Резко отстраняюсь от нее и непонимающе смотрю.

— Что?

— Ты хотел знать, что я закажу в ресторане: салат и кофе без кофеина или сочный стейк с бокалом красного вина. Так вот стейк, но без вина, — объясняет она, и я, наконец, начинаю понимать, о чем она говорит. О том вечере, когда я приглашал ее на наше первое свидание. — Мне нравится старый рок и старый добрый джаз. Я предпочту бродить по улицам пригорода Манчестера. И я не знаю, люблю ли целоваться под дождем, потому что я никогда этого не делала. Но я бы непременно попробовала… с тобой. А когда я сплю… наверное, улыбаюсь, но только если ты рядом.

Оливия медленно слезает со стола и судорожно выдыхает, прежде чем начать трясущимися пальцами расстегивать пуговицы на жилетке.

— Что ты делаешь? — хрипло спрашиваю я, пытаясь прийти в себя после ее признаний.

— Я не хочу ждать десятого свидания, Остин, — шепчет она, пока я удивленно смотрю в ее темные зеленые глаза.

Осознав сказанное ею, молниеносно стягиваю штаны вместе с трусами. Так быстро я еще никогда не раздевался. Лив громко смеется, пока я подхватываю ее на руки и несу на кровать.

— Я раздену тебя быстрее, Мышонок, — улыбнувшись, произношу я.

В считанные минуты ее форма разлетается по всей комнате, и Оливия пытается прикрыться простыней.

— Лив, ты действительно готова?

Прикусывает губу и кивает.

— Тогда доверься мне, — шепчу. — Тебе нечего стесняться. Ты прекрасна. — Целую ее. Так сладко, что сам покрываюсь мурашками от удовольствия. Своей рукой касаюсь ее руки, сжимающей кусок ткани, и заставляю расслабиться. Она перестает держаться за простыню и запускает руку мне в волосы. По движениям ее бедер понимаю, что она уже на грани, как и я. Просовываю руку между нами и убираю в сторону этот жалкий кусок материи, мешающий мне жить, а затем обвожу ладонью ее силуэт. Разрываю поцелуй, пытаясь привести дыхание в норму, тянусь к прикроватной тумбочке и, позаботившись о защите, хрипло спрашиваю:

— Ты уверена?

— Да. Я люблю тебя.

Это признание важнее всего в целом мире. Смотрю в ее влюбленные глаза и понимаю, что хочу видеть их такими вечно.

— И я люблю тебя, — шепчу я, чувственно целуя ее губы.

Оливия притягивает меня ближе, вцепившись в мои плечи. Ощущение близости ее тела заставляет кровь в моих венах кипеть. Наши руки и ноги переплетаются. Чувства обостряются. Дрожь вибрациями проходит по каждой клеточке кожи. А нервные окончания накаляются до предела.

Лив отдает мне всю себя, целиком, надеюсь, навсегда. Она ощущается как искупление, о котором я мог только мечтать. Мир начинается и заканчивается ею… Оливия и есть мой мир.

Мы сводим друг друга с ума своими ласками. Целуемся, стонем, кусаемся, отрываясь только, чтобы глотнуть воздуха, а затем снова сливаемся в одно целое. Не только наши тела сливаются воедино, но и наши души. Дышать становится невозможно. Звон в ушах оглушает, в глазах появляется спектр всех цветов, а мир вокруг перестает существовать, когда мы оба выдыхаем имена друг друга и окончательно теряемся где-то далеко, в том самом Бермудском треугольнике.

Какое-то время мы молчим, пытаясь отдышаться и прийти в себя. Лив лежит на моей груди и водит своим тонким пальчиком по линии моего подбородка. На ее щеках — румянец, волосы немного спутались и раскидались по моей руке, а ее глаза сияют.

— Это было.. — начинаю я, поглаживая ладонью ее обнаженный силуэт.

— Офигительно, — выдыхает она.

— Я хотел сказать «волшебно», но твой вариант тоже неплох.

Смеется.

— Мышонок, знаешь что?

— Что?

— Я ведь никогда не пел тебе серенад.

Оливия вскидывает бровь и, пытаясь сдержать улыбку, произносит:

— И ты решил спеть сейчас?

— Да. — Киваю я и встаю с постели.

— Господи, Остин, ты голый! — визжит она.

— Да, детка. И ты тоже, — усмехаюсь и подмигиваю я, пока Лив садится в кровати, прикрываясь простыней, и закрывает руками лицо.

Подхожу к шкафу и достаю из него гитару.

— Ты готова?

Ливи широко улыбается и мотает головой в стороны, а я начинаю петь:

— Lo-o-o-o-ve, lo-o-o-o-ve, lo-o-o-o-ve.

— Битлз?

— Lo-o-o-o-ve, lo-o-o-o-ve, lo-o-o-o-ve, не сбивай меня с ритма, детка. Lo-o-o-o-ve, lo-o-o-o-ve, lo-o-o-o-ve.

