— Негоже приличной барышне разгуливать в такой час в таком квартале.

— Спокойно! — вступился Тео. — Она — со мной.

— И со мной, — встрял и я.

Дидо посмотрела на нас и спросила ехидно:

— Вы вообще все делаете на пару?

— Почти все.

— Amicitia lucet aequales, — сообщил Агилюльфо. — Как сказал Цицерон, «Дружба осеняет равных».

— Равны во всем, во всем? — спросила Дидо, не сводя с нас глаз.

Мы доказали ей это попозже, под нашим мостом. Уже вечерело, и в лиловатом свете заката мы, как принято говорить, «не комплексуя», трахнулись. Говорил и повторю: Дидо была настоящая секс-бомба. Мало того что красива, но еще и бесконечно уверена в себе. И знала, на что идет. И есть тут еще одна подробность, которая говорит красноречиво не только о ней, но и о том, какой был Тео и какой — я. Мы начали облизывать ей уши, и оба изготовились прожарить ее, а Дидо, урча от наслаждения этим трио, предоставила нам себя. И тут вот поверх ее головы Тео глянул на меня, как он умел — со спокойной насмешкой сообщника, будто говоря: «Давай, товарищ, иди первым». И едва лишь я пристроился, обхватив Дидо передними лапами за бока, кольнуло меня нежданное угрызение совести. Возникла перед глазами картинка, вечно не дававшая мне покоя, — новорожденные щенята, брошенные в мусорный бак. И всякое такое, ну, сами понимаете.

— Залететь не боишься? — спросил я.

— Дурак, я стерилизованная.

Вот, кажется мне, с этого мига я и начал терять ее — терять, еще толком не заполучив. Пренебрежительный тон Дидо и глумливый взгляд Тео в очередной раз напомнили мне, что джентльменам суки неизменно предпочитают шпану. Окончательная ясность придет ко мне чуть попозже, когда Тео кончит. Пока же я — торопливо и неуклюже, потому что верзилы вроде меня всегда неловки в обращении с дамами, — влез на Дидо, которая свела свое участие в процессе к тому, что стояла смирно, в такт сгибая и разгибая задние лапы. Подчинялась, но — не более того. Зато когда меня сменил Тео со своими хулиганскими ухватками, со своей гадкой улыбочкой — язык высовывается между клыков, — вытянула шею, изогнулась и принялась страстно покусывать его, заходясь при этом в истошном лае. Вот уж точно — завывала как сука в поре.

В нерешительности я остановился перед домом Дидо. Потом пересек улицу — причем меня чуть не сшиб автомобиль, несшийся как угорелый, — и подошел к ограде. Гавкнул дважды: один раз — коротко, второй — протяжно, нашим давним сигналом сообщив о своем присутствии. И вот наконец появилась Дидо. Ее, должно быть, недавно выкупали, потому что шерсть казалась особенно мягкой и шелковистой. От нее приятно пахло шампунем «Клин Дог», и вся она, включая трюфель носика, сияла чистотой. Мне захотелось сунуть морду меж ее задних лап — и умереть там.

— Тео пропал, — выпалил я без предисловий.

— Знаю, — ответила она. — Две недели уже не видела его. Хотя с ним такое частенько бывает. Испарится куда-то бесследно, а потом возвращается с улыбочкой и нюхает у тебя под хвостом, как ни в чем не бывало.

— Он ушел вместе Красавчиком Борисом, знаешь такого?

— Знаю. Он живет в конце этой улицы.

— Ну, так вот, оба исчезли. Бориса ищут, расклеили объявления. А до Тео, само собой, никому дела нет.

— Тебе-то есть, как я посмотрю.

— Мы же с ним друзья.

— Друзья.

Она тряхнула головой, взметнув длинную шерсть на ушах.

— Будь так добр, держи меня в курсе. Ты на Водопое бываешь по-прежнему?

— Конечно.

— Если узнаешь что-нибудь — дай мне знать.

Я молча кивнул. Дидо просунула морду между прутьев ограды и внимательно оглядела меня.

— В последнее время вы с ним мало разговаривали, да?… Он мне так сказал.

— А что еще он тебе сказал? — спросил я, силясь сохранять спокойствие.

— Сказал, что вы как-то отдалились друг от друга. Из-за меня.

— Не из-за тебя, — я вывалил язык между клыков. — Ты-то здесь при чем? Ты — собачка вольная.

Она продолжала внимательно разглядывать меня.

— Тео… знаешь, он какой-то особенный пес… Не похож на всех прочих… Стоит ему лишь лизнуть меня, как он умеет, у меня ноги подкашиваются.

— Меня это не касается.

— Мне очень жаль, Арап… Правда. В конце концов, мы — животные. И есть такое, где нас ведет не разум, а инстинкт. Тео…

Я отпрянул от ограды.

— Прощай, Дидо. Еще увидимся.

— Погоди… — она придержала меня зубами за ошейник. — Ты — славный пес, Арап. И достоин хорошей подружки.

— Почем ты знаешь, чего я достоин?

— Тео рассказал мне твою историю. О боях насмерть… Чудо, что ты выжил.

— Трепло твой Тео.

