Но иногда бывает по-другому. Когда порог кабинета с табличкой «прием вещей» переступают пожилые дамы, похоронившие с десяток-другой друзей и близких, знающие все нюансы скорбной процедуры и привыкшие к ней. Эти держатся уверенно, задают много вопросов, частенько отвечая себе еще до того, как я успею что-нибудь сказать. Для них очередные похороны становятся важным ярким событием их стариковской жизни, печальным, но не трагическим. Они изо всех сил стараются, чтобы все прошло идеально, видя в этом свой долг перед ушедшим. Порой кажется, что такие заказчики смогли бы и сами справиться со всеми нашими обязанностями. Когда я вижу их, то испытываю немалое облегчение и готов сколько угодно обсуждать закрывание рта и всякие другие ритуальные тонкости. Только бы не видеть в глазах родных бессмысленных вопросов, на которые у меня нет ответов…

Но с родственниками Маркиной все было не так. Без чего-то пять, когда визгливый дверной звонок сообщил об их визите, я взял изгрызанную дешевую шариковую ручку и бланк заказа ритуальных услуг и двинулся к залу ожидания. Открыв дверь, немного оторопел.

На пороге стояли пятеро крупных парней, лет около тридцати. Одетые в однотипные темные спортивные костюмы и кепки, с массивными золотыми цепями на коротких коренастых шеях, они были похожи между собой, как дети одних родителей. При этом сильно напоминали бойцовских псов — хищной невозмутимостью лиц и надменным холодным взглядом. В руках у них были модные пухлые борсетки, а у одного еще и ключи от машины. Сбитые костяшки пальцев, отметины шрамов на массивных бритых черепах. Было очевидно, что визитеры принадлежат к людям той профессии, за успехи в которой можно надолго оказаться взаперти.

— Ты санитар? — с хрипловатой угрозой в голосе спросил один из них, сделав шаг вперед.

— Да, — ответил я, кожей чувствуя опасность.

— Старшего позови, — пренебрежительно процедил бандит.

«Вот гад Бумажкин, нашел когда в «Ритуал» свалить», — думал я, стараясь сообразить, как помягче объяснить браткам, что на данный момент я и есть старший.

— Старший болеет, я за него, — ответил как можно спокойнее.

— Чё-то не тянешь ты на старшего, — сказал гость, брезгливо осмотрев меня.

— Заболел он. Сегодня я вещи принимаю… — опять повторил я, стараясь не смотреть заказчику в глаза.

— Ладно, верю, — нехотя согласился он, недовольно хмыкнув.

— Как фамилия вашего ро… — начал было я.

— Маркина, Анастасия Васильевна, — прервал меня браток, раскатисто хрустнув пальцами. — Она бабка одного кента, близкого нашего, — добавил он.

— Заказчиком вы будете? — поинтересовался я, от волнения дав петуха. Совсем недавно моего соседа с седьмого этажа Митьку, качка и любителя спортивной одежды, поставили на колени в палисаднике рядом с домом, случайно приняв за бойца конкурирующей бригады. И уже уперли ствол в лоб, да поняли, что обознались. Одним словом, Митька спасся чудом. Я понимал — пойди что не так, нечто подобное вполне может произойти и со мной…

— Ну, я типа.

— Тогда прошу сюда, — указал я на дверь.

— Леньчик, давай пакет из тачки, — буркнул он через плечо, заходя в кабинет. Вместе с ним вошли и трое его дружков.

— Располагайтесь, пожалуйста, — кивнул я на банкетку, сев за стол и положив перед собой бланк заказа. Тот, кто говорил, вдруг уселся на край стола и подался вперед. Теперь главный бандит нависал надо мною, подчеркивая свое превосходство. Через ткань спортивного костюма стали отчетливо выпирать огнестрельные очертания предмета, затаившегося чуть выше ребер. Я инстинктивно немного отклонился назад. Лицо вдруг залил нервный румянец, заставив пылать уши.

— Ты, пацан, слушай и впитывай. Базар у меня к тебе простой. Бабку надо сделать в лучшем виде, чтоб круче Ленина в Мавзолее. Заберем завтра, в три часа. Въехал?

— Да, конечно. Мне для этого надо… — начал я, но договорить не успел.

