Шакалова было настолько непривычным, что он даже растерялся. Но растерянность на лице отображалась недолго, сменившись недоумением, а затем возмущением и брезгливостью.

— Ну а где же твоя обворожительная женушка, Иннокентьевич? Фотки фотками, но хотелось бы и вживую ею полюбоваться. Признавайся, прячешь от меня?

— Что вы, Алексей Вениаминович, Екатерина Сергеевна сейчас на Неделе моды в Париже.

— Им там что, медом намазано? Моя, вон, тоже туда укатила, на Неделю эту. Прямо помешались на…

— Каково это? — смотря в глаза Шакалову, перебил я.

— Что каково? Я не совсем понял твой вопрос, сынок. Как там тебя… кажись, Никита, да?

— Ага, он самый. Я спрашиваю, каково это — на соотечественниках своих паразитировать? Крохи последние у них отбирать. Ведь в ваших руках и так все природные ресурсы, промышленность, средства массовой информации, образование, медицина и… А хотя зачем я перечисляю? Все в ваших руках! Все, что ни возьми!

— Сынок, ты, часом, не заболел?

В ходе беседы мы выстроились в кольцо. Шакалов напротив меня, Анжела справа, папаша слева. Если бы к нашему кругу присоединилась и охрана, то смело можно было бы браться за руки и водить хоровод. Но кому-кому, а Анжеле точно было не до хороводов. Сообразив, к чему я веду, она приподняла брови, поджала губы и помотала головой, умоляя меня остановиться.

Извини, Анжела, но нет. Никак. Даже ради тебя.

Чтобы сдержать дрожь в руках, я сжал их в кулаки до треска костей, но та проявила себя и в ногах. Пришлось напрячь и их.

— Вы превратили людей в рабов. Рабов системы, которую сами же, господа депутаты, и создали. И, казалось бы, не такая уж и мудреная она на самом деле, но пипл зачастую не просекает. Пипл хавает. И верит вашим лживым телеканалам.

— Конечно, а как иначе-то? Верил, верит и будет верить. И это просто замечательно!

— Еще бы! Пока мозги людей забиты всяким хламом, вы легко ими манипулируете, эксплуатируете их и обдираете до нитки!

— Ха-ха-ха!.. Молодец, посмешил старика. Я погляжу, ты парень смышленый. Хотя и дерзкий! Речи твои пламенные, безусловно, пришлись бы по душе люду рабоче-крестьянскому, но не более. Они их перед каждыми выборами слышат, и что? Что-то изменилось в их рабской жизни? — Он показал пальцами ноль. — А все потому, что они, как овцы, следуют за поводырем, которого к ним приставили. Ты понял?! Не они выбирают, а им выбирают. Овцы не могут выбирать своего поводыря — это нонсенс.

— Люди — не овцы!

— Овцы! Еще и какие! Думаешь, им нужна твоя правда?! Да хрена с два! Шоу им безмозглые нужны, сериалы, с кровью и развратом, наркота, бухло да телефоны последних моделей, ну и такие вот успокаивающие речи! Они не хотят думать! Они хотят, чтобы думали за них! Вот мы и думаем! Только кое в чем ты просчитался, сынок, — депутаты не всемогущи. Мы такие же рабы системы, как и все остальные, только с большими привилегиями. Но без системы, которую ты так ругаешь, в мире творился бы жуткий хаос и беспредел.

— А он и творится! Вы его творите!

— Да как ты смеешь, неблагодарный! Я же тебя из дерьма вытащил! Человеком сделал! Доченьку свою единственную доверил! А ты!.. — завопил папаша.

— А я и был человеком, только вам этого не понять. Не спорю, вы помогли мне поначалу, но на мне же потом и заработали в десятки раз больше. Так что теперь мы в расчете.

— Пошел вон из моего дома, щенок! Оборванец! Приютил его, обогрел, а он мне такое высказывает! Ну, ничего, ты меня еще попомнишь! — Его голова, державшаяся на тоненькой шее, дергалась в разные стороны с такой силой, что, казалось, отвалится в любую секунду, а губы лихорадочно тряслись, непроизвольно оплевывая все вокруг. — Я тебе кислород перекрою! Ни один журнал больше твою уродливую морду не примет! Ты ко мне еще на коленях приползешь, таракан трущобный!

Шакалов ехидно посмеивался. Он и предположить не мог, что вместо скучного застолья его ждет уморительный спектакль, на который ему не только времени потраченного жаль не будет, но и, возможно, кругленькой суммы денег.

— Не надо, папочка! Прошу тебя! — прослезилась Анжела.

— Прекрати! И ступай в свою комнату!

— А как же Никита? Я же люблю его.

— Можешь выметаться вместе с ним, но тогда ты мне больше не дочь!

— Папа, ты что?

— И можешь навсегда забыть о наследстве и красивой жизни! Так кто тебе роднее?! Я или этот?! — Папаша указал на меня пальцем. — Выбирай!