— Да, знаю таких, Пал Ильич. Они года три назад запрос посылали. Интересовались условиями аккредитации иностранных журналистов в Чечне. Но в последнее время я о них ничего не слышал.

— Так вот… Берроуз, оказывается, числится у них. И даже ведет там какую-то работу на общественных началах. Ты не в курсе?

Вовка, потупив взгляд, отрицательно мотнул головой.

— Плохо… Очень плохо, товарищ майор. Представитель их отделения в Восточной Европе уже звонил к нам в общественную приемную. Выяснял, как ему попасть на прием к сотруднику ФСБ, ответственному за работу с иностранной прессой.

— Да, утечка… — вяло констатировал Лукашин.

— Да что ты? Правда? — со злобной ехидцей переспросил его Афанасьев. — Крота будут выявлять, но это не наша с тобой работа. Третий отдел с контрразведчиками займется. А нам надо понять причину такой молниеносной реакции на его задержание. И что нам делать, чтобы не случилось дипломатического скандала. Этот Стидженс был очень серьезно настроен. Грозился нотой протеста, если мы информацию по задержанию Берроуза не дадим. А еще он сказал, что посол будет настаивать на неотложной встрече с ответственными сотрудниками МИДа, а то и с самим министром.

— Министр-то в курсе уже?

— Да. И требует всю информацию по задержанию твоего канадца. Требует допустить к нему адвоката из их богадельни.

— Так я и знал! Надо было этого Берроуза сразу в оборот брать, я же говорил…

— Так кто бы нам такие санкции разрешил без обоснования?! А обоснований у нас, строго говоря, и сейчас нет. Это же административное нарушение. И карается оно штрафом. Свидетельские показания мы у него взять можем, а вот задерживать под охраной — нет. «Свободная пресса» наверняка подключит СМИ, европейские и американские. Если мы быстро не отреагируем — будет большой скандал. А он нам совершенно не нужен.

Вовка кивнул, соглашаясь.

— Что с идеями? Есть хоть какие-нибудь? — спросил Афанасьев.

— Ну… тут это, — несмело начал Лукашин. — Первый вариант: Берроуза мы им не отдадим. Предлагаю задним числом оформить изъятие наркоты.

— Тогда мы должны будем передать его ментам. Канадское посольство и «Свободная пресса» это так просто не схавают. Приставят к нему адвоката, будут требовать совместного с Интерполом расследования, запросят его экстрадицию, ведь у нас с ними договор о передаче. А в это время все их писаки будут захлебываться новостями о нарушении прав иностранцев в России.

— Получается, не вариант?

— Да нет, почему же — не вариант?.. Просто надо понять, ради чего весь этот геморрой. Пока у нас на Берроуза ничего конкретного нет. Все, что мы ему можем предъявить, — это административное нарушение. А без достойной мотивации нам с тобой не позволят всю эту катавасию затевать. Даже чтобы его на детектор посадить — и то санкция Григорьева нужна.

Они помолчали. Афанасьев сосредоточенно закурил, сделав пару нервных глубоких затяжек.

— Итак, товарищ майор… Скажи-ка мне, какой во всей этой истории главный вопрос, как ты считаешь?

— Пал Ильич, вопрос прежний. Удалось ли Берроузу добыть в зоне что-нибудь ценное или нет?

— А в свете последних событий вопрос этот, Вова, можно детализировать, — сказал Афанасьев, выпуская дым вместе с фразой. — Так что главные вопросы сейчас такие… Отчего у канадцев такая прыть? Откуда они узнали, что Берроуз у нас?

— Пал Ильич, я уверен, что канадцы не просто так спешат. Они понимают, что Берроуз сильный стрингер и мог что-то разнюхать. Допустим, что он ничего стоящего не снял, но мог увидеть что-то важное.

— Вов, а почему бы ему нам этого не сказать? Ведь, в конце-то концов, мы бы его выпустили, и сенсацию свою он бы не потерял.

— Боится он, что не выпустим, это точно.

— Ну, может, и так… — задумчиво протянул Афанасьев, комкая окурок в пепельнице.