— Ты, слышь… не грузи, малой. Я чё, не внятно объяснил, а? — положил он тяжелую руку мне на плечо.

— Нет, понятно все. Сделаем, конечно… в лучшем виде.

— Почем работа?

— Ну, это смотря что вы закажете по прейскуранту…

— Я те че, доктор? Похож, что ли, на доктора?

— Но мне надо принять заказ…

— Слышь, я тебя спросил! Че, похож? — повторил он, сипло понизив голос.

— Нет, не похож… на доктора, — промямлил я, нервно сглотнув посреди фразы.

— Вот и ништяк. А не похож потому, что не доктор. И с какого хрена я знаю, что там надо?

— Хорошо, сделаем, — поспешно согласился я, на всякий случай спрятав бланк заказа в карман.

В кабинет вошел Леньчик с пакетом в руках.

— Соображаешь… И почем работа? — поинтересовался браток. И уточнил: — В зеленых.

— Работа… — замялся я, пытаясь суммировать цифры прейскуранта в непослушной перепуганной голове. — В рублях это будет… В долларах триста где-то выйдет, — наконец-то ответил я.

Запустив руку в карман спортивных штанов, он вынул толстую пачку американских денег, ловко лишив ее нескольких купюр.

— Вот, держи. Здесь семь сотен. И чтоб все сделали, как для себя, усек? Без очереди там… и чтоб бабка как живая была.

Я молча кивнул.

— Завтра сюда серьезные люди подтянутся. Меня вот мамка добрым воспитала. Но у нас не все такие… Облажаетесь — рядом с бабой Настей положат, понял? — наклонился он надо мной, жестко хлопнув по плечу.

— Ага, — снова кивнул я, принимая из рук Леньчика пакет.

— Да ты не ссы, пацан… Отработаете как надо — и все дела. Ящик и венки братва завтра привезет.

— Ясно.

— Ну, вот и добро. Глянем, как тебе ясно. Все, братва, поехали, — сказал бригадир, вставая со стола.

— Всего доброго, — произнес я вслед уходящим представителям российской организованной преступности. И облегченно вздохнул.

Посидел еще немного, переводя дух и стараясь успокоиться, взял пакет с вещами и вернулся в служебную часть отделения. По коридору навстречу мне уже спешил Плохотнюк.

— Тёмыч, это Маркиной родня, что ли, была?! — нетерпеливо спросил он с каким-то детским восторгом на лице.

— Ну да, вроде того…

— Конкретные в натуре мужчины! На «шестисотом», все, как положено, — важно протянул Борян. — И чего за заказ?

— Да вот, глянь, — протянул я Плохишу пустой бланк.

— Это… в смысле, чего? — удивленно спросил он, покрутив в руках бумажку.

— Это в смысле заказ, Боря. Сказали, чтоб все было в лучшем виде. Завтра к трем приедут. Мы даже фамилию заказчика не знаем.

— Да, прикол… Тёмыч, а как оформлять-то будем, без фамилии?

— А это пусть Вовка думает, как оформлять, — устало отмахнулся от вопроса. — У нас с тобой другая забота. Клиент изволил хотеть, чтоб бабка Маркина была как живая.

— Так не вопрос, сделаем живую! — заверил меня Плохиш. — Если чего — Бумажкин поможет.

— Сделаем, конечно, по-любому. Сказали, если облажаемся — рядом положат. Так что у нас другого выхода-то и нет, Боря.

— Так прям и сказали? — озабоченно переспросил он.

— Ага, прям так.

— Да сделаем, в первый раз, что ли, — уверенно заявил Плохотнюк, пряча легкий испуг за бравой маской бывалого санитара.

— Слава богу, хоть денег с лихвой сунули, — сказал я, показывая Борьке семь портретов пожилого мужчины в парике.

— Ну, круто! — обрадовался тот. — Отдадим Маркину, бабло поделим — и гульнем. Да, Тёмыч?

— Ты одевать закончил? — спросил я его вместо ответа.

— Да немного осталось.

— Давай-давай… Я пойду на Маркину взгляну еще разок… Чтоб как живая, значит… Ну-ну, — тяжело вздохнул, и мы пошли в холодильник.

— Тёмыч, а кто такие были-то? Что за бригада? — не унимался Боря.

