— За ночь такого случиться не могло, — вымолвил молодой человек. — Где ты была? И что с твоими глазами? Они… они…

— Что они?

— Святятся изнутри, — прошептал он.

— Как у кошки? — улыбнулась она, подходя к нему.

— Да.

— Когда-то меня звали дикой кошкой. Очень давно. Не бойся, Жека. Иди сюда. Иди…

Она сама подошла к нему

— Ты не должен был увидеть этого, милый. — Она положила руки ему на плечи, подтянула их к его сильной шее, приложила его голову к своему животу. — Не должен был. Я сама виновата. Желание охватило меня. — Она подняла его голову и заглянула в его глаза. — Но какая теперь разница, правда? У меня еще будет немало ошибок, я в этом уверена, милый…

…Юноша лежал на краю кровати поломанным, неловким. Глаза его были пусты. А она все еще стояла у зеркала и смотрела на себя. Да, мальчишка был прав, глаза ее тоже изменились — они действительно горели золотистым огнем, изнутри, как у кошек ночью.

— Кажется, только теперь я стала истинной собой, — усмехнулась она. — Теперь я заезжу весь мир. Заклюю, изнасилую. Порву на части. И где я захочу, там будут расти цветы, а где решу иначе — там будет лежать пепел.

И вдруг все ушло, кануло, провалилось. Исчезло. Сердце вспомнило иное. Что было ей дорого. И только одно имя вспыхнуло в ее памяти. И она горячо произнесла:

— Крымов!.. Андрей Крымов!.. Андрюша…

Часть 2

Дикая кошка

Глава 1

Беспощадные шипы

1

Юноша сидел на лавке под липами и слушал фокстрот — тот вырывался из открытого окна дома напротив, там играл патефон. Слышался смех. Ярко горел свет. Там гуляли. А тут в темной траве вовсю трещали сверчки. Влажная летняя ночь в городском парке убаюкивала. Но других людей — не его. Они были счастливы — не он. Кому что выпадает. Рядом что-то колко зашуршало по асфальту. Мимо проехал безногий инвалид на деревянной тележке. На таких, только с ручкой, поклажу возят на вокзале или картошку. И живые обрубки катаются. Инвалид отталкивался, как лыжник — палками, двумя колотушками. Грустное зрелище. Как пелось в старинной песне: «Из страны печали до страны невзгод». Таких сейчас много ездило по городу. Война закончилась больше десяти лет назад, но вот она — память, тысячи безногих и безруких калек, рассыпанных по городам Советского Союза.

Калека остановил свою тележку напротив его скамейки.

— Че горюешь, пацан? Ночь-то какая — живи и радуйся.

— Да ничего, — смутился он. — Просто сижу.

— Подруга бросила, что ли?

— Нет у меня подруги.

— А вот это напрасно, пацан. Руки есть, ноги есть, значит, и подруга должна быть. У меня вон только руки остались — и я не плачу. А повидал я и таких по госпиталям, у кого только культи изо всех мест торчат. Вот им горько. Закурить-то есть?

— Не курю.

— Тоже правильно. Хоть и жалко. Я бы от папироски не отказался. Ладно, пацан. Покедова.

— Всего доброго, — отозвался он.

И вновь тихонько зашуршали по асфальту колесики деревянной тележки. Говорили, из Москвы их вывезли, чтобы не мозолили глаза, не пугали уродством, не напоминали о пяти страшных годах, а вот в провинциальных городах оставили — пусть доживают. Калека уезжал все дальше по аллее, под бледными фонарями, а ему, мальчишке, хотелось плакать. Но не от сострадания инвалиду — свои были на то причины.

Рядом послышался звонкий раскованный смех. Он хорошо знал его: смеялась Лилит. Его единокровная по матери старшая сестра. Он оглянулся: да, она была с очередным парнем. Длинноногая, с золотисто-рыжими волосами — даже теперь, ночью, ее роскошные волосы рдяно золотились в свете фонарей. Юбка-колокол, блузка, туфли на каблуках. Нехватки в одежде у нее не было. Все доставалось от матери — известной драматической актрисы. Звуки фокстрота долетели и до них. Кавалер прихватил ее за руку, высоко поднял, и она провернулась на носочках, да так круто и весело, что юбка раздулась и оголила ее колени и выше. Фокстрот сменило танго. Он поглядывал на них через плечо. Потом они долго целовались. И вновь смеялись. Наконец, поцелуй на прощание, она помахала кавалеру ручкой, и тот направился по аллее к другому концу парка, где тоже были ворота. А она весело двинулась в его сторону.

Ему было пятнадцать, ей — семнадцать. В таком возрасте братья для сестер почти что домашние кролики, не более того.

Она обошла лавку.

— Ну что, Саввушка. — Его сзади обняли за плечи. — Она опять со своей компанией? С нашими артистами?

— Ага.

— Вытурила тебя?

— Сам ушел. Чего мне там делать?

— Но она была рада?

— Разумеется. На кухню захожу, а там тетя Зоя с каким-то дядькой обнимается.

— Это которая вторую сестру у Чехова играет?

— Ну да. Он ее щупает везде. Блузку задрал. Противно.

— Ну, тете Зое-то не противно, я так думаю, — хитро усмехнулась Лилит. — А даже очень приятно.

— Плевать я на них хотел. Они на меня так посмотрели, будто меня и нету. Кавалер ее говорит: «Закрой дверь, мальчик». И опять за свое. В туалет нужно было, пошел, а в ванной тоже кто-то смеется. На два голоса. Чмоки-перечмоки. Противно и гадко. Нечего мне там делать.

Конец ознакомительного фрагмента