— И еще, Пал Ильич. Крот, который информацию о его задержании продал, работает на американских спецов. «Свободная пресса» — просто прикрытие, это же очевидно.

— Согласен. Но зацепок-то у нас никаких нет.

— Кстати, а как там его запись во время сна?

— Да никак. Парни, которые канадца стерегли, посменно отсматривали. Говорят, иногда ворочался да пару раз что-то бубнил бессвязное. Они слушали — бред какой-то на английском. Вот и все.

— На детектор его надо сажать, Пал Ильич. Срочно.

— Посадим, если Григорьев разрешит.

— А что, может не разрешить?

— Ну, это как ситуация будет складываться. По закону мы ему после обыска в отделении милиции штраф должны были выписать. Визу закрыть можем и на родину депортировать. Вот и все. И они об этом знают.

— Как вы думаете, сможем мы Григорьева убедить на полиграф его посадить?

— Попробую. Опишу ему ситуацию, а там посмотрим. Он это решение с шефом принимать будет, исходя из международной обстановки, так сказать.

— Эх, надо было его вчера на аппаратик везти, — удрученно покачал головой Лукашин.

— Кто тебе сказал, что вчера Григорьев бы нам разрешил это сделать, а? — вмешался Афанасьев. — Таращенко-то говорил, что он не врет.

— Таращенко может ошибаться, — возразил Лукашин.

— Раньше не ошибался. Профика из «ми пять» при мне за десять минут раскусил. А тут с каким-то стрингером вдруг ошибся?

— И что делать будем, Пал Ильич?

— Что-что… Пойду к Григорьеву на доклад. Теперь все зависит от того, даст он санкцию на полиграф или нет.

Через полчаса, набросав краткий план доклада, Афанасьев отправился к начальству, а Лукашин пошел в свой кабинет. Внезапно навалившаяся ответственность глодала его изнутри. Ощущение собственной правоты, которое было с ним вчера, до результатов теста Таращенко, бесстыдно изменяло ему. На смену пришло опасение стать главным провокатором крупного международного скандала, который может изрядно нагадить на ступени его карьерной лестницы. Усевшись за компьютер, он открыл Интернет. Загрузив сайты крупнейших западных информагентств, с облегчением обнаружил, что никаких сообщений о действиях канадского МИДа на них не было. Молчал и сайт «Свободной прессы».

— Если они там наверху с решением не затянут — будет у нас детектор. Вот тогда все станет ясно.

Чтобы успокоиться, занял себя делом — стал набрасывать основные вопросы для оператора полиграфа.

Спустя некоторое время ему позвонил Афанасьев.

— Так, Вовка… Ждем. Григорьев с МИДом консультируется. А я пока с «конторой» крота буду прорабатывать. Что в открытых источниках?

— Пока тихо.

— Отлично. Будет какая-нибудь информация — наберу.

Но случилось так, что Лукашин опередил Павла Ильича, позвонив ему первым — на сайте новостных агентств Canada Today и American Top News в разделе «горячих новостей» почти одновременно появились срочные сообщения. Они сообщали, что МИД Канады вызвал российского посла для вручения официальной ноты протеста против незаконного задержания канадского журналиста, работавшего в зоне Останкина. Фамилия журналиста не называлась, однако агентства обещали опубликовать более подробную информацию в самое ближайшее время.

«Ну, сейчас начнется», — с тревогой подумал Лукашин, набирая номер Афанасьева. За этими сообщениями он уже отчетливо видел огромную новостную лавину, которая с ревом ворвется в информационное пространство планеты.

— Я уже знаю, — сухо ответил полковник на его звонок. И добавил: — Я позже перезвоню.

Конечно же, Пал Ильич обладал куда более подробной информацией — он получал ее напрямую из МИДа. Лукашин, пялившийся сквозь свой экран на бескрайние просторы Всемирной паутины, мог только гадать, что происходит в деле Берроуза на самом деле.

