— Немного, — призналась Корнелия.

Она не стала рассказывать, что ее единственным партнером был собственный отец, и танцевали они под аккомпанемент матери, игравшей в гостиной на рояле, который никогда не знал настройки.

— Мы легко найдем для тебя учителя, — сказал лорд Бедлингтон. — Теперь, когда ты должна войти в общество, тебе, наверное, захочется многому научиться. Без колебаний можешь просить все, что захочешь.

— Мистер Мазгрейв сказал мне, будто вы хотите, чтобы я осталась в вашем доме до совершеннолетия.

— Совершенно верно, — согласился лорд Бедлингтон, — и твои родители хотели бы этого, я уверен, особенно сейчас, когда у тебя появился небольшой капиталец.

Губы Корнелии тронула саркастическая улыбка. Так вот что дядя называет небольшим капитальцем, подумала она, — тысячи фунтов, поступающие каждые три месяца.

Элегантный двухместный экипаж, в котором они ехали, продвигался с хорошей скоростью к Вест-Энду, фешенебельному району Лондона. Перед тем как сесть в карету, Корнелия бросила взгляд на лошадь и одобрила то, как сиял начищенный до блеска круп животного и красиво смотрелась сбруя с высоким султаном, хотя, к своему ужасу, увидела, что на лошадь надели мартингал.

Они с Джимми часто разговаривали о злостном использовании мартингала, и хотя ей очень хотелось начать спор с дядей по этому поводу, она поняла, что сейчаснеподходящий момент.

— Надеюсь, тебе понравится здесь, — говорил лорд Бедлингтон. — Жизнь у тебя была горестной: потеря родителей, а теперь еще и кузины.

— Я была очень счастлива в Роусариле, — сказала Корнелия. — Нельзя ли мне жить там?

— Одной? Разумеется, нет. И слушать не стану, — резко ответил дядя.

— Все же я смогу вернуться домой, когда мне исполнится двадцать один год.

— Если захочешь. Но задолго до этого ты уже будешь замужем, — ответил он.

— Замужем? — удивленно повторила Корнелия и покачала головой.

— Ну конечно, — весело отозвался лорд Бедлингтон. — Все юные особы рано или поздно должны выйти замуж. Но у тебя еще будет время подумать обо всем. Ты найдешь, что Лондон очень веселый город, а твоя тетя представит тебя нужным людям.

— Я благодарю вас.

Корнелии стало интересно, какого бы он был о ней мнения, если бы она вслух выразила свои мысли, заявив, что не желает знакомиться с «нужными людьми». Общий язык она находила только с Джимми и с такими же знатоками лошадей. Но разве она могла сказать об этом? Отныне, подумала Корнелия, ей будет трудно разговаривать открыто и прямо, как она привыкла с детства.

В Лондоне ей достанется участь всего лишь недавней ученицы, которая должна уважать старших, испытывать благодарность за любую любезность, оказанную ей, и единственное, к чему ей следует теперь стремиться — это привлекать молодых людей, чтобы среди них выбрать мужа.

Нет, она ничего не могла произнести вслух, ей оставалось только ненавидеть всех и все вокруг. Она ненавидела дядю, который оказался чванливым занудой, в точности как его описал отец; она ненавидела тетю, которую еще не видела; она ненавидела экипаж с его мягкими обитыми сиденьями и элегантными габардиновыми ковриками; она ненавидела кучера на козлах, в цилиндре с султаном, а рядом с ним — лакея в ливрее, ловко вспрыгнувшего на запятки после того, как захлопнул за ними дверцу.

От всего этого ненавистно веяло богатством и роскошью, все это было частью неведомого для нее мира, которого она инстинктивно сторонилась. Дядя прокашлялся и после длинной паузы снова заговорил.

— Сейчас мы находимся на Гросвенор-сквер, дорогая. Как видишь, все дома здесь чудесной архитектуры.

— Да, вижу, — ответила Корнелия.

Вновь наступила тишина, нарушаемая только позвякиванием сбруи и топотом конских копыт.

