— Простите, — прошептал он.

Звучало искренне. Теперь, когда нож был спрятан, мужчина казался еще беспомощнее. Елена указала на бутылку вина из Малаги, стоявшую на полке потухшего камина:

— Может, от этого вам немного полегчает.

Он кивнул, и она протянула ему стакан, заполненный на треть. Опустилась на колени и поднесла стакан к его губам. Он сделал три небольших глотка и закашлялся. Елена рассматривала нашивки на рукавах его комбинезона.

— Главный старшина Королевских военно-морских сил? — сказала она, указав на карман, куда снова положила его воинское удостоверение.

— Младший офицерский чин.

— Тезео, так вас зовут? Тезео Ломбардо?

Она увидела, что он, услышав свое имя, на секунду замялся. Потом, кажется, что-то вспомнил и, успокоившись, понял вопрос.

— Да, — сказал он.

— Что вы сделали? Откуда вы явились?

Он не ответил. Но смотрел ей в глаза не отрываясь.

— Почему вы мне помогаете? — спросил он в свою очередь.

Елена пожала плечами. На этот вопрос было нелегко ответить. Даже самой себе.

— Вы ранены, — наконец проговорила она, — значит, нуждаетесь в помощи.

Он продолжал смотреть на нее испытующе, ожидая услышать что-то еще. Она покачала головой, поднялась и поставила стакан на полку.

— Сама не знаю, — добавила она, хотя это было не совсем так.

В этот момент Арго подняла голову и тихонько заворчала, подавая сигнал тревоги. Тут же послышался шум мотора, перед домом остановилась машина, в дверь постучали, и итальянец исчез из жизни Елены.

Так все и было шестьдесят четыре дня назад. Воспоминания кружатся в памяти, Елену подстегивает любопытство — сердце колотится так сильно, словно вот-вот остановится, чтобы наконец успокоиться; она идет за тремя мужчинами, стараясь, чтобы они ее не заметили. Она крайне осторожно соблюдает дистанцию; в этот час центр города похож на человеческий муравейник, и затеряться в толпе не трудно. Она видит, как они заходят в табачный киоск и в аптеку, а затем в бакалейную лавку, откуда выходят, нагруженные пакетами из украшенной блестками бумаги. Если они покупают товары по карточкам, думает она, то останутся без карточек. Хотя, возможно, иностранцам они и не нужны.

Она следует за ними. Не похоже, что у них есть какие-то тайны или что они ведут подпольную жизнь: они оживленно беседуют, держатся свободно и, судя по всему, пребывают в благостном расположении духа. Дважды Елена видит, как человек, которого она спасла в Пуэнте-Майорга, смеется. Так они подходят к порту, где среди навесов и подъемных кранов к пристани пришвартованы суда под самыми разными флагами. Не доходя до территории порта, они сворачивают к небольшой пристани на реке Мьель и садятся в моторную лодку, а Елена неподвижно стоит на молу и смотрит на них. Она видит, как лодка выходит из гавани и направляется к внешнему молу, у дальнего края которого стоит на якоре большое судно с черным корпусом и высокой трубой на корме, похожее на нефтяную цистерну. Другие суда стоят далеко в стороне. А в семи километрах отсюда по прямой, на другом краю бухты, смутно виднеется темная громада Пеньона — очертания слегка размыты в палящих лучах полуденного солнца.

Оттуда, где остается Елена, ей удается различить итальянский флаг, развевающийся на западном ветру. Она знает название судна, потому что видела его раньше, — оно написано на носу белыми буквами, — когда плавала на пароме из Ла-Линеа на Гибралтар и обратно. Раньше это судно стояло у самого берега в Пуэнте-Майорга — его посадил на мель сам экипаж, чтобы не захватили британцы. Судно называется «Ольтерра».

Расположенное напротив Торговой палаты Ла-Линеа «Англо-испанское кафе» сохраняет стиль старых времен: деревянные столики, покрытые мрамором, зеркала, газовые горелки, которые никто не зажигает, и афиша боя быков с именами матадоров: Марсьяль Лаланда, Доминго Ортега и Моренито де Талавера. Деревянные половицы скрипят, на занавесках пыль, но широкие окна дают много света и открывают взорам оживленное движение пешеходов и машин на улице Реаль. Пару раз в неделю Елена Арбуэс появляется здесь, чтобы выпить чашечку чего-то похожего на кофе и поболтать с приятелями: доктором Сокасом и Пепе Альхараке, архивариусом городской управы. Иногда к ним присоединяется Назарет Кастехон, которая работает в городской библиотеке. Они начали собираться в этом кафе года полтора назад, как раз когда Елена открыла свой книжный магазин.

— Я с тобой не согласен, доктор.

— Я бы удивился, если бы ты был согласен, мой уважаемый друг.