Тем временем новостной поток нарастал. К освещению скандальной новости подключились ведущие информационные агентства Европы, а затем и всего мира. Сайт «Свободной прессы» заходился в истерике, обвиняя русских в варварском нарушении всех возможных свобод и собственных законов. Сайт «Международного общества по борьбе за права человека» не отставал. Вскоре впервые прозвучало и имя стрингера. СМИ давали краткую справочную информацию о герое дня, томящегося в застенках ФСБ, и наперебой анонсировали интервью с членами семьи «пленника совести». Постоянно цитировались слова генерала Белова о том, что лица, нарушившие режим в Останкине, будут привлекаться лишь к административной ответственности, если они не совершали каких-либо уголовных деяний. Стали появляться высказывания канадских официальных лиц. Сам премьер-министр Канады заявил, что правительство и МИД страны сделают все, чтобы прекратить неправомочные действия, ущемляющие свободу Берроуза. Он обещал электорату, что будет решать проблему на уровне первых лиц Российского государства и во что бы то ни стало вернет свободного гражданина на родину.

Эхо этих публикаций всколыхнуло финансовых аналитиков. Все они дружно взялись строить прогнозы, предвещающие стагнацию торговли между странами и падение котировок акций тех компаний, ключевыми партнерами которых являются российские компании. В утренних новостях российских телеканалов стали появляться скупые сюжеты о проблемах между Россией и Канадой. Гневные заявления западных лидеров были не за горами.

А Афанасьев все не звонил.

Но Лукашин верил. Верил наперекор всей этой мировой шумихе, что Николай Берроуз все-таки усядется сегодня в креслице рядом с детектором. Вовка решительно не допускал мысли, что и полиграф согласится с Таращенко, признав правдивость показаний стрингера.

Когда канадский посол вместе с главой восточноевропейского отделения «Свободной прессы» и представителем всемирной организации по защите прав человека, окруженный репортерами, входил в высотку Министерства иностранных дел на Смоленской площади, Николай Берроуз был спешно доставлен в здание ГУВД города Москвы, где он встретился со своими адвокатами, нанятыми канадской стороной. Среди них были не только русские юристы, но и американцы, работающие в Москве. Вся эта бригада требовала протоколы задержания и вчерашнего допроса, о котором им рассказал их подзащитный Берроуз. Документы российская сторона предоставляла, но крайне медленно. Адвокаты грозились Страсбургским судом по правам человека и международными санкциями, справедливо обвиняя россиян в нарушении собственных законов, приказов и распоряжений.

Лукашин больше не ждал звонка Афанасьева, потеряв способность верить в чудо после того, как в Интернете появились сообщения о категоричных заявлениях премьер-министра Италии, германского канцлера и президента США. Но Афанасьев наконец позвонил.

— Лукашин, ты и сам все понимаешь, — сказал он, вздохнув не то с сожалением, не то с облегчением. — Может, это и к лучшему. Окажись канадец чист, мы бы с тобой в крупную передрягу попали бы.

— И что дальше, Пал Ильич?

— Менты его отпускать будут с извинениями. Их пресс-служба сейчас заявление готовит. Мол, недопустимое превышение служебных полномочий, виновных накажем, ну и все такое.

— Понял, Пал Ильич. Можно считать операцию завершенной?

— Да ты что такое говоришь? Не было никакой операции, Вова, так и запомни. Не было!

— Так точно, товарищ полковник, — сухо отчеканил в трубку Лукашин.

Позже Афанасьев скажет ему, что они все-таки успели задать стрингеру несколько прямых и жестких вопросов, записав голос Берроуза и проанализировав его звучание на специальной аппаратуре.

— Так вот, Вовка… Если учесть, что парень наш нервничал, впрочем, как и любой нормальный человек в этой ситуации, то получается, что он говорил правду с вероятностью восемьдесят пять процентов. Ну, а потом такое закрутилось — сам знаешь. На полноценный полиграф он так и не попал. Главное, что мы с тобой в стороне остались. Может, еще и благодарность втихаря объявят — за бдительность.

Канадский гражданин Коля Берроуз покинул столицу на следующее утро. Штраф за административное нарушение, которое он совершил в закрытой зоне Останкино, был уплачен представителями «Свободной прессы». В окружении репортеров и под охраной службы безопасности канадского посольства он проследовал к трапу «Боинга» авиакомпании «Дельта».