Оливия уже просто валяется на кровати и громко хохочет, пока я исполняю для нее The Beatles — All you need is love, потому что все, что мне нужно, — ее любовь.

Эпилог

Оливия.

Два года спустя.

— Куда мы едем?

— Мышонок, от того, что ты будешь спрашивать меня об этом каждую минуту, ничего не изменится.

— Откуда тебе знать?

— Лив, мы почти приехали.

— Куда?

— Боже, детка, у меня гребаное дежавю, — Стоун уже перестает сдерживаться и начинает смеяться.

Он останавливает свой новый изумрудный «Роллс-Ройс» и касается моей руки. Я не могу ничего видеть, потому что этот умник опять заставил меня надеть на глаза повязку.

— Лив.

— Да?

— Я люблю тебя.

— Твой голос звучит так, словно сейчас в рабство меня продашь.

— Практически.

Мои брови взлетают вверх.

— Ты совсем рехнулся?

— Тебе известно, что да, так зачем тогда спрашиваешь?

Он усмехается, а мое воображение рисует на его щеках эти милые ямочки. Бесит, не могу!!!!

Слышу, как Остин открывает водительскую дверь, а затем она закрывается. Мое сердцебиение вдруг учащается, как в те самые моменты, когда на Остине фолят во время матчей его футбольного клуба «Манчестерские дьяволы». Но уже через секунду чувствую, как открывается дверь с моей стороны, и сердце успокаивается. Остин берет меня за руку и помогает выйти из автомобиля.

— Осторожно, ступеньки.

Вместе мы поднимаемся по ступенькам, и Остин хрипло произносит:

— Можешь снимать повязку.

Срываю повязку и начинаю осматриваться по сторонам. Уже вечер, и небо сейчас окрашено розоватым светом уходящего за горизонт солнца. Мы стоим на небольшой площадке из коричневой плитки возле двухэтажного белого дома с большими двойными дверями с вставками из зеленой мозаики, по верху которых вниз тянется плющ. Под многочисленными арочными окнами стоит множество горшков с разноцветными бегониями, а на втором этаже балконы украшены большими фикусами. Затем перевожу свой взгляд на Остина, ставшим за эти два года еще обаятельнее. Теплый апрельский ветерок развевает его взъерошенные светлые волосы, а лучи солнца золотом переливаются в ярких голубых глазах.

— Здесь красиво. А где конь? — интересуюсь я.

— Кто?

— Конь. Раз у тебя дежавю, то я думала, ты снова коня приведешь.

— Детка, я никогда не повторяю что-то дважды, — закатив глаза, произносит Остин, а затем добавляет: — Ну, если речь идет не о том, чтобы делать это с тобой в постели.

Теперь глаза закатываю я.

— Так зачем мы здесь?

Остин шумно выдыхает и подходит ко мне ближе.

— Потанцуй со мной?

Непонимающе смотрю на него.

— Остин, здесь же нет музыки.

Вдруг откуда-то из-за кустов появляется саксофонист, который начинает играть ту самую песню, которую пел мне Остин. Вспомнив об этом, я запрокидываю голову и громко смеюсь. Стоун обнимает меня за талию и берет мою руку в свою. Мы танцуем, смотря друг на друга влюбленными глазами, а затем он произносит.

— Этот дом наш.

Вскидываю бровь.

— Ты купил нам дом?

— Я купил нам дом. Он тебе понравится.

— Он мне уже нравится. Но зачем, ведь я и так почти все время провожу в твоей квартире недалеко от стадиона.

Остин молчит.

— Остин?

— Хочу, чтобы здесь мы стали семьей.

Воздух будто выбивают из легких, сердце норовит вылететь из груди, на глаза наворачиваются слезы счастья, когда я вижу, как Остин опускается передо мной на одной колено.

— Мышонок, ты украла мое сердце в тот самый день, когда дала мне номер «Тет-а-тет клаба» вместо своего. А когда ты включила в моей машине песню группы Битлз, я понял, что хочу жениться на тебе. Два долгих года я не делал этого, потому что твой отец сказал, что расчленит меня и спрячет мои останки рядом с останками монашки в Уитби, если я сделаю это до того, как ты окончишь университет. Понятия не имею, о чем он говорил, детка, но звучало дико страшно. Но теперь, когда тебе осталось учиться всего два месяца, я хочу спросить… Лив, ты согласна, наконец, узнать, любишь ли ты целоваться под дождем со мной, и, когда полюбишь, делать это пока смерть не разлучит нас?

Я смеюсь и кричу:

— Да, да. Боже. ДА! Я так тебя люблю!

Остин надевает мне на палец кольцо и кружит в воздухе, пока я покрываю его лицо невесомыми поцелуями. Через мгновение мы останавливаемся, и он легко касается моих губ своими, а затем, улыбнувшись своей улыбочкой с милыми ямочками на щеках, интересуется:

— Знаешь, какой у этого дома номер?

— Какой?

— Тринадцать, — ухмыляется Остин.

— Ммм, — мычу и глупо улыбаюсь я. — Тринадцать — мое самое любимое число!