«До встречи», — подумал гоблин, проползая по едва заметной тропке следом за лейтенантом. Вопли твари-фантома еще какое-то время слышались позади, но вскоре стихли.

* * *

Мимо лагеря, расположившегося в развалинах деревушки, колонной шли войска. Мрачные морды-кирпичи, сжатые кулаки, тяжелая широкоплечая поступь. Фанатично сверкающие глаза освободителей Злоговара нельзя было скрыть ни многодневной усталостью, ни пылью, что покрывала идущих с ног до головы.

Сказочник и Гробовщик остановились, чтобы посмотреть.

Колонна по трое тянулась из-за угла слева и исчезала за пригорком справа. Ботинки трамбовали и без того спекшийся на солнце грунт, спины сгибались под тяжестью снаряжения — каждый тащил на себе здоровенный рюкзак и собственное оружие; позвякивали прицепленные к поясу котелки, коробки для магазинов, корды и кинжали, болтались у бедер сержантские планшетки.

Многие гоблины, успевшие за месяц боев стать ветеранами, нацепляли на себя трофейные эльфьи безделушки; встречались типы, сплошь покрытые фенечками. Браслеты, цепочки, амулеты ценились довольно высоко, их можно было продать или обменять на что-нибудь ценное. На лишнюю банку единороговой тушенки, например. У одного здоровенного, под стать троллю, пехотинца Сказочник заметил на шнурке, болтающемся на шее, отрезанные эльфьи уши. Подобные трофеи тоже не были редкостью. Встречались также пальцы и носы.

Гоблины подошли ближе.

— Вы откуда, парни? — спросил Сказочник.

— Пятая Пехотная… — ответил кто-то, махнув рукой.

Мимо Сказочника проплывали зубастые морды.

— Третья Горная Дивизия, брат…

— От Драконьей Отрыжки топаем…

Сказочник сплюнул в пыль. Все слышали, как гоблинам врезали под Отрыжкой неделю назад; неприятель смог зажать их в кольцо и бросил на некстати оказавшуюся в поле пехтуру конный корпус знаменитого бригадного генерала Вриаля Дафинга.

— После перегруппировки… — раздавались голоса.

— Теперь мы новый Семнадцатый Пехотный Полк…

— А где старый Семнадцатый? — спросил Гробовщик.

— Приказал долго жить! — проворчал один из зеленых.

— К Духам Предков отправился, — сказал другой, солдат явно в годах. Он даже не посмотрел на подпехов и протопал мимо со склоненной головой.

К колонне подскочили гоблины из «Смердящего», загомонили, обмениваясь новостями, передавая из рук в руки трофеи.

Полк двигался на северо-запад, огибая район, который в скором времени предстоит штурмовать подпехам. Поток солдат внезапно иссяк, и потянулась техника. Сначала грохочущие тентованные грузовики с боеприпасами и оружием, затем пуще прежнего загрохотали легкие танки — недавняя военная новинка, идею которой толкнули эльфы. Боевые машины, покрытые пластинами брони, несли в себе мортиру, заключенную внутрь обтекаемой башни, и гвоздемет в передней части. Сказочник видел гоблинские танки в бою и не мог сказать, что они составляли уж очень сильную конкуренцию эльфийским. Но лиха беда начало, как говорят люди.

Колонна из двадцати машин с торчащими из башен командирами экипажей прошла, а за ней потопали слонопотамы, волокущие тяжелые орудия. Звери сопели и пыхтели, сотрясая землю, а погонщики-тролли знай себе размахивали кожаными плетьми. Одна из зверюг, достигающая в холке высоты десяти метров, на глазах подпехов навалила здоровенную кучу. Погонщик наступил в дерьмо и зарычал от злости под хохот наблюдавших за сценой гоблинов. Взбешенный тролль обрушил свою злость на слонопотама, и тот выдал в ответ весьма продолжительный трубный звук внушительной кормой. Вонь была такая, что даже гоблины заорали от возмущения. Их словно ветром сдуло.

— Жрать охота, — заявил Гробовщик, почесывая затылок. Ему было все нипочем. Каску он прицепил на специальный крючок на груди, провел рукой по физиономии, поглядел на ладонь, будто хотел найти так что-то интересное. — Пошли, сержант, посмотрим, чего дают.

С походной кухни тянуло чем-то вкусным, запах расползался по окрестностям. Гоблины потащились на другой конец лагеря. Большая часть солдат спала в палатках, разбитых прямо на центральной улице деревеньки и поблизости от нее. Некоторые из них расположились под худыми крышами глинобитных лачуг. Офицеры, конечно, отвели для себя самый не пострадавший от времени дом, вероятно, когда-то принадлежавший местному старосте.