Выглядел канадский стрингер устало и отрешенно, ведь он из последних сил старался скрыть свои истинные чувства, чтоб они, не дай бог, не прорвались из его больших глаз прямиком в объективы камер. Раньше он никогда не испытывал ничего подобного. Пьянящее чувство превосходства над окружающими, подаренное ему величайшей победой в его жизни, было неотделимо от глубокой тревоги за русского Шерлока Холмса. Эти контрастные эмоции сталкивались в нем, словно горячие и холодные атмосферные фронты, образуя внутри его души бешеный вихрь, воющий и беснующийся. Вихрь этот с каждой минутой становился все сильнее, стремясь приобрести такие небывалые масштабы, о которых Коля не имел ни малейшего представления. С каждой минутой ему было все труднее удерживать его внутри отрешенно-непроницаемого выражения лица. Берроуз искренне боялся, что не выдержит и по-американски задорно расхохочется прямо в лица репортеров и своих спасителей, заливаясь неудержимыми скифскими слезами.

«Это все потому, что во мне течет русская кровь», — думал он, что есть силы стараясь укротить бушующий в нем ураган.

Только когда «Боинг» оторвался от бетонного полотна аэропорта «Шереметьево-2» и набрал высоту, Коля, запершись в тесной кабинке высотного сортира, минут пятнадцать всласть корчился, позволив вырваться наружу своему тайфуну. На свое место в салоне первого класса он вернулся совершенно опустошенный. Бессильно плюхнувшись в кресло, он жестом подозвал стюардессу.

— Будьте добры, двести граммов водки, кусок хлеба и стакан томатного сока, — с трудом произнес он по-английски.

— Может быть, желаете «Кровавую Мэри»? — переспросила кукольная блондинка в форме безупречного кроя.

— Водки, хлеба и сока — настойчиво повторил он. И добавил: — Я русский.

К изумлению тайком наблюдавшей за ним стюардессы, водку он выпил залпом, крупными глотками, потеряв лишь несколько капель драгоценной влаги, которые сползли от уголков рта вниз к подбородку. Кусок хлеба, который он понюхал, шумно втянув носом воздух, оказался пышным французским багетом, а ведь так хотелось «бородинского». Есть его он не стал. Чуть погодя сделал несколько глотков сока и, откинувшись на спинку просторного кожаного кресла, провалился в небытие, которое служило границей между сном и реальностью. Там его ждали Кирилл, кликуша Пелагея, его русская бабушка, сырой запах гаража и останкинские дворики, внезапно для всего мира ставшие полем необъявленной битвы между человечеством и чем-то таким, во что оно боялось поверить.

Бесценных кадров с ним не было. Но он точно знал, что скоро увидит их, ведь Кириллу Васютину он верил безоговорочно.

ПОВЕСТВОВАНИЕ СЕМЬДЕСЯТ ВТОРОЕ

Услышав свой собственный крик, маленький Васютин почувствовал, как теряет сознание…

Сквозь чувство головокружительного полета он ощутил под собой что-то твердое, упиравшееся ему в затылок и лопатки.

Спустя мгновение Васютин открыл глаза. Неуютный свет люминесцентных ламп бил по зрачкам. Под ним была жесткая плитка. Он скосил глаза, не поворачивая головы. И увидел белый пластик холодильника. Сомнений не было — он снова был в торговом зале супермаркета. Ощупав себя, он понял, что ему снова почти сорок лет. Аккуратно приподнявшись на локте, он быстро схватил ТТ, лежащий рядом с ним на полу.

Убрав оружие в кобуру, он осторожно поднялся на ноги и огляделся. Не заметив никаких изменений, прислушался, но так и не услышал людских голосов или других звуков.