— Проедем Гросвенор-стрит, — пробормотал дядя, — и через минуту окажемся на Парк-Лейн.

Впереди них образовался небольшой затор, и экипаж почти остановился, пока несколько карет поворачивали с боковой улицы. Корнелия могла разглядеть, кто в них сидел. Женщины были великолепны: в боа из перьев, широких шляпах, обильно украшенных цветами, все они в руках держали изящные зонтики от солнца.

«Должно быть, я выгляжу рядом с ними очень потешно», — подумала Корнелия с упавшим сердцем.

Экипаж вновь начал медленно двигаться вперед. Неожиданно девушка услышала, как дядя проворчал, еле сдерживаясь, проклятие, и внимательно посмотрела в окно.

На другой стороне улицы она увидела черно-желтый щегольской фаэтон, который только что вывернул из-за угла с Парк-Лейн. Но внимание Корнелии привлекли лошади — пара гнедых арабских кровей, что было видно по их выгнутым дугой шеям и большим чувствительным ноздрям. А затем она поняла, что этих огненных мятежных животных умело удерживает рука человека, управляющего фаэтоном — темноволосого, широкоплечего, молодого мужчины в лихо сдвинутом на бок цилиндре и с огромной красной гвоздикой в петлице.

Корнелия подумала, что такого красавца ей еще ни разу не доводилось видеть. Она и не предполагала, что мужчина может обладать столь безупречной элегантностью и в то же самое время так легко справляться с лошадьми, запряженными цугом, с мастерством, которому она невольно отдала должное.

Корнелия и лорд Бедлингтон были не единственными, кто внимательно следил за молодым человеком, чьи лошади готовы были рвануть, так что казалось, еще секунда — и они перевернут хрупкую коляску. Прохожие останавливались, чтобы поглазеть на старую как мир битву между человеком и животным, но она закончилась так же внезапно, как и началась, победой возницы. Ловко прищелкнув кнутом, он направил лошадей вперед, и они тут же взяли рысцой, что от них и требовалось. Фаэтон быстро покатил и вскоре скрылся из виду.

— Ловко! — чуть задохнувшись воскликнула Корнелия, но, бросив взгляд на лицо дяди, решила, что лучше бы ей промолчать.

Меж густых бровей лорда залегла суровая складка, губы плотно сжались от злобы. Корнелия хоть и была во многом неопытной, но могла определить, когда человек находится на грани срыва, к тому же она припомнила сдавленное проклятие, прозвучавшее при появлении фаэтона. Что-то в этом вознице беспокоит дядю, подумала девушка, и потому, что среди всех прочих качеств ей была свойственна природная тактичность, она быстро произнесла:

— А впереди нас парк? Какой красивый. Гнев растаял в глазах дяди.

— Да, это Гайд-Парк, — ответил он. — Туда выходят окна нашего дома, поэтому тебе не придется тосковать по деревенской природе.

У Корнелии было собственное мнение на этот счет, но она ответила ему вежливо, и через несколько минут они подкатили к входной двери с портиком. Лакей соскочил с запяток и распахнул дверцу. Карета еще не успела остановиться, как на верхней ступени лестницы, ведущей в дом, появился дворецкий. За ним следовали два ливрейных лакея в напудренных париках; отвесив поклон дяде, они приняли у него шляпу и трость.

— Пройдем в библиотеку, дорогая, — предложил лорд Бедлингтон. — Твоя тетя спустится через минуту.

Корнелия даже не представляла, что где-то существует подобная роскошь и великолепие. Высокие окна были задрапированы тяжелыми бархатными шторами и тонким муслином. Диваны и стулья обтягивал атлас и парча, а между книжных полок, стоявших вдоль почти всех стен, вклинились большие зеркала в позолоченных рамах.

Корнелия сомневалась, правильно ли будет выразить свое восхищение или лучше помолчать, когда в комнату вошла леди Бедлингтон. Корнелия ошеломленно уставилась на нее. Она не предполагала, что увидит такую прелестную особу в бело-розово-золотистых тонах, элегантно одетую, с великолепной осанкой, к тому же с виду очень молодую.