Место Сказочника было в хижине вместе с другими сержантами, однако ночевать он предпочитал под открытым небом. Вонь под крышей была омерзительной. Эльфы ведут мощную антигоблинскую пропаганду, рисуя их грязными животными, дикарями и варварами. Гоблины то, гоблины се, гоблины такие-растакие. Спят со свиньями в хлеву, не прочь добавить в свой рацион порцию-другую свежего навоза, что никакой помойкой их не смутишь, что рождаются и подыхают в грязи. Гоблины-де лишены всякого эстетического чутья. Неприхотливость и стойкость к трудностям эльфийские пропагандисты извратили на корню, не желая и не умея понять разницы между «животностью» и непосредственностью. Насчет варваризма Сказочник был согласен. Гоблин — существо естественное, не оторвавшееся от природы, чем давно славятся опухшие от собственного эстетизма эльфюги. Поэтому «варвар» в устах пропагандистов Шелианда (так эти стручки обозвали Великий Злоговар) звучало скорее комплиментом, чем оскорблением. Вне зависимости от желания эльфов Злоговар вновь станет гоблинским.

Реконкиста — и никаких гвоздей, как сказал генерал Гремящий, командующий силами вторжения.

«Смерть эльфам! Здесь был Сопля!» — нацарапал какой-то солдат на стене дома, рядом с которым стояла полевая кухня. Под навесом толкашились кашевары.

— Жрать давай, — мрачно потребовал Гробовщик у главного блюстителя провизии, за что в ответ получил от громилы с закатанными рукавами цветастый монолог насчет всяких там дармоедов. У Чмокалы все были дармоедами — ко всем он относится одинаково, что к офицерам, что к рядовым. Чмокала тоже время от времени проклинает судьбу. Раньше он работал поваром в ресторане и получал неплохие деньги, а теперь, видите ли, погнавшись за воинской доблестью, прозябает среди недоумков. Сам-то он был недоумком другим на зависть и силищей обладал завидной. Пальцами мог согнуть толстую чугунную кочергу, а двумя руками завязать ее в красивый бантик.

Ругаясь, повар тем не менее выдал им по порции гороховой каши с жареными улитками и сухарями, пожелал приятного аппетита и побыстрее загнуться.

— Мне бы быть таким оптимистом, Чмокала, — сказал Сказочник, отходя от котла.

Здоровяк погрозил ему большущим половником и разинул пасть. В ней кое-чего не хватало — зубов через одного.

— За компотом придем, — предупредил Сказочник. Компот, как он успел заметить, сегодня был из волчьей ягоды с добавлением рябины и вороньего глаза. Его любимый. Почему-то напоминал далекие деньки голоштанного детства в трущобах Дырявой Подметки. И с чего это сегодня тянет на… есть такое эльфье словечко — ностальгия… вот на нее и тянет… Тьфу, подумал гоблин, не к добру, ясно дело…

Гробовщик успел куда-то смыться. Сказочник поискал его глазами и обнаружил чародея в тенечке под деревом. Гобломант сидел на земле и жевал кашу с отрешенным видом. Таких выражений даже на самых что ни на есть мужественных мордах Сказочник успел навидаться. В основном у неопытных солдат, пребывающих в ступоре после первого тяжелого боя. А вот Лукавый Зим когда-то учил Сказочника: не забивай голову, словно какой человеческий философ, всякой пакостью — легче жить, а главное, воевать будет. Не тот гоблин пошел, не какой был в стародавние времена, все шевелить извилинами норовит… Раньше только отмашку дай — и понеслась бандера в бой до победного конца, а сегодня?.. Ну тот не тот, а даже гоблины при всей своей выносливости, какая и не снилась ни одной другой расе, склонны чувствовать предел. Другое дело — показывать усталость и опустошенность настоящий гоблин не имеет права. Особенно в солдатском ремесле.

— Чего грузишься? — спросил Сказочник чародея, плюхнувшись рядом.

— Тебе какое дело? — проворчал Гробовщик.

— Кислый ты какой-то, приятель.

— Ты больно сладкий! — Гобломант поглядел на него вяло и сумрачно, словно осел, которому до смерти надоело, что его заставляют идти.

— Ты кем был до войны?

— Не твое дело.

— Почему?

— По кочану, сержант.

— А все-таки?

