БАРБАРА КАРТЛЕНД

ПРОСТО СУДЬБА

От автора

Ирландские лошади впервые получили известность в 1880 году, когда императрица Австрии Елизавета охотилась в Ирландии.

Она была потрясена этой страной и выращенными в ней скакунами, с которыми не могли сравниться ее собственные венгерские.

В 1907 году жеребец ирландской породы по кличке Орби выиграл Английские Дерби, Ирландские Дерби и Дерби в Балдоуэле.

Он был единокровным братом Роудоры — победительницы скачек «Тысяча Гиней» 1908 года.

Позже великолепный жеребец королевы-матери Двойная Звезда, начиная с 1956 года, на протяжении восьми лет принимает участие в пятидесяти скачках, причем в семнадцати из них выходит победителем.

Двойная Звезда был большим любимцем публики. Этот очень покладистый и невозмутимый конь предпочитал соревнования в Лингфильде, где он был непобедим, но ненавидел Челтнем.

Хороший тренер знает все о пристрастиях своего неординарного подопечного: какую дорожку, покрытие, дистанцию, время года и жокея предпочитает тот.

Ирландцы, будь то мужчины, женщины или лошади, отличаются впечатлительностью, эмоциональностью, ранимостью и восприимчивостью в своих симпатиях и антипатиях.

Глава 1

Филомена возвращалась с прогулки через сад, который все еще был красив, хотя, к сожалению, они не могли позволить себе нанять еще одного садовника.

С тех пор как умер ее отец, им с матерью приходилось экономить на многом. Кажется, больше всего девушку расстраивало, что они вынуждены были уволить почти всех садовников и сократить число конюхов.

Заросшие зеленые лужайки, окруженные давно не стриженным тисовым кустарником, требовали ухода, а цветочные клумбы явно нуждались в прополке. Тем не менее сад все еще сохранял свою былую красоту и цветы на клумбах поражали буйством красок. Для Филомены не могло быть ничего прекраснее этого времени года, когда не увяли еще весенние первоцветы, но уже распускаются ранние летние розы, внося новые оттенки в многоцветие сада.

Садом всегда занималась мама, уделяя ему большую часть времени.

Отец же, умерший в прошлом году, был полностью поглощен изучением Греции.

Филомене даже иногда казалось, что ему и жить следовало бы в Греции, а не в Англии.

Впрочем, здесь тоже было то, что вызывало отцовскую гордость, — его дом и его имя.

Ведь фамилия Мэнсфорд принадлежала к числу старейших в Великобритании.

Дом, в котором всегда жили представители их рода, построен был еще во времена королевы Елизаветы.

И сейчас, глядя на него, Филомена думала, что на свете нет здания прекраснее этого.

За прошедшие столетия красные кирпичи, из которых были когда-то сложены его стены, приобрели мягкий розоватый оттенок.

Высокие дымоходы причудливой формы четко вырисовывались на фоне голубого неба, а лучи солнца сверкали в окнах, играя на алмазных гранях стекла.

Да, Филомена очень любила свой дом.

И все же, подумала она со вздохом, такой дом особенно тяжело содержать в порядке без большого числа слуг.

С тех пор как умер отец, все заботы о доме, парке и саде легли на ее плечи.

Мать, ласковая, нежная и красивая женщина, была совершенно не способна ничем управлять.

Это касалось даже ее собственной жизни. Обо всем всегда заботился только ее покойный муж.

Именно властность, уверенность в себе, сознание, что с его мнением считались все окружающие, особенно импонировало его жене.

То, что они так удачно дополняли друг друга, и делало их счастливой парой, такой, какие бывают только в сказках.

Лишь одно обстоятельство омрачало жизнь Лайонела Мэнсфорда — то, что у него не было сына.

Однако это не мешало ему восхищаться двумя дочерьми, которым он при рождении дал греческие имена.

Старшую он назвал Алоиз, а младшую — Филоменой.

Младшая была небольшого роста, с белокурыми волосами и необыкновенно хорошенькая, домашние звали ее «Мена».