— Значит, это и есть твоя племянница, Джордж. Ты меня не представишь? — услышала девушка сладкий, чуть жеманный голосок.

— Это Корнелия, Лили, — сухо произнес лорд Бедлингтон.

— Здравствуйте, — тихо промолвила Корнелия, пожимая руку тете.

— А теперь я могу оставить Корнелию с тобой, Лили, — чопорно произнес лорд Бедлингтон, но в его голосе угадывалось облегчение, словно он был рад избавиться от чего-то сверх всякой меры утомительного.

— Ну, конечно, Джордж. Тебе следует отправиться во дворец повидать лорда Чемберлена и похлопотать, чтобы я смогла представить Корнелию ко двору. Списки, скорее всего, составили еще несколько месяцев назад, но я уверена, ты сумеешь пустить в ход свои связи. Если нет, я переговорю с королем. Во вторник вечером он прибудет в Лондондерри-Хаус.

— Лучше сделать все официально, — заметил лорд Бедлингтон.

— Да, конечно, если возможно, — согласилась Лили.

— Вы хотите сказать, что я должна предстать перед королем и королевой? — Корнелию охватил ужас. — Неужели это обязательно? Мне бы этого очень не хотелось.

Она представила себя во дворце, неловкую, неуклюжую, то и дело попадающую впросак, обсмеянную толпой придворных, таких же элегантных и наводящих на нее благоговейный страх, как и тетя Лили.

— Разумеется, ты должна быть представлена, — подчеркнуто строго заявила леди Бедлингтон. — С платьем придется поторопиться, но, надеюсь, это можно устроить. Все равно тебе нужно обзавестись новым гардеробом.

Ее взгляд скользнул по старому пальто и шляпке, бывшими в моде пять лет тому назад.

— Да, я тоже думала, что мне понадобятся новые наряды, — сказала Корнелия. — В Ирландии не так просто купить хорошие вещи, к тому же у меня никогда не было времени, чтобы съездить в Дублин.

— Вряд ли дублинская мода — именно то, что нужно в Лондоне, — сказала Лили. — Пожалуй, тебе следует распорядиться о карете, Джордж. Как только Корнелия отдохнет, мы отправимся по магазинам и посмотрим, что ей можно подобрать.

Корнелия слегка вздохнула. Она ненавидела наряды. И вообще предпочла бы заняться чем угодно, лишь бы не ездить по магазинам.

— Наверное, тебе хочется умыться с дороги, Корнелия, — сказала леди Веллингтон, — и сменить этот дорожный костюм на что-нибудь легкое. — Она поколебалась секунду, а затем произнесла то, что, по-видимому, занимало ее мысли более всего: — Эти очки… тебе нужно их носить?

— Да, — твердо заявила Корнелия, — прошлой зимой я повредила глаз на охоте, и доктор велел мне не снимать очки по крайней мере девять месяцев.

— Как жаль, — сказала леди Веллингтон, но почему-то в ее голосе не слышалось сочувствия. — Моя горничная покажет тебе твою комнату. Она ждет в холле.

— Благодарю вас, тетя Лили.

Корнелия вышла в холл, где ее поджидала довольно сурового вида женщина в маленьком белом фартучке.

— Сюда, пожалуйста, мисс, — коротко бросила она. В библиотеке Лили опустилась на один из стульев.

— Мой дорогой Джордж, кого ты привез? Ты когда-нибудь видел такой наряд? Это пальто, должно быть, столетней давности… А что касается шляпки, то ее место в музее!

— Полно, Лили, не будь несносной, — взмолился лорд Веллингтон. — Ты ведь знаешь, девочка осиротела, да и Роусарил находится в глубине страны. Где же ей покупать платья?

— Дело не только в платьях, Джордж. А очки! Ты слышал, что она сказала — ей прописали носить их еще три месяца.

— Ну так постарайся сделать из нее все, что можешь. По крайней мере денег на это предостаточно.

— Единственное утешение, — сказала Лили. — Не жди от меня чудес — я не волшебница.