— Да откуда мне знать?! Удостоверения не показывали, — раздраженно буркнул я. — И потом, Боря… Какая к чертям собачьим разница, солнцевские они или таганские?

— Ну, так… Интересно все-таки… — немного обиженно ответил Плохиш.

— Интересно ему, блин… Мне вот вообще по хрену, веришь?

— Да чего, спросить, что ли, нельзя, — надулся Борян и принялся одевать оставшихся постояльцев.

Компанию ему я не составил, предоставив Плохишу возможность исполнить работу соло. Выдвинув наполовину поддон с Маркиной, снял с нее маску, по-новому взглянув на ее лицо, раздавленное грузом глубокой болезненной старости.

— Да-а-а, Анастасия Васильевна… — тихонько протянул я, присматриваясь к предстоящей работе. — Знаете, а внучок-то ваш с дурной компанией связался. Вот так-то…

Через некоторое время я снова оказался за столом комнаты приема вещей, но теперь передо мной на банкетке сидели припоздавшие родные гражданина Ванина, 1924 года рождения. А именно — его дочь с мужем. Заплаканная женщина, в чем-то черном и бесформенном, была на грани нервного срыва. Но от сердечных средств она отказалась, хоть я и настаивал. Супруг, грузный краснолицый мужчина с признаками хронической гипертонии, старался успокоить ее, монотонно повторяя одни и те же слова — «все образуется, солнышко, все образуется». Услышав это заклинание, дочь покойного зашлась в рыданиях. Тогда муж погладил ее по голове трясущейся рукой, неловко пытаясь прижать к себе, снова и снова повторяя «все образуется, солнышко», отчего слез становилось все больше. Время шло, но я все никак не мог пробиться через толщу их горя, чтобы оформить заказ. Решив разорвать этот замкнутый круг, аккуратно выпроводил даму за дверь и попытался решить все вопросы с мужем. Невпопад отвечая на несложные вопросы, он то и дело замолкал на полуслове, косясь на дверь, из-за которой доносились прерывистые всхлипы, и, еле шевеля губами, почти беззвучно говорил «все образуется».

Кое-как заполнив бланк, отпустил его, посоветовав дать жене что-нибудь успокоительное. Сказав мне «спасибо, доктор», он скрылся за дверью, после чего рыдания, зазвучавшие с новой силой, стали удаляться, пока не стихли, отрезанные от меня дверями отделения.

Я облегченно вздохнул, закончив самую тяжелую часть санитарской службы. Часы показывали почти шесть вечера, беспристрастно сообщая, что мой рабочий день давно закончился. Закончился лишь для того, чтобы дать старт рабочей ночи.

Встав решительным рывком, взял бланк заказа и вещи Ванина, щедро омытые слезами его дочери. Прошептав себе под нос, «завтра уже пятница», вернулся в отделение.

Торопливые шаги последних задержавшихся сотрудников патанатомии перемежались с хлопками двери служебного входа. Сбегая из казенных стен отделения под покров своих частных мирков, шаги эти звучали для меня, словно обратный отсчет. Цок, цок, цок, цок — хлоп. Топ, топ, топ, топ — хлоп. Цок, цок, цок, цок — хлоп. Врачи, лаборанты и санитарки дружно освобождали пределы отделения, чтобы оставить Харона в одиночестве.

В половине шестого вечера в морге было тихо. Все, кто мог ходить, ушли. Остальные остались со мной, но тишины никто из них не нарушал. Повернув в замках дверей зубастые ключи, неподкупно охраняющие мои ночные часы, устало присел на подкат для гробов буквально на минутку. Да так и остался сидеть, наслаждаясь покоем и вспоминая свой вчерашний сон. Моя загадочная гостья стояла перед глазами, словно только что покинула меня. Я хотел верить в ее существование и боялся, и оба эти чувства сплетались во мне, с каждой минутой все туже и туже обвивая друг друга. Чем сильнее хотел, тем сильнее боялся.

Не помню, чтоб о чем-то думал тогда. Разве что несколько каких-нибудь сиюсекундных мыслишек, рожденных лишь для того, чтобы сразу сдохнуть. Думать глубже не хотелось, да и не моглось. Просто сидел, совершенно неподвижно застыв в одной позе, словно ангел недеяния обратил на меня свой взор.