— Знаешь, он очень любит тебя. И сказал мне как-то, что, мол, единственная помеха нашему с ним счастью — это боль, которую мы причинили Арапу.

Люди пожимают плечами, демонстрируя безразличие, а я махнул хвостом.

— Не важно. Предпочла бы ты меня — больно было бы Тео.

Она призадумалась на миг, помотала головой.

— Чего-то я сомневаюсь, что ты пожертвовал бы дружбой ради меня, а? Скорее бы отказался, разве не так?

— Этого мы уже никогда не узнаем, — ответил я.

И пошел прочь.

В тот же день, но попозже, среди наваленного грудами мусора, который никто не убирал, я допросил Сюзи, потаскушку с проезда Рата. И поначалу не узнал ничего нового. Она тоже в последний раз видела Бориса и Тео перед их исчезновением.

— Шли спокойно, бок о бок. Ничего необычного — были такие, как всегда. Я им гавкнула — не хотите ли, дескать, мальчики, отдохнуть, но они и ухом не повели. Тео рассеянно улыбнулся мне — так, слегка. А Борис даже не взглянул в мою сторону, шел, отставив и напружив хвост в своей манере… Я еще подумала: «Ах, ты, воображала, куколка из дерьма, баловень, строит из себя тут невесть что, понимаешь… Чтоб тебя, думаю, мусорный фургон переехал!»

— Не припомнишь ничего такого, что бы мне пригодилось?

Сюзи, рывшаяся в разодранном пакете с отбросами, на миг прервала свое занятие и задумалась. Чуть поодаль, устроившись меж мешков с мусором, пялили на нас красные злые глазки две крысы.

— Да нет вроде бы… — сказала она, а потом, помолчав в сомнении, вскинула голову. — А вот на следующий день я слышала, как об этом толковал кто-то из дружков Текилы.

Я навострил уши — их мне обрубили, хотя и не слишком сильно, готовя к боям в былые времена, — потому что Текилой прозвали мексиканскую эмигрантку — собаку непроизносимой породы ксолоитцкуинтли. Та еще стерва. Тварь опасная и бессовестная. Ее шайка бродячих псов контролировала весь оборот костей и мясных обрезков на другом берегу реки, возле нового моста.

— Какой именно?

— Один из ее охранников: такой приземистый, коренастый боксер-полукровка со светлым пятном вокруг одного глаза. Он подкатился ко мне внаглую, а я для затравки спросила, знает ли он такого Красавчика Бориса. Сперва он придуривался, делал вид, что не понимает, о чем речь, а потом сказал так: «Как поработает спарринг-партнером, его и родная мать не узнает».

При этих словах у меня во рту пересохло.

— Он так сказал?

— Этими самыми словами.

— Он произнес слово «спарринг»?

— Ну, говорю же.

— А про Тео — ничего?

— Ничего.

Я погрузился в размышления, и были они безрадостны. И показалось даже, что небо над городом потемнело. Тут я обнаружил в мусоре заветренный ломтик жареного сала очень соблазнительного вида. Сюзи глядела на него с вожделением, но претендовать не решалась.

— Спасибо, — сказал я.

И лапой придвинул угощение ей. Она поглядела на меня удивленно, а потом с удовольствием смолотила.

— Ты — настоящий рыцарь, — сказала Сюзи, с довольным видом виляя хвостом. — Не хочешь ли пошалить немного перед уходом?

И очень непринужденно развернулась ко мне кормой. Я качнул головой:

— В другой раз как-нибудь.

— Ладно. Захочешь — знаешь, где меня найти.

— Да уж знаю. Береги себя, Сюзи.

— И ты, чемпион.

Мне было приятно, что она назвала меня так. Ерунда, конечно, но давно я такого не слышал. Давно уж, очень давно все снова называют меня просто Арапом.

Я все ворочал в голове эти тягостные мысли, когда перед новым мостом произошла неприятная встреча.

Доберман Гельмут с двумя приятелями лежал на тротуаре перед книжным магазином своего хозяина. Магазин называется, кажется, «Убер Аллес» [«Убер Аллес» (Über Alles) — превыше всего (нем.).] и торгует в основном книгами о Второй мировой, биографиями какого-то Гитлера, который вроде бы уж давно околел, — и прочим подобным добром. Покупатели тут все как на подбор — бритоголовые, в армейских ботинках и пилотских куртках. Поскольку время от времени происходит мордобой, туда регулярно приезжает полиция. Гельмут, как я сказал, принадлежит владельцу, а двое других — еще один доберман и бельгийская овчарка — его клиентам или друзьям. Все трое были привязаны к фонарному столбу, поскольку склонны искать приключений на собственную задницу и устраивать драки. Кто другой обошел бы их сторонкой, перейдя на другую сторону или вообще убравшись в другой квартал. Но кое для кого такое невозможно. Репутация важнее всего прочего. Так что не пристало мне сворачивать с дороги из-за неонацистского пса. Или даже троих. Я сворачиваю, только если грозит встреча с козлами двуногими в зеленых фургонах — муниципальными собаколовами. Тут гляди в оба, потому что эта встреча тебе обойдется чересчур дорого. Но в тот день их было не видать.