— Ее мать была хорошенькой, — заметил лорд Бедлингтон. — А Берти всегда считался в семье Адонисом и повесой. Почему бы их ребенку и не оказаться симпатичным, если ты чуть-чуть приложишь усилие?

— Я уже сказала, что не волшебница, — холодно отреагировала Лили. — Но не беспокойся, Джордж, я все устрою.

Лорд Бедлингтон направился к двери, а затем остановился в нерешительности.

— Надеюсь, ты поговорила с Роухамптоном?

— Да, поговорила, — ответила Лили. — Я сказала все, как ты велел, Джордж. Но не забывай, что мы выводим в свет дебютантку, а на сегодняшний день он самый желанный жених во всем Лондоне. Само собой разумеется, он должен быть приглашен на все вечера, которые мы будем устраивать для Корнелии.

— Лишь бы он свое внимание сосредоточил на Корнелии — больше меня ничего не волнует, — сказал лорд Бедлингтон, — но не думай, что я настолько глуп, чтобы поверить, будто молодой Роухамптон именно сейчас жаждет познакомиться с какой-то дебютанткой.

Лорд Бедлингтон вышел из библиотеки, громко хлопнув дверью. Лили посидела немного после его ухода, затем поднялась и подошла к зеркалу в золоченой раме. С минуту рассматривала себя, а потом начала улыбаться. Наконец рассмеялась.

— Очки! — вслух произнесла она. — Бедный, бедный мой Дрого!

Глава 3

В бальный зал вошли король с королевой, а дамы, приседавшие по обе стороны от прохода, поднимались и опускались, словно волны какого-то разноцветного моря.

«Он в точности, как на своих портретах, — подумала Корнелия, — а она несравненно прелестнее».

Рядом с королевой Александрой в платье из бледно-зеленого атласа все остальные женщины казались неуклюжими и безвкусно одетыми. Правильный овал лица, чистый лоб, точеный нос и ослепительный цвет лица подчеркивались цветом глаз. Изящная головка с неподражаемой грациозностью и величием была посажена на длинную белую шею, а лучезарная улыбка пленяла каждого, кому адресовалась.

Бальный зал в Лондондерри-Хаус с его сверкающими люстрами, золотым и белым убранством, легендарными портретами и гирляндами оранжерейных цветов, любого заставил бы восхищенно ахнуть, не то что простодушную Корнелию.

Собравшиеся гости внушали ей не меньшее благоговение. Блеск диадем, сверкающие ожерелья и корсажи, расшитые бриллиантами, изумрудами и сапфирами, почти слепили. Платья дам заставили Корнелию понять, как мало ей известно о моде, и как, должно быть, смешно она выглядела в свой первый день в Лондоне.

Впрочем, и сейчас она никоим образом не была довольна своей внешностью, несмотря на то, что ее платье было куплено на Бонд-стрит, а прическу ей сделал личный парикмахер тети Лили. Времени, чтобы сшить бальный туалет специально по ее фигуре, не осталось, и единственное платье, которое успели переделать за двадцать четыре часа, было из белого атласа и обильно украшено венецианским кружевом. Услышав, сколько стоит этот наряд, Корнелия потеряла дар речи, но когда она его надела, то поняла, что он ей не идет. Цветное кружево, пенившееся вокруг плеч и по подолу платья, придавало ее коже желтоватый оттенок, и хотя она мало в этом понимала, но видела, что и ее фигуру оно выставляет в невыгодном свете. Посмотрев на себя взеркало перед уходом, девушка воскликнула:

— Боже, я выгляжу страшилой!

— О нет, мисс! Вы смотритесь очаровательно. Как и подобает молодой леди, — попыталась успокоить Корнелию горничная, помогавшая ей одеваться, но девушка состроила гримасу своему отражению в зеркале.

— Лестью не заштопать дырок на чулке, — заметила она и рассмеялась при виде выражения лица горничной. — Это ирландская пословица, — объяснила она. — Одна из самых любимых пословиц Джимми. Он служил грумом у моего отца, и никто не мог от него добиться лестью, чтобы он поверил чему-нибудь, кроме правды. Будем же откровенны и признаемся — выгляжу я ужасно.

