Даже близость железной дороги командира при выборе района нашего базирования не смутила. Не зря на разведку ходили — ветка Осиповичи — Могилев немцами пока не использовалась, ну а закладочка, оставленная «на память» — должна была отложить запуск дороги в эксплуатацию еще дней на несколько.

Село перед нами раскинулось довольно большое — пожалуй, километр в длину будет, правда узкое — вдоль реки всего одна улица идет, но дома по обеим сторонам стоят. Всего около сотни домов — для здешней глухомани весьма солидный «очаг цивилизации». Чуть севернее — «железка» и разъезд Милое, но их за лесом не видно. Собственно говоря, нам этот населенный пункт ни в какое место не уперся, план командира предполагал прорыв севернее, за Дубно, но проверить дорогу надо.

Люк сразу за бинокль взялся и, пока я в себя приходил, отплевывался и отряхивался, наверняка уже все, что надо, рассмотрел, однако, дабы полным сачком не выглядеть, я тоже «цейс» достал и рядышком пристроился.

«Тетки на мостках стирают… Вон ребятишки рыбу удят… — отмечал я про себя, медленно ведя биноклем вдоль берега речки. — Дед куда-то на подводе покатил… Прям деревенская идиллия посреди войны! Стоп! А это что?!»

— Саш, флаг видишь? — окликнул я напарника.

— А то! — немедленно ответил он. — Но ни одной машины или «мышастого» пока не видно.

Минут через десять к нам подтянулись остальные.

— В чем затык? — Фермер остановился в паре шагов от нас. В руках — бинокль.

— Флаг немецкий. Дом большой на круче, на «одиннадцать», — навел его Люк.

— Ага, вижу! — Командир поднес бинокль к глазам. — Больше ничего?

— За то время, что наблюдаем, — нет.

— Сергеич, — позвал Саша Бродягу, — иди сюда.

— Что стряслось? — Старицын, как я заметил, переносил тяготы пути хуже всех нас. Вот и сейчас он подошел от машин последним, отстав даже от раненого Тохи метров на двадцать. Но оно и понятно: не мальчик уже, шестой десяток разменял, а тут жарища, пылища и сплошные нервотрепки. Я, кстати, уже с месяц как обратил внимание, что командир старается беречь силы старого оперативника, больше используя его как консультанта, нежели боевика. Выносливость и тренировки — дело, безусловно, хорошее, но даже мне, несмотря на более чем солидную разницу в возрасте, и то иной раз козликом скакать тяжело. И это при том, что с конца июля мои физические кондиции забрались на такую высоту, что вниз смотреть страшно!

— Немецкий флаг, и больше ничего, — Фермер протянул Бродяге оптику. — Большое зеленое здание.

— Так это сельсовет местный, — после непродолжительного разглядывания заключил Сергеич. — Гарнизон здесь вряд ли стоит, но в гости, судя по флагу, заглядывали. Что нам мешает проверить явочным, так сказать, порядком?

— Светиться не хочу.

— Ой, я тебя умоляю! От главного палева мы избавились, — помянул он недавно утопленный в болоте лимузин, — а таких колонн, как наша, сейчас по дорогам двенадцать на дюжину. Тох, дай карту! Смотри! — И Бродяга, обтерев вспотевшее лицо когда-то белым платком, принялся объяснять: — Дорога, хоть сколько-нибудь нормальная, тут проходит южнее — через Долгое и Закупленье. А на «железке» только разъезд, а не станция нормальная. Так что бдительных гестаповцев в такой глухомани можно не бояться. Вон, Антон у нас будет раненым офицером с фронта, Алик — главным по снабжению, ну а мы — обслугой при них. Это, правда, если вообще маскарад потребуется.

— Уверен? — с сомнением покачал головой Шура-Раз.

— А то! На Долгое смотрели, так? А деревня-то больше этой будет — дворов двести, и то немцев не видать.

— Так и флагов никаких там не было, — парировал Фермер.

— Торная дорога, вот и все объяснение.

— Ну ладно, — согласился командир. — Антон, Алик, приведите себя в божеский вид.

Я машинально похлопал себя по мотоплащу, отчего в воздух снова поднялись клубы желтой пыли. Что в такой ситуации считать «божеским видом» я, честно говоря, и не знаю.

Деревня Загатье, Кличевский район Могилевской области, БССР.

19 августа 1941 года. 13:18.

Ха, когда мы въехали в эту деревушку, на память пришел дурацкий анекдот про группу «Продиджи», приехавшую на гастроли в Киев. Ну, тот самый, где их чокнутый солист вынюхал всю солонку с каравая, залез на фонарный столб и проорал: «Вау! Так нас нигде еще не встречали!» Я понимаю, что ползли мы еле-еле, но за двадцать минут, прошедших с того момента, как мы переправились через реку и добрались до местной управы, перед зданием успела собраться порядочная толпа. Что, признаться, несколько удивило.