— За такие расспросы у нас в свое время по лбу получали… — Гробовщик набрал полный рот каши, скривился, но выплевывать не стал. Чмокала готовил хорошо.

— А это где и у кого у вас?

Сказочник широко улыбнулся, обнажая клыки. Нижний слева был наполовину отломан.

Гробовщик покачал головой и вздохнул.

— Башня и грязные кастрюли, — сказал он.

— Чего?

— Я жил в башне и был слугой мага, человека… — сказал Гробовщик. — Попал к нему случайно — подобрал сердобольный дедушка на улице, а потом заставил отрабатывать баланду. Мыть, убирать, стирать, чистить кастрюли, посуду для лаборатории, кипятить в тазу его подштанники. Готовить даже, когда кухарка-курвища отгул брала. О, это был просто праздник какой-то. Интересно?

Сказочник не донес ложку до рта.

— Так это он тебя обучил чародейским штучкам?

— Ага, держи карман шире! Во мне он видел исключительно слугу. И с чего бы это ему думать, что какой-то гоблиненок может шарить в высоком искусстве? Пшик — и ни фига больше.

— Так это когда было?

— Давно.

— И…

Над деревушкой, жужжа, пролетел гоблинский самолет-биплан. Сказочник проводил его глазами. Кажись, разведчик.

— Он не знал, что я грамотный, поэтому даже не прятал от меня свои книги, — сказал Гробовщик. — Зачем? К тому же у дедули был склероз. Видел бы ты, чего он исполнял, когда находился не в форме, особенно после вчерашнего… хе! После его выкрутасов лаборатория всегда походила на большую помойку… Убираться в ней приходилось по полдня, а потом еще никакой благодарности. Придет, значит, хозяин, работу принимать, стоит под градусом, шатается, щурит глазки влажные… — Гоблин оскалился. — Затем перевернет стол с посудой и всяким прочим, который я только что привел в порядок, да как заскрипит, клоподав мохнозадый: почему беспорядок, в крысу превращу! Однажды меня достало, я стою и не двигаюсь с места, думаю: ну преврати, чего торчишь тут, преврати! Лучше крысой быть, чем у тебя в слугах!

— А чего не сбежал?

— Попробуй сбеги. Специальные чары он наложил на все окна и двери своей поиметой башни. Если я слишком отдалялся от нее, то начинало меня всего корежить, плющить и колбасить… не по-детски, Сказочник, колбасить. Представь самое могучее похмелье в своей жизни и умножь его раз в двадцать. Примерно вот так. С другой стороны, так и так бежать мне было некуда. Ни дома, ни своих-родных. Было как-то наводнение с Зримдалле, так все и потонули.

Сказочник скривился.

— Не повезло тебе, братан. Ну так не превратил он тебя в крысу?

— Не-а. Кишка у дедули была тонка. Его специальность-то при городе была связана с погодой. Трансформацию он так и не освоил за всю жизнь, хотя книг на эту тему в библиотеке его было умотаться… Бесталанщина, короче.

— Как? Бесталанщина? — захохотал Сказочник.

— Я знаю, чего говорю.

— Ну-ну…

— Не егози, сержант, все так и было! — пророкотал гобломант. — В Ямфельсе он погоду делал, штатный маг был, в масштабе графства. А если бы шарил в тех искусствах, которые в книгах его описываются досконально, то был бы, пожалуй, советником местного короля.

— Как же ты от него свалил?

— Не свалил, — мотнул головой Гробовщик. — Не мог я свалить, пока он жив.

— Значит, того… — Сказочник изобразил нечто: кому-то на кумпол опускается тяжелая палка десятисантиметровой толщины.

— Я думал об этом каждую ночь, когда лежал на куче соломы в тесной каморке. Строил планы мести дедуле, рассматривал разные варианты. Много раз у меня была возможность даже просто двинуть ему так, что он и костей бы вовек не собрал. Мог. И удрал бы потом из башни, ибо чары рассеялись бы после смерти хозяина. Одно удерживало — книги, знание. Я быстро смекнул, что умею кое-что, что природная сила есть… Знал о гобломантах от матери, потому как мой дед был одним из них. Надо было лишь терпеть, ждать, грызть свою неволю, подгрызать ее, чтобы скинуть в один прекрасный день…

Сказочник подумал, что Гробовщик гораздо образованней, чем принято думать. И гораздо загадочней. Многие вот так — на виду одно, внутри другое. Гоблины, отягощенные грузом знаний, как правило, скрывают сей «недостаток» от более традиционных своих собратьев, чтобы не стать предметом шуточек и разных утонченных издевательств.

