— Не знаю… — Я снова расстроилась. — У меня есть видео, где он говорит, но я не смотрела еще.

— Давай посмотрим?

Я задумалась.

Может, пора?

Сколько можно тянуть?

Ведь ответ не изменится. Ничего не изменится. Чуда не случится.

Но чем больше я об этом думала, тем сильнее меня охватывал страх.

Я ведь держусь пока только на том, что мне надо разобрать квартиру, что надо ходить на работу, — и вот на таких мелочах, как этот дурацкий разговор. Но Кирилл сейчас уйдет, а я останусь один на один с правдой — и не уверена, что я ее вынесу.

— Нет! — резко ответила я. — Нет. Я еще не готова!

— Как скажешь, — спокойно отозвался он, откидываясь на стену. И замолчал.

Так мы и молчали много долгих секунд. Он — спокойно, я — комкая в руках кухонное полотенце и все больше напрягаясь.

— Ты все еще хочешь мой биф-бургиньон? — спросила я донельзя фальшивым голосом.

— Ты так это сказала, что я даже возбудился, — понизив голос, сообщил мне Кирилл. — Твой биф-бургиньон, ммм… Шучу! — поднял он ладони вверх, увидев испуг на моем лице. — Конечно хочу. Но, наверное, не сейчас, Варвара. Мне кажется, неподходящее время для посиделок со вкусной едой.

— Жаль… — сказала я искренне.

Правда было жаль.

С ним мне было весело и легко — и забывалось даже, что я какая-то неправильная. Брошенная невеста. Никому не нужная.

— Все будет хорошо, Варвара, — сказал Кирилл, поднимаясь. — Я тебе обещаю.

Даже и не спросишь, кто он такой, чтобы обещать.

— О, пирожные! Можно я… — Кирилл открыл коробку и достал оттуда маленький эклер. — …уже утащил?

— Да, да, конечно! — вежливо улыбнулась я.

Он быстро натянул кроссовки, перевел мне деньги за радиолу, подхватил ее и ушел.

На этот раз, видимо, навсегда.

Только его голос остался — в хриплом динамике маленького телевизора. И тень на экране, потерявшая синий и желтый цвета, но все еще бодро машущая руками перед зрителями в студии.

А вот эклера больше не было!

Тайные сокровища

Горы барахла в квартире медленно, но неумолимо таяли. Вечерами раздавались звонки: забирали и детские энциклопедии, которые я читала еще дошкольницей, дорисовывая на каждой картинке солнышки и котиков.

Забирали суровые простыни, на которых я бы не рискнула сейчас спать: кажется, о них можно стесать кожу, как наждаком, — но в приютах для животных пригодятся и такие. Забирали стеклянные банки, отрезы ткани, собрания сочинений забытых советских писателей, детские санки… даже ржавый топор — и тот кому-то понадобился!

На обнажившемся дне этой сокровищницы нашлись настоящие драгоценности.

Например, резиновый жираф, которому было столько же лет, сколько мне. Левое ухо его было безжалостно погрызено: мама говорила, что никакие другие прорезыватели зубов я не признавала.

Или замусоленные игральные карты — колода была неполной, но я придумывала свои собственные правила, чтобы обойтись без дамы пик и валета червей.

Фотоальбомы с черно-белыми снимками незнакомых мне людей. На обороте были подписи: «Коктебель, 1978», «Новороссийск, лето-80», «Валерия Павловна с внучкой». Страницы семейной истории, о которой я уже никогда не узнаю. Фото молодого дедушки — ух, красавец он был! Я бы запала мгновенно!

— Мам! Тебе фотки бабушкины нужны? Если нет, то куда их девать? — позвонила я как-то вечером маме.

— Нужны! А там прадедушкины медали не находились?

— Эммм… — Я обвела взглядом разгром. — А где они должны быть?

— Где-то в секретном месте, где прятали самое ценное.

— Ничего особенно ценного пока не находила, — призналась я. — Какие идеи есть?

— Попробуй под шкафами пошарить.

— Они же сплошные!

— Нет, там внизу такие заглушки стоят, открываешь их — и есть пространство, чтобы спрятать что-нибудь.

— С ума сойти… — восхитилась я. Опустилась на пол, так и держа телефон у уха, потрогала низ одного из шкафов «стенки» и нащупала выемку. Надавила на нее — длинная планка-заглушка скрипнула и отвалилась. — Реально, слушай!

— Что там? — заинтересовалась мама.

— Та-а-а-ам… — Я пошарила в пыльной темноте. Ухватила что-то тяжелое и потащила на свет божий. — Книга. «Любовник леди Чаттерлей». Думаешь, сокровище?

Я пролистнула книгу, надеясь, что внутри будет что-нибудь скрыто между страниц, но ничего не нашла.

— Ха, — сказала мама. — Так вот где они ее прятали!

— Кто?

— Родители… — вздохнула она. — Когда застукали меня за разорением семейной библиотеки и сказали, что мне такое еще рано. Потом долго искала, но так и не нашла этот роман. Прочитала, когда уже тобой была беременна. Ничего особенного.