Да и само отделение замерло. Не было слышно привычного потрескивания реек подвесного потолка, угомонилась занудная неоновая лампа, трещащая где-то в конце коридора. Мертвецкая 4-й клиники походила на безмолвный гранитный монолит, глухой и обездвиженный. Время шло, а необычная тишина все никак не выпускала из рук власть над двумя этажами кабинетов и санитаром. Казалось, еще немного, буквально какие-то минуты, и она пройдет точку невозвращения, после которой ни в патанатомии, ни в моей жизни уже никогда ничего не произойдет.

Но… магия таких моментов хрупка. И как бы величественны они ни были, их с легкостью рушит какая-нибудь бытовая ерунда, банальная и неуместная. В тот вечер это был телефонный звонок.

Когда край звуковой волны, летящий по отделению быстрее коммерческого авиарейса, коснулся меня, я вздрогнул всем телом, как это бывает во сне, шепотом вскрикнув «ой, блин». Нехотя встав, пошел к внутреннему телефону, приговаривая «хоть бы пару минут еще».

— Патанатомия, слушаю…

— Д-д-д-о-о-брый вече-е-е-р, — сказала трубка женским голосом, сильно заикаясь.

— Добрый, — оптимистично согласился я.

— П-п-риезжайт-те к на-ам, первое т-т-терапевтическо-о-о-е отделение.

— Приеду, конечно. Минут через 20 ждите.

— Д-двадцать? Так до-олго?

— Погодите, у вас ведь труп?

— Да, т-труп, да…

— Мертвый человек то есть… А зачем тогда спешить? Все уже…

— В-вот имен-н-н-но — ме-ертвый. Это же ужа-а-ас-но…

— А, в этом смысле… Если ужасно, тогда буду через 15.

«Вот она — разница восприятия, — подумал я, кладя трубку. — Беда с этой терапией. Как ни придешь, среди сестер траур такой, что вместе с ними поплакать хочется».

— Ну, поехали забирать… Труп, если мертвый, это не ужасно. Вот когда живой — другое дело… — тихонько бубнил, закатывая «кроватофалк» в лифт.

Через пятнадцать минут, как и обещал, нажал на звонок служебной двери 1-й терапии. Сперва за ней послышалась взволнованная перекличка женских голосов, а затем и торопливые шаги. В широком проеме раскрытой двустворчатой двери, готовой впустить в терапию скорбную кровать на колесах, стояла толстенькая сестра, в белом халате, гольфах и синих резиновых тапках. Щекастая, рябая, с двумя косичками, она сильно походила на первоклашку, отчего ее истинный возраст ускользал от беглого взгляда.

— Да, да, проходите, — немного растерянно затараторила она. — В смысле, проезжайте…

— Привет, — кивнул я, въезжая фальшивой кроватью на чистый блестящий линолеум отделения. — Показывайте, где ваш ужасный труп…

— Почему это ужасный? Не ужасный, нет, такой классный был дядечка, Сергей Валентинович… Все нам какие-то конфеты пихал, комплименты говорил… — ответила она, дрогнув голосом на «конфетах». И мы поехали мимо врачебных и процедурных кабинетов в дальнюю карантинную палату.

— А кто мне звонил? Девушка очень сильно заикалась…

— А, так это Нинка. Недавно у нас, новенькая. Обычно она совсем чуть-чуть заикается, даже и не заметно почти.

— Не сказал бы…

— Так это от волнения. У нее первый раз покойник… Хорошая девчонка, но трусиха немного. Она в морг даже звонить боялась.

— А зачем тогда звонила-то? Больше некому было?

— Да мы ее заставили — чтоб страх преодолеть.

— Ну и как? Преодолела?

— Не знаю, наверное… Это у нее пройдет, — уверенно сказала медсестра, наслаждаясь ролью старшего наставника. — Вот сюда, — показала она на дверь палаты.

Там, лежа на кровати, меня ждал высокий худой мужчина с большой лысой головой, крупными чертами лица и сильно выраженными надбровными дугами. Его массивный подбородок был задран вверх и подвязан бинтом, словно у него болели зубы. Сестры частенько делали нашим госпитальным постояльцам такие повязки. Как они объясняли, «чтобы рот не открылся».