«Полет в тоннеле был реальным? Но ведь это невозможно! Хотя… я так ясно чувствовал падение. Это было не как во сне, все было на самом деле. Полная реальность. Но… с другой стороны… такое чувство полета бывает при потере сознания. А сознание я потерял. Значит, все-таки иллюзия, сон… Хорошо, а сказочные персонажи — тоже сон? Шляпник, кролик, Алиса, гусеница… Это же была любимая сказка моего детства. Стало быть — просто причудливая игра сознания. Так, а песчинки? Было чертовски больно, когда они резали меня. Ну, да… Больно было, потому что я упал, вот почему. Итак, полет — это мой бред. Очевидно. Но… когда я очутился перед тарелкой картошки у дядьки в деревне… я же совершенно не осознавал себя. Как будто и не знал, что мне скоро сорок. Я был маленьким ребенком. И боялся наказания так, как боялся в шесть лет. К тому же я не знал, что будет дальше, хотя сейчас прекрасно помню, что дядька пороть нас не стал. И что это такое? Нырок назад, в детское сознание… Тоже бред? Допустим, что это какая-то редкая и сложная разновидность психического состояния. И я ее пережил, только и всего. Заново пережил те минуты панического страха. Ладно, с этим разобрались вроде бы. Постой-ка, время!»

Кирилл прекрасно помнил, что включил один из таймеров на часах, когда он входил в торговый зал. Взглянув на жидкокристаллический экран, он поначалу не поверил глазам. «Может, таймер сбойнул, когда я упал? — мелькнуло у него в голове. — Нет, исключено! Часики выдерживают огромное давление и удар молотком с размаху. От моего падения они не могли сбиться. Неужели правда? Получается, что я был без сознания девять часов? Это же микрокома какая-то, а не обморок. Падал я, по ощущениям, минут десять, может, чуть больше. И у дядьки в доме был минут семь. Максимум двадцать. Непонятно… Надо искать объяснение. Если найду — пойму, в чем суть чертовщины, которая здесь происходит. И только тогда у меня будет шанс найти Женьку и Олю. Между стеллажей проклятого магазина я на них случайно не наткнусь, это понятно. Надо искать объяснение всему, собирать единую картину. Иначе тупик».

С опаской пройдя пару метров вперед, он остановился, чтобы вновь прислушаться.

— Не может быть, чтобы я был здесь один, не верю, — громко сказал Васютин, стараясь не думать о такой вероятности.

«А что, если каждый пропавший, каждая жертва остается одна? И каждая в своей реальности?» — не оставляла настойчивая мысль. Закрыв глаза, он, как мог, сконцентрировался.

«Подумай-ка ты лучше вот о чем… — Кирилл нахмурился, потер лицо руками и продолжил дискутировать с самим собой. — Почему я потерял сознание? Сказался перенесенный стресс? Возможно, но… Нет, все-таки этот невероятный обморок связан с картошкой. И видение из детства связано с картошкой. Это значит… что… картошка стала чем-то вроде пароля. Некий ключ, отправивший меня в те годы. Ладно, допустим. И теперь самое важное… Почему это происходит? Еще раз, вся картина вместе: я беру в руки некий условный ключ, который вызывает у меня очень длительный обморок. Во время этого обморока сначала развивается галлюцинаторный бред. А затем я лишаюсь памяти и заново переживаю сильный стресс, который я уже переживал в шесть лет. И что?»

Васютин поправил заплечную кобуру с пистолетом. Сделал два шага так осторожно и медленно, будто он шел по краю обрыва. Вновь глянул на таймер в часах. Время шло в обычном темпе, точно так же, как и раньше.

«Есть в этом вообще хоть какой-нибудь смысл? Или это была случайность? Вдруг в этом месте просто находится какая-нибудь энергетическая воронка, а? Вроде выбоины в асфальте, на которой легко споткнуться? Можно проверить». От мысли, что надо вновь вернуться к холодильнику с картошкой и попробовать вновь пережить безумное приключение, стало не по себе. Он медленно повернулся и сделал несколько широких шагов к холодильнику. «Надо проверить, просто необходимо. Если я опять провалюсь в шесть лет, значит это что-то вроде ловушки. И тогда хоть что-то станет понятно», — уговаривал он себя, подойдя к рефрижератору.