Сначала мне показалось, что на площади стояли только женщины всех возрастов и ребятишки, но когда Мишка лихо, подняв при этом клубы пыли, остановился у крыльца, и я выбрался на подножку, то заметил в толпе нескольких мужчин. Среди десятка стариков выделялись трое вполне призывного возраста — одному я бы дал сорок, а двое были крепкими молодыми мужиками, скорее даже парнями. Одеты они были неплохо и, если вспомнить старые фильмы, даже с некоторым деревенским шиком. По крайней мере пиджаки их не выглядели как обноски, фасонистые кепки словно сошли с витрины магазина, а у старшего я разглядел даже часовую цепочку, свешивавшуюся из кармана жилета. Признаться, я уже начал отвыкать от того, что лица мужского пола в этом возрасте могут носить что-то, кроме военной формы.

Каравай с солонкой тоже присутствовали. Стоило мне дождаться, пока Тотен в очередной раз выбьет пыль из своего прикида и снимет мотоциклетные очки, как из толпы ко мне вышла высокая и плотная деваха лет двадцати, одетая в белое, с мелкими синими цветочками, платье. На голове ее красовался цветастый платок. «Та еще модница-колхозница, — отметил я. — Вот только сапоги на ногах несколько выбиваются из ансамбля. Хотя по местным говнам в босоножках на каблуке не особо пошагаешь…»

Алик, по сценарию изображавший переводчика, пристроился ко мне, а пейзанку обогнал тот самый тип с золотой цепочкой. Остановившись, он вытянулся в струнку и начал здравицу:

— Guten Tag! Darf ich mich vorstellen? Mein Name ist Valdemar Akunkin. Ich bin der Biirgermeister des Dorfes! [Добрый день! Разрешите представиться? Меня зовут Владимир Акункин. Я староста этой деревни! (нем.)] — Услышав это бодрое вступление, я на секунду опешил. Алик, впрочем, тоже. — Das Dorf heißt Zagatje, — как ни в чем не бывало продолжал «золотоносный».

— Halt! — прервал его очухавшийся Тотен.

— Но, господин офицер… — все так же, на немецком, замямлил староста. — Мы искренне приветствуем доблестных немецких солдат…

— Вы что, идиот?! — продолжал наступление Алик. — Вы не видите, что господин обер-лейтенант ранен да к тому же утомлен дорогой?! Кто начальник гарнизона?

«Эх, молодец ты наш!» Благодаря финту Тотена я получил передышку и успел собраться с мыслями:

— Погодите, унтер-офицер! Этот крестьянин не виноват… Повязку плохо видно из-за пыли… — Я качнул левой рукой, действительно замотанной далеким от больничной белизны бинтом. — А вы, уважаемый, — я посмотрел в лицо старосте, — приходите с подарками позже. — И словно забыв о нем, отвернулся и махнул рукой ребятам, мол, размещайтесь на постой.

— Но обед? — спросил меня в спину сбитый с толку местный глава.

— А вот обед — это очень хорошо! — обнадежил его Тотен. — А через сколько готов будет? И где нам можно помыться? Горячей водой!

…Разместили нас в здании сельской школы, что стояло на северо-западной окраине деревни. Если быть совсем честным, то здание школы располагалось даже не в Загатье, а стояло между селом и железнодорожным разъездом, и от ближайшего дома топать нам пришлось метров триста, если не больше. «Топать» не в прямом, конечно, смысле… Староста оказался еще тем жуком — видимо, пытался таким образом уберечь своих односельчан от обдирания. Не думаю, что в случае с настоящими немцами эта уловка бы сработала… Что такое триста метров для жаждущих развлечений зольдатиков? Однако нашей группе такой финт только на руку — меньше вероятность, что кто-нибудь посторонний услышит, как мы на родном языке разговариваем. Мыться пришлось в реке, пробираясь по заболоченному берегу к склизким мосткам. Правда, Алик сообщил, что для нас баню натопят, подтверждением чему в настоящий момент были поднимающиеся над несколькими дворами дымки.

Интересно, они по-настоящему натопят или просто воды согреют, для непривычных к парной европейцев? — размышлял я, карауля первую партию купальщиков. Мне как бы и с руки первым караулить — вроде развалился офицер на лавочке и наблюдает за личным составом. Люк с Фермером расположились чуть поодаль, метрах в пяти, на куске брезента, и хоть и разоблачились до трусов, но тоже бдят. Командир решил, что лучше будет в темпе искупать «трофейных», а потом и самим посменно умыться. Логика понятная и простая — сразу по приезде никто нам докучать не станет и значительно меньше шансов, что кто-то обратит внимание на все те же лингвистические несуразности. Ну а потом с местным населением будет общаться уже немецко-говорящая троица.

Парни наши уже макнулись и теперь сосредоточенно намыливались, сверкая незагорелыми частями тела. Кстати, все «гости из будущего» тоже приобрели характерный «офицерский» загар — руки до локтя, лица и шеи у всех нас загорели до солидной «шоколадности», а вот все остальное как было белым, так и осталось. Исключение составлял лишь Тотен, успевший незадолго до исторической поездки в Минск смотаться с семьей в теплые страны.