— Девушки, милые, вот не надо это делать, ведь сколько раз просили… — с ласковой укоризной сказал я, снимая с головы Сергея Валентиновича Фролова бинт. — Следы же остаются…

— Ой, извините, — живо откликнулась сестра. — Не будем.

— Верю, — соврал я, откидывая ненастоящий кроватный верх настоящего катафалка и перекладывая тело в его утробу. Коряво расписавшись в журнале терапевтов, который сестра держала на весу кукольной толстой ручкой, двинулся в обратный путь.

Въехав в гулкое подземелье клиники, мы с Сергеем Валентиновичем наполнили его механическим шелестом резиновых колес, на все лады отражавшимся от сотен метров бетонных стен, полов и подвесных потолков. Проехав метров пятьдесят, не больше, «кроватофалк» дернулся, накренившись вниз и влево.

— Твою мать, колесо накрылось, — сказал я, осмотрев каталку. Попытался тащить ее, но сломанное колесо с мерзким зубным звуком вгрызалось в бетонный пол, отчего «кроватофалк» разворачивало в сторону. До отделения было далеко, метров триста коридора, не меньше. Озадаченно выругавшись, я принялся обдумывать, каким образом доставить бывшего пациента клиники на полку холодильника. Выход был вроде бы очевиден. Привести любую другую каталку или подъемник с поддоном, переложить труп, отвезти его в отделение, а потом вернуться за сломанным «кроватофалком». Но… При таком раскладе каталка с трупом будет некоторое время стоять посреди коридора. И если, не дай бог, на нее наткнется какой-нибудь дежурный терапевт или мент… Будет скандал. Руководство клиники с явной прохладой относилось к коллективу патанатомии и наверняка раздуло бы из мухи слона. Или даже чего побольше.

Покрутив в голове разные варианты, я вдруг понял, что выбора у меня нет. А потому решительно откинув фальшивую кровать, взял труп за руки и потянул на себя. Покойник сел, сказав «кхры-ы-ы» и уронив голову на грудь. Приноровившись, я неуклюже взвалил его на плечо. И ритмично пыхтя быстро потащил труп в отделение. «Если меня сейчас дежурный врач увидит, он, поди, и сказать-то ничего не сможет», — ухмыльнулся я, представив себя со стороны. Усопший мотался в такт моим шагам, издавая гортанные звуки, словно сетуя на неудобства.

С большим трудом, но я все-таки донес его до отделения. С минуту отдышавшись, пошел за сломанным инвентарем. Доперев его в родные пинаты, запер поломку в кладовку. «Работа — дело святое. Но на руках покойников я еще никогда не носил», — подумал я, ухмыльнувшись.

Не успел я толком перевести дух, как внутренний телефон обдал отделение нервозной трелью. Подняв трубку, я собирался произнести дежурное приветствие, но не успел даже начать.

— Ой, Тёмыч, привет! — беспокойно заверещала из телефона Галька, обаятельная толстуха из первой терапии, приятельница Бумажкина, веселая баба и просто хороший парень. — У нас тут такое дело, ты нам очень нужен! Очень!

— Так у вас труп, что ли? — не понял я.

— Нет, не дай бог, ты что? — запричитала она. — Но что бы ни было — приходи скорее. Я знаю, ты нам поможешь. Дедулька тут один, совсем плох, — сказала Галька, вдруг перейдя на громкий шепот.

Пару лет назад я получил квалификацию хирургического фельдшера. Узнав об этом, Галя почему-то решила, что я прекрасный специалист, которому все по плечу.

— Галя, погоди… Ты понимаешь, что в морг звонишь? Если дедулька в опасности, звони скорее в реанимацию. Мне-то зачем?

— Надо, раз звоню, — нетерпеливо прошипела она. — Я знаю — у тебя рука легкая. У него тромбоз, а надо срочно капельницу ставить! Мы уже все перепробовали, гепарина море извели.

— И никак? — устало спросил я.

— Совсем! Вен почти нет, катетер с таким трудом ставим! На две минуты всего хватает. И гепарин без толку. У нас сегодня на сутках Мария Сергеевна дежурит. Она тоже не смогла. И хирург, ее знакомый, приходил… — продолжала Галя пугать меня неудачами членов импровизированного консилиума.

— Самое время в реанимацию обращаться. Подключичную ему сделают, да и все, — пытался образумить я ее.