— Хм… значит, так ты и научился чароплетению?

— Ну. Я таскал у старикана книги и читал по ночам. Читал, упражнялся, чувствовал, как пробуждается моя сила, день за днем. Новые заклинания стали получаться сами по себе, почти сразу, с первого захода. Однако магия это была человеческая, не своя… Я использовал ее лишь как таран, чтобы пробиться в глубину, чтобы манипулировать силами, подвластными лишь гоблинам.

Гробовщик посмотрел на сержанта, и взгляд его мигом потух, из голоса исчезло воодушевление; будто он решил, что слишком сильно приоткрыл потайную дверь.

Сказочник знал многих неплохих парней в этой войне, но большая часть из них погибла. В «Смердящем» он был всего полторы недели и не успел толком составить представление обо всех подчиненных. Рассказ Гробовщика вдруг сделался для сержанта чем-то вроде откровения (тоже, мать его, эльфийское словечко).

— Понятно…

Две следующие минуты были наполнены задумчивым чавканьем.

— Ладно, ты стал гобломантом, — не выдержал Сказочник. — Долго это заняло времени, учеба, в смысле?

— Не-а. Пятнадцать лет.

Сержант поперхнулся.

— А ты думал? Это тебе не кашу варить. И не в академии и не в школе магии я знания выцарапывал, и не в лесной общине, где гобломантов натаскивают, а, по сути, в плену у этого старого пенька. Ну и попутно строил планы мести!

— А дальше? Не томи, чародей!

— В тот день, когда я почувствовал в себе настоящую силу, когда выучил наизусть и тайком, чтоб им пусто, освоил три сотни заклинаний, я понял: надо действовать. Зажился дедуля в этом мире, угомониться и на покой вековечный отправляться не желает. План был таков — проникаю я в светелку к магу и затыкаю ему нос и рот. Сопротивляться бы старый дурень все равно не смог бы. После этого я взял бы в рюкзачок самые ценные книженции — и поминай как звали. Однако не по плану пошло, с вечера дедуля нарезался винца крепкого да спать пошел, я думаю, ну вовсе никаких проблем. Еле полуночи дождался, все уже собрал. Пробираюсь, значит, к магу в комнату. Вижу, он лежит, наполовину с кровати свесился, одна рука на полу, башка запрокинута, взгляд стеклянный. Сам весь побагровел, курвин сын. Дохлый, короче, оказался! То ли апоплексический удар по пьяни случился, то ли сердечный приступ — один хрен! — стал я вдруг свободным. Знаешь, от такой новости едва чердак не оторвало. Схватил свой скарб, книжки и дал деру. Выбрался из города, шел, почти бежал два дня, на север в Зримдалл. Там-то все свои, гоблин гоблина в случае чего не выдаст. Затаился, жду, но никто меня искать и преследовать и не думал. Такая вот бодяга, сержант. Теперь вот я чародей, служу в подземной пехоте… и думаю, какого хрена меня сюда занесло, на фига мне нужен этот Злоговар?! Что за судьбина такая! Эххх…

Сказочник покосился на гобломанта. Именно сейчас откровение вполне могло перерасти в традиционный разговор «за жисть». В бытность свою рядовым в батальоне Лукавого Зима Сказочник вволю наслушался соплистых историй о далеком и прекрасном детстве и отрочестве. Здоровенные бугаи, способные одним своим видом насмерть перепугать слонопотама, на передовой становились удивительно сентиментальны. Их стенания иной раз дали бы фору любому декадентствующему эльфийскому хлыщу из высшего общества, где модно падать в обморок и прикидываться бледным юношей со взором горящим… Сам капитан Зим терпеть не мог подобного слюнтяйства и выкорчевывал эльфью манеру мотать сопли на кулак самолично своим железным кулаком. Ржавый пользовался той же методой и не допускал морального разложения рядов.

Интересно, собирается ли разложиться Гробовщик? То есть окончательно впасть в противный гоблиньей природе пессимизм? Пока Сказочник размышлял над этим, чародей поднялся на ноги и разогнул спину с хрустом и оханьем.

— Пойду за компотом, — сказал он.

— Эй, погоди, Гробовщик…

— Ну чего? — прорычал тот, поворачиваясь на каблуках.

— Почему ты пошел на войну? По мобилизации тебя ведь не брали?

— Нет. В Зримдалле я в списках не значился.