Отец не раз повторял ей, что по-гречески ее имя буквально означает «я — любимая».

И решительно добавлял:

— И так будет всегда, любимая моя!

Но Мена не могла не сознавать — своим появлением на свет она принесла отцу глубокое разочарование.

Между Филоменой и ее старшей сестрой было четыре года разницы, и мать уже с отчаянием думала, что Алоиз останется единственным ребенком в семье.

Узнав о своей новой беременности, Элизабет Мэнсфорд страстно молилась, чтобы Бог дал ей сына. Но вместо желанного сына на свет появилась Филомена.

Однако с годами отец почти забыл о пережитом разочаровании при появлении на свет девочки — настолько совершенна в своей прелести была его дочь.

— Ты похожа на богиню с Олимпа, моя любимая, — как-то сказал он дочери.

— Может быть, я и есть древнегреческая богиня, — со смехом отвечала Мена. — И спустилась именно сюда и именно сейчас просто потому, что удивительно хорошо дополняю ваше исследование, посвященное славной истории Древней Греции.

Как только у Лайонела Мэнсфорда появлялись свободные средства, он тут же тратил их, приобретая фрагменты древнегреческих статуй и ваз.

И это, конечно же, помимо книг по истории, исследовательских работ или поэтических произведений, написанных теми, кому посчастливилось работать в Греции.

Сам он был там только однажды, еще в юности. И так никогда и не смог забыть восторга, который испытал от увиденного.

Об этом он много рассказывал своим дочерям, но и история рода Мэнсфордов и дома, в котором жили многие его поколения на протяжении веков, не была оставлена им без внимания.

Он поведал девочкам о героических подвигах, вписанных в историю теми, кто носил это имя.

Рассказывал о той роли, которую они сыграли в сражениях при Аджинкоте и Вочестере.

И о том выдающемся представителе рода Мэнсфордов, что стал одним из генералов герцога Мальборо.

— Папе очень обидно, что у него нет сына, который мог бы стать героем, о каком он рассказывал нам сегодня утром, — обратилась однажды Мена к матери.

— Конечно, любимая, и именно поэтому вы обе обязаны постараться восполнить то, что он не может иметь, отдавая ему как можно больше вашей любви и внимания.

Мена была согласна с матерью, но Алоиз возразила:

— Думаю, что отец должен быть счастлив, что у него есть мы. Ведь мы обе такие красивые!

Она была как раз в том возрасте, когда девушка начинает осознавать свою привлекательность.

И Алоиз понимала, насколько она красива: мальчики в церковном хоре заглядывались на нее, а друзья родителей прерывали беседу, обращая на нее свои восторженные взоры, когда она входила в комнату.

Мена с тоской подумала, что именно красота Алоиз стала причиной, по которой сестра покинула семью и забыла о них.

Сама же Мена была счастлива жить с матерью, которую очень любила.

И все же иногда ей приходило в голову, что было бы совсем неплохо общаться со сверстниками, веселиться, радуясь каждой удачной шутке, и придумывать забавные развлечения.

Ее мать не находила радости ни в чем. После смерти мужа ее словно охватила какая-то апатия, безразличие ко всему, что происходило вокруг.

Мена с отчаянием понимала, что не в силах придумать ничего, что могло— бы принести матери радость и сделать ее хоть чуточку счастливее.

«Вся ее жизнь так зависела от папы, — думала девушка, — что с его смертью она потеряла не только его любовь, заботу и внимание, но и смысл своего существования, не стало того человека, ради которого стоило заботиться о себе и своей внешности».

В свои сорок два года Элизабет Мэнсфорд все еще оставалась очень красивой. А когда отец только женился на ней (Элизабет было тогда столько же лет, сколько сейчас Мене), ее прелестная внешность очаровывала всех.

Где бы ни появлялась молодая пара, юную супругу осыпали комплиментами, а Лайонела поздравляли с удачной женитьбой.