— Да уж… — Я отложила книгу в сторону и перебралась к следующему шкафу. — Что тут у нас… О! Ого! О-го-го!

— Что-что-что! — заволновалась мама.

— Не скажу! — из вредности заявила я.

— Я тогда сейчас приеду!

— Ой, нет! Ну… Короче, тут медали, ага. Несколько коробочек прямо. И что-то в плотной упаковке, погоди, разорву. Фига себе!

— Ну?!

— Деньги, мам. Прям дофига денег.

— Надеюсь, не старые советские? — подозрительно спросила мама.

— Нет, что ты! — с фальшивой бодростью заверила ее я. — Постсоветские. Еще не деноминированные, с ноликами.

— Бли-и-и-и-ин!

— Вот так накрылась мечта обнаружить наследные миллионы, — покивала я.

Под другими шкафами ничего не было. Так что самой большой ценностью оказался прадедушкин орден. Ну… я никогда не думала, что однажды стану наследницей древнего замка, конечно…

— Кстати, мам, — сказала я, передавая ей коробочку с наградами и фотоальбом. — У тебя старых пластинок не осталось нигде?

— Пластинок? — Она удивилась. — Нет, наверное. У меня были какие-то сказки детские, но мы их переписали на кассеты, а потом купили диски тебе уже.

— Да? А старых совсем, на 78 оборотов, нет?

— Варь, ну ты чего? Сама знаешь все, что у нас есть, не так давно ты съехала-то, — с упреком сказала мама. — Зачем тебе вообще старые пластинки?

— Низачем! — быстро сказала я. — Просто любопытно было. Давай лучше альбом посмотрим. Кстати! Я хотела забрать свои детские фотки у тебя!

— Ой, это на антресолях! — сразу же переключилась мама. — Полезешь сама?

— Полезу!

Домой я возвращалась, пытаясь катиться по местности, как колобок. Мама почему-то решила, что я голодаю, и впихнула в меня две тарелки супа, три котлеты и еще блины со сгущенкой. Зато к груди я прижимала розовенький фотоальбом, в котором была отражена вся моя жизнь с рождения до совершеннолетия. Со смешными подписями и рисунками маминой рукой.

Сегодня вечером я намеревалась его пересматривать, рыдать и спрашивать себя, в какой момент моя жизнь пошла не туда. Может быть, если бы я не заболела в старшей группе детского сада и сыграла Снегурочку на новогоднем утреннике, я была бы уверенной в себе красоткой, которую никто не посмел бы бросить? Или надо было напроситься в палатку к самому красивому мальчику в классе, когда мы ходили в поход? У меня сохранилась фотка, где он обнимает мою школьную подругу, которая не испугалась — и они поженились сразу после выпускного. А может, стоило согласиться с мамой и сделать пластику ушей? У меня есть фотография, на которой они топорщатся и аж просвечивают.

Поступить в другой институт?

Пойти работать не в банк, а секретаршей?

Не бросать своего первого мужчину?

Даже с Костей мы бы не познакомились, если бы однажды в мае я не поехала в Коломенское фотографировать яблони в цвету.

Эти фотографии у меня на флэшке, хотя я собиралась их распечатать и развесить по квартире. Розово-белые крепкие цветы на корявых стволах яблонь, выстроившихся рядами. Несколько штук в рамках смотрелись бы отлично. Но закрутился роман с Костей, и я забыла… А потом мы стали жить вместе, и в его квартире я не решалась хозяйничать. Разве что вот шторку купила и авокадо вырастила.

Авокадо…

Я вздохнула.

Среди моих вещей его не оказалось. Горшочек с ростком остался на кухонном подоконнике в квартире, ключи от которой я передала курьеру. И все, расплевались.

Позвонить и попросить Костю вернуть мне мой авокадо?

От одной мысли меня чуть не стошнило.

Но жалко было бы прощаться с мамиными котлетками.

Дома я свалилась на диван и от нечего делать начала фотографировать уже просто все подряд, что у меня валялось на расстоянии вытянутой руки. Старый утюг, который надо было греть на плите, коробку с диафильмами, соломенную шляпку с выцветшей розовой лентой, одеколоны и духи, которые пахли старомодно и уныло, корявые глиняные вазочки и часы, которые надо было заводить маленьким медным ключиком.

Стоило мне запостить на «Авито» весь этот хлам, как тут же раздался звонок.

— Привет! — сказал Кирилл, которого я сразу узнала.

— Пластинок больше нет, — грустно ответила я.

— Вообще-то я за одеколоном. «Северный», который с белым медведем. Ты знаешь, что его дизайн разрабатывал Малевич?

— Нет… Ну и что? Его много кто продает… — пробормотала я.

— Ты на фото посмотри внимательно! У всех грани айсберга вогнутые, а у твоего выпуклые! У тебя дореволюционная версия! Снимай немедленно, я сейчас за ним приеду!

— Что снимать? — спросила я, предварительно убедившись, что Кирилл уже отключился.