Пепе Альхараке указательным пальцем перелистывает страницы газеты «Хроника Гибралтара» на столике и откидывается на спинку стула. Он светлый блондин, почти альбинос. У него вислые усы, он худощавого телосложения, и его можно было бы принять за скандинава, если бы не андалузский акцент.

— Смертная казнь — это не только наказание, но и предостережение для других, — категорически утверждает он. — Особенно в наше время. Это говорит тебе испанский патриот, который ненавидит англичан.

— И чиновник, — смеется Самуэль Сокас. — Патриот и муниципальный чиновник.

— Ну и ладно… Это синонимы.

Доктор качает головой и размешивает в чашке эрзац-кофе. Он только что провел у себя в доме частную консультацию, какие он три раза в неделю чередует с работой в Колониальном госпитале Гибралтара.

— За последние годы устраивают слишком много подобных наказаний. — Доктор бросает взгляд на официанта, занятого своими делами, и понижает голос: — Есть другие методы, менее варварские.

Альхараке поднимает руки, показывая таким образом свое бессилие в этом вопросе.

— Ах вот что… Сейчас жестокие времена, как известно. Каковы времена, таковы и методы. Человек никогда ничему не научится.

Доктора это не убеждает.

— Так или иначе, не важно, мир или война, но казнить испанского портового рабочего, отца семейства, по обвинению в саботаже — это слишком.

— Я ведь не тот, кто будет защищать вероломный Альбион, так ведь? Это ясно. Но этот человек, немецкий агент, собирался подложить бомбу в Арсенале.

Доктор явно сомневается. Он худой, лысый, близорукий, и единственное пятно на его безупречном облике — два желтых от никотина пальца левой руки. Он всегда свежевыбрит и благоухает лосьоном, словно только что вышел из парикмахерской. Он носит очки в стальной оправе, и белоснежные воротнички его рубашек всегда украшены яркими галстуками-бабочками.

— Так говорят, — отвечает он недоверчиво. — Но мы не знаем, так ли это на самом деле.

— В любом случае считается, что это доказано. И заметь, я не оспариваю патриотизм его поступка и как человек, симпатизирующий Рейху, готов ему аплодировать… Но того, кто это делает, ждет расплата. Это более чем естественно. Сыны предательского Альбиона не намерены шутить.

— Так-то оно так, но намерения — это еще не поступки.

Альхараке поворачивается к Елене, которая рассеянно листает журнал «Белое и черное».

— А ты как думаешь?.. Ты сегодня что-то все молчишь.

— Я слушаю, — отвечает она. — А думаю я о саботажах.

— И тебе тоже кажется естественным, что, если человека поймали с поличным, он заслуживает смертной казни?

— Полагаю, что солдат и саботажник — это не одно и то же.

— Что ты имеешь в виду?

Она медлит с ответом, раздумывая о встрече, произошедшей утром в Альхесирасе. О троих мужчинах, за которыми она следовала до самого порта.

— Я говорю о немцах и итальянцах, — произносит она. — О настоящих врагах Англии.

— А-а, тогда ясно. Это другое дело. Если солдаты сражаются за свою отчизну, тогда это объявленная война. Их не в чем упрекнуть.

— Но шпионов вешают, так ведь?

— Именно для этого существует военная форма, — вмешивается Сокас, доставая из кармана коробочку тонких гаванских сигар «Пантер». — Тот, кто в форме, находится под защитой Женевской конвенции. А тот, кто ее не носит и скрывается за вражескими знаками отличия, или, допустим, наемник из страны, не участвующей в войне, тот заслуживает петли или расстрела.

— Это не одно и то же: служить своей стране или предавать ее, действуя под чужим именем, — замечает Альхараке. — Ни один цивилизованный человек не будет казнить военнопленного.

Доктор выпускает струю дыма, снисходительно смотрит на собеседника и с укором говорит:

— Да ладно, Пепе, в Испании… — Он снова украдкой взглядывает на официанта, по-прежнему не обращающего на них внимания, и еще понижает голос: — Здесь ведь тоже казнят людей?.. Ну, ты меня понимаешь.

Архивариус приканчивает свой кофе и запивает его водой.

— Послушай, гражданская война — это совсем другое. Дикость, доведенная до крайности. Здесь нет правил.

— И ты говоришь это мне, после всего, чего я нахлебался в Вильядьего?

Елена знает, что у Самуэля Сокаса есть причины так говорить. Вынужденный искать убежища на Гибралтаре за свои либеральные идеи — он был членом масонской ложи, это известно, хотя никогда не обсуждается, — он смог вернуться и жить так, чтобы власти к нему не цеплялись, только когда влиятельные люди, преданные режиму, поручились за него по обе стороны решетки.

— Вот увидите: то, что произошло с этим несчастным, — не последний случай, — упорствует Альхараке. — Область кишит шпионами, саботажниками, агентами обеих сторон… Мы находимся в эпицентре урагана.