От похвал она словно расцветала еще больше, подобно бутону розы, распускающемуся под лучами солнца.

«Вот-вот, — думала Мена, приближаясь к дому, — мама совеем как цветок».

Элизабет Мэнсфорд была причудливым цветком, угасавшим без внимания и интереса к себе.

«Теперь, когда мы уже сняли траур, — решила Мена, — нам, наверное, следует организовать у себя прием».

И она стала мысленно перебирать живущих по соседству знакомых, которых можно было бы пригласить.

В округе было много семейных пар, но она никак не могла припомнить ни одного подходящего неженатого мужчину, который составил бы компанию матери на время ленча или обеда.

Было несколько мужчин, не связанных брачными узами, но совсем молодых, почти ровесников самой Мены.

Правда, весь этот год они соблюдали глубокий траур, поэтому вполне вероятно, что за это время в окрестностях появились новые обитатели, о которых она еще не знала.

«Я должна что-нибудь предпринять! Маме это необходимо», — твердо решила Мена, направляясь к дому.

Она прошла через холл, откуда вела наверх великолепная дубовая лестница с искусно вырезанными балясинами перил, и вошла в гостиную.

Это была одна из самых очаровательных комнат в доме.

Невысокий потолок, два больших арочных окна и прекрасный мраморный камин, сделанный на месте старинного очага.

Госпожа Мэнсфорд сидела на диване у окна.

Диван стоял так, что солнечные лучи, проникавшие сквозь алмазные грани оконных стекол, сверкали на ее волосах, придавая им золотистый блеск.

И у матери, и у дочери волосы были одного цвета, а кожа у обеих — бледно-розовая, почти прозрачная.

А вот глаза у Мены были темнее — темно-голубые, почти синие, и их не затуманивала грусть и подавленность.

Элизабет посмотрела на приближающуюся к ней дочь.

— Как твоя прогулка, Мена? — спросила она.

— Я прошлась по полю и вернулась через лес, — ответила Мена. — Взгляни, мама, я принесла тебе венерины башмачки. Я подумала, ты будешь рада, ведь они так прекрасны.

Миссис Мэнсфорд взяла цветы из рук дочери.

— Они премилые, — согласилась она. — Это ведь тоже орхидея, в наших оранжереях никогда не переводились орхидеи, когда мы могли позволить себе оплачивать работу садовников, заботящихся об этих цветах.

— Да, мама, я знаю и всегда вспоминаю, как ты была великолепна, когда заколола их в волосы на какой-то званый обед.

Неожиданно се мать рассмеялась.

— Я хорошо помню тот обед, — сказала она. — Дамы в роскошных диадемах негодовали, потому что все мужчины рассыпались комплиментами передо мной, игнорируя их бриллианты.

— Ты зашла, чтобы пожелать мне спокойной ночи, — продолжала вспоминать Мена, — и мне показалось — я увидела сказочную принцессу.

— Я и чувствовала себя принцессой из сказки, ведь со мною был твой отец, — заметила миссис Мэнсфорд, и в ее глазах вновь появилась печаль.

Мена собрала дикие орхидеи и добавила их к цветам, стоявшим в вазах на столике у стены.

— Знаешь, мама, я размышляла над тем, что теперь, когда траур закончился, нам необходимо принимать гостей и устраивать приемы.

— Устраивать приемы? Но зачем? — удивилась миссис Мэнсфорд.

— Ну, я подумала, что было бы совсем неплохо снова встретиться с нашими соседями, — ответила Мена. — Я вспомнила всех, кто, подобно сэру Руперту и леди Холл, имели обыкновение весьма часто посещать наш дом, когда еще был жив папа.

Мать ничего не отвечала, и Мена продолжила:

— Да и полковник Странгевейс с супругой, я уверена, с удовольствием навестили бы нас.