— Так кто тебя тянул? Деньги?

— Не-а.

Начал наклевываться дождь, небо затягивалось сырыми, размашистыми, тяжелыми тучами. Вдалеке погромыхивало.

Гоблины потопали в сторону кухни, где рядом с котлом обосновалась кучка новобранцев.

— Так ты сказал, что на фиг тебе нужен… Злоговар! — прошептал Сказочник, останавливая Гробовщика в отдалении. — Зачем же тогда?

— Какой ты приставучий, Сказочник… Тебе надо было дать кличку Прилипала…

— У меня во взводе есть Прилипала… Это не ответ.

— Хочешь знать, почему я здесь? Наверное, тебе, умнику, это хотелось услышать? — скривился гобломант.

— Точно.

— Все просто. В отличие от других я точно знаю, когда и где сдохну. Произойдет это именно в Злоговаре!

Начался дождь, капли застучали по головам гоблинов.

* * *

Дело было так. Забрался Крот в окно к одной девице и намеревался хорошо провести времечко, как случалось уже не раз и не два за последние три недели. О да, ребята! Дочка у старейшины была ого-го, всем гоблиншам на зависть. Ладная, сильная, фигуристая дальше некуда, парни, вы бы увидели, так пальчики облизали!.. Ну вот, а темнота, всем известно, друг молодежи. Да схватила Крота девица горячая (в одной ночнушке, между прочим), да приобняла жарко, у бедняги чуть мозги не расплавились и штаны не превратились в вулкан. Сами понимаете. «Твоя я навеки, Кротик мой любимый!» — шепчет, обдавая жарким дыханием в ухо. «Деточка, — отвечает молодой и ядреный гоблин. — Я тебя поведу к самому краю Вселенной и… тому подобное… звезду подарю, рейтузы в полоску, килограмм соленых паучков, когда на ярмарку пойдем, выиграю в тире плюшевого человека… ты поняла, короче!» Гоблинша вздохнула и ответила, бросая возлюбленного на кровать: «Поняла, короче!» Словно в первый раз, тот самый первый раз… Крот почувствовал себя на самом седьмом из всех небес и наиболее счастливым гоблином на свете. В тот день, когда он нанялся на ферму к Горошнику, некие таинственные звезды соединились в сложную фигуру судьбы, которая позволила Кроту повстречать свою любовь. Фермерова дочка стрельнула в него глазами, когда он, молодой и красивый, возился с трактором, и их жаркие сердца, так сказать, склеились навек!

Уже в разгар любовной утехи, когда в целях соблюдения тишины гоблинша закусила подушку, послышался треск. «Чего это такое?» — спросил Крот, подняв голову от роскошных арбузных грудей красавицы. «Не знаю, — ответила та, — не останавливайся!!!» Они продолжили, ускоряя ритм своей любви, пока не случилась маленькая катастрофа с большими последствиями для обоих. Жила красотка на чердаке, надо сказать, довольно ветхом, главным образом страдающим хилостью половых досок… Даже обычная ходьбы вызывала порой натужный скрип под лодыжками фермеровой дочки, чего уж говорить об энергичных и страстных игрищах молодых организмов. И это случилось. Под монструозный скрежет, скрип и хруст кровать с любовниками провалилась на второй этаж, пролетела четыре метра и со всей дури хряпнулась в нежилой комнате. Вслед за кроватью в пролом слетел целый ворох пакли, пыли, песка, скопившихся между перекрытиями, а также сломанные доски и тумбочка, свернутая вихрем любви с места и утянутая за собой. Она-то и приземлилась на макушку Кроту, когда тот, спружинив всем телом о немалые формы гоблинши, взлетел кверху и вернулся обратно. Несчастная тумбочка, хоть и была сделана из прочного дерева, не выдержала столкновения и разлетелась на части. Возлюбленная Крота, выпав в осадок от такого экстремального катапультирования, возлежала в чем мать родила на засыпанном мусором матраце и не могла вздохнуть. Наконец громогласно чихнула и… Голова Крота высунулась из-за края кровати. «Со мной порядок!» — сказал он, чтобы возлюбленная не волновалась. Что настоящему мужику тумбочкой по голове? Не такое бывало. Вот однажды Кроту в башку прилетел… Ну с ним-то было все в порядке, но вот девица чего-то захрипела. «Чего?» — спросил Крот, поднося свое ухо к ее ротику. Попыток сказать было несколько, и наконец одна увенчалась успехом. «Братья!» — прохрипела гоблинша, и тут до Крота дошло…