— Но как же мы можем устраивать приемы? Твой отец был таким радушным хозяином,' но теперь его нет с нами. Ты же понимаешь, что все будет совсем иначе, чем когда он сидел во главе стола, такой остроумный, веселый…

В ее голосе послышались слезы, и Мена торопливо добавила:

— Кроме того, мама, я думаю нам надо позаботиться о новых нарядах. Мода, несомненно, немного изменилась за то время, пока мы ходили в черном.

Воцарилась пауза. Немного погодя миссис Мэнсфорд беспомощно произнесла:

— Если ты хочешь, чтобы мы принимали гостей, моя дорогая, тебе придется самой обо всем позаботиться. Ты же знаешь, что твой отец всегда сам все организовывал, а я даже не смогу сообразить, с чего начать.

— Я все устрою, мамочка, — ответила Мена, — и я уверена, что это тебя приободрит. К тому же миссис Джонсон давно страдает, что ее кулинарные способности некому оценить по заслугам.

Миссис Джонсон работала в доме с незапамятных времен. Она была отличной кухаркой и последнее время часто приходила в отчаяние: что бы она ни приготовила и ни послала к столу, ничто не могло вызвать аппетит у ее госпожи и заставить ее съесть больше одной-двух ложек.

— Я действительно совсем не голодна, дорогая моя, — обычно отвечала миссис Мэнсфорд, когда Мена пыталась увещевать ее. — Помню, насколько привередлив был твой отец в отношении угощения, на столе всегда должно было стоять нечто особенное, но я только притворялась, что получаю удовольствие от того или иного блюда, лишь бы сделать ему приятное.

«Мне необходимо придумать что-нибудь такое, что возбудит в маме хоть какой-то интерес к жизни», — думала Мена.

Она уже пробовала заинтересовать мать книгами, которые заказала из Лондона, чтобы пополнить библиотеку, и без того весьма обширную. Но Элизабет Мэнсфорд и раньше не отличалась большой любовью к чтению, тем более не тронуло ее это и теперь.

Когда муж читал ей вслух написанное им о Греции, она всегда казалась очень внимательной слушательницей.

Однако Мена замечала, что она скорее наслаждалась звуком его голоса, а не строками, выходившими из-под его пера.

Теперь же девушка была решительно настроена сделать что-нибудь и вывести мать из охватившей ту апатии.

Она подошла к секретеру эпохи королевы Анны, стоящему в углу гостиной, и начала набрасывать список соседей.

Было грустно сознавать, что почти все они довольно почтенного возраста.

Мена привыкла воспринимать свою мать молодой женщиной.

Ее отец, который был всего на несколько лет старше своей жены, часто говорил:

— Проблема нашего графства состоит в том, что молодежь уезжает в Лондон, оставляя позади все эти «старомодные чудачества»!

Но, несмотря на это, пока он был жив, в его доме, казалось, никогда не иссякал поток гостей.

Мена знала, что многие из них обращались к нему за советом по вопросам, связанным с лошадьми, в которых он хорошо разбирался, особенно когда речь шла о породе.

Ее отец был великолепным наездником.

Когда кто-нибудь из соседей собирался приобрести лошадей, то неизменно консультировался с ним, прежде чем заключить сделку.

Мене было всего семнадцать, и она еще не успела завершить свое образование, когда умер ее отец.

Она понимала, что он задумал дать ей весьма обширное, хотя и несколько нетрадиционное для девушки образование, но ведь сына у него не было.

Видимо, это было отчасти вызвано его желанием иметь в будущем собеседника, с которым можно было бы обсуждать интересующие его темы, требующие вполне академических знаний.

Жена мало подходила для подобной роли, поскольку, как догадывалась Мена, мать только внимательно выслушивала его и хвалила все, что бы он ни сказал или ни сделал.

Но он-то знал, что она просто не способна спорить с ним.

К тому же госпожа Мэнсфорд никогда не была по-настоящему заинтересована предметом обсуждения, ее интересовал только муж.

Он обожал ее, однако ему необходим был кто-то, с кем можно было бы поспорить, завести дискуссию.

Кто-то, кто обладал бы умом и знаниями, позволяющими составлять свои личные суждения, отличные от мнения отца, и высказывать эти суждения в споре с ним. И все это он нашел в своей дочери Мене.

Поэтому-то он в свое время и настоял на том, чтобы девочка получала такое же разностороннее образование, как если бы это был юноша.

К ней приглашали гувернанток и учителей не только, по традиционным предметам, но и специалистов в таких областях знаний, как восточные языки и западные религии. И естественно, у нее был наставник по истории Древней Греции. Мена обожала эти уроки.

И не только потому, что ее на самом деле интересовало все изучаемое ею, но и потому, что ей передавалось восторженное отношение отца к этой прекрасной стране.

Она часто думала, что со смертью отца опустела не только жизнь матери, но и ее собственная.

Какой невыносимой мукой было входить в его кабинет, зная, что никогда больше она не увидит там отца.

Как часто, бывало, взволнованно вбегала она туда, чтобы поделиться с отцом прочитанным в книге или газете.

— Взгляни, папа, что тут написано! На одном из греческих островов был обнаружен еще один древний храм, посвященный Аполлону!

Глаза лорда Мэнсфорда немедленно загорались.

— Где же они нашли его? — спрашивал он. — Что-то не могу припомнить, чтобы слышал что-нибудь похожее раньше!

Он приходил в такой восторг, как если бы Мена нашла драгоценный камень.

И если госпожа Мэнсфорд чувствовала себя потерянной без любви, которую муж давал ей, Мена тосковала, утратив источник знаний и игры воображения.

Ей часто казалось, что смерть отца словно опустила перед ней темную завесу.

До сих пор Мена все еще не могла представить себе, как ей преодолеть это состояние.

Она успела записать около полудюжины имен, когда внезапно услышала в зале голоса.

Мена удивилась, на мгновение она даже подумала, что ей это только кажется.

Уже очень давно никто не навещал их, за исключением пожилого священника.

Раньше в доме бывали еще учителя Мены, но месяц назад, когда ей исполнилось восемнадцать, она прекратила свои занятия и рассталась с ними.

Конечно, ей хотелось бы продолжать заниматься, хотя бы потому, что уроки заполняли медленно тянущиеся унылые дни.

Но она понимала, что в их положении это было бы излишней и ненужной расточительностью.

Они не могли позволить себе подобные траты, да к тому же, так или иначе, но она уже достигла того уровня знаний, когда ей нечему было больше учиться у своих учителей.

— Теперь мне надо заниматься самообразованием, — приняла она решение, понимая, что это вовсе не одно и то же — учиться самостоятельно или иметь наставника, с которым можно обсуждать изучаемые вопросы.

Или вести споры с отцом, когда он еще был жив.

Теперь она явно слышала голос Джонсона — их дворецкого — и другой голос, но она не смогла сразу узнать, с кем он разговаривал.

Дверь в гостиную отворилась, и Джонсон объявил:

— Леди Барнхэм, мэм!

Госпожа Мэнсфорд удивленно подняла глаза, а Мена радостно воскликнула:

— Алоиз! Неужели это действительно ты?

В комнату вошла молодая женщина. Она казалась самим воплощением элегантности.

«Алоиз всегда была прекрасна», — подумала Мена. Но в этом модном наряде, юбка которого была присобрана сзади в турнюр, в шляпке, украшенной зелеными перьями, она была просто восхитительна. При взгляде на нее захватывало дух.

Она пересекла комнату и подошла к матери. Госпожа Мэнсфорд протянула к ней обе руки.

— Алоиз, любимая моя! Какой сюрприз! Я думала, ты совсем позабыла о нас!

— Как хорошо снова видеть вас, мама, — произнесла Алоиз, наклоняясь к матери и слегка целуя ее в щеку.

Затем она обернулась к сестре, которая подбежала к ним из другого конца комнаты.

— Боже мой, Мена! — воскликнула она. — Как ты выросла! А я все еще думала о тебе как о маленькой девочке.

«Это кажется невероятным, — подумала Мена, — но Алоиз не была дома целых четыре года».