— Это только оттого, что вы не привыкли наряжаться, мисс. Когда вы окажетесь среди других дам, то почувствуете себя по-другому.

Корнелия промолчала. Она внимательно рассматривала свою прическу, с тревогой глядя на монументальное сооружение, воздвигнутое на ее голове месье Анри. Тугие завитки и волны, начесанные на искусственный остов, сделали лицо очень маленьким и потерянным под гигантским птичьим гнездом.

Голове было ужасно неудобно и, несмотря на все ухищрения месье Анри, Корнелия была уверена, что задолго до того, как она доедет до дворца, на затылке у нее будут висеть пряди волос или на макушке выбьется один-два локона. Однако теперь она уже ничего не могла поделать, разве что почувствовать неожиданно острый приступ ностальгии по Роусарилу. Весь день напролет она думала о невысоком сером доме, окруженном зелеными полями, о горах с багровыми на фоне неба вершинами и о море, мерцающем вдали. А еще она вспоминала лошадей, которые, должно быть, поджидают ее в своем загоне, удивляясь, почему она их забыла, и Джимми, насвистывающего за работой, наверное, он тоже тоскует по ней; и не один, а много раз в течение дня ей приходилось прикусывать губу, чтобы не дать волю слезам.

Иногда, видя так много нового вокруг, наблюдая за неведомым миром, — временами он оказывался неожиданно прекрасным — Корнелия ненадолго забывала Роусарил, но всякий раз, когда она меньше всего ожидала этого, ее захлестывала тоска по Ирландии, давящая тоска, которой нельзя противостоять.

В таких случаях, не видя ничего от горя, она начинала ненавидеть все, что было незнакомо ей, и жаждала оказаться там, где ее знали и любили. Она цеплялась за свои очки, как утопающий за соломинку. Они служили ей единственной защитой от любопытства окружающих ее людей.

Дом дяди был наполнен людьми с рассвета до глубокого вечера. Гости приходили и к завтраку, и к чаю, и к обеду. Знакомые и друзья являлись с визитами или заглядывали в надежде застать леди Бедлингтон дома, а когда их представляли племяннице хозяев, Корнелия каждый раз замечала мимолетную задумчивость в глазах визитеров и улавливала нотки любопытства в их голосах.

Она была достаточно проницательна, чтобы догадаться о том, что история ее внезапного богатства шествовала впереди нее, где бы она ни появлялась, а еще она поняла, как неловко и странно чувствует себя ее тетя в новой для нее роли матроны.

— Наверное, тебе кажется, что теперь у тебя появилась собственная дочь, Лили, дорогая, — заметила одна дама сладким голосом, в котором, однако, угадывался укол.

— Ты, по-видимому, хочешь сказать «сестра», дорогуша? — возразила Лили, и Корнелия заметила, как гневно сверкнули глаза тети, и поняла, насколько больно замечание дамы задело ее тщеславие, на что и было рассчитано.

Корнелия провела в доме всего несколько часов, когда ей стало ясно, что ее приезд ни в коей мере не порадовал тетю. И дело тут было вовсе не в словах Лили; просто в ее манере проскальзывала прохладность, голос временами становился резким, и Корнелия осознала, что явилась помехой в доме. Кроме того, в отношениях между мужем и женой существовало какое-то подводное течение, которое тоже не осталось незамеченным. Они оба явно были выведены из душевного равновесия, и сознание этого делало Корнелию еще более застенчивой и неуверенной.

— Я не терплю их, и они тяготятся мной, — сказала она себе в первый же вечер. — Зачем, ну зачем мне здесь оставаться?

Она и так слишком много спорила с мистером Мазгрейвом, поверенным, чтобы надеяться ходя бы на один шанс вернуться домой в Роусарил. Ответ был ей известен очень хорошо — «молодые дамы не живут одни без опеки… молодых дам, если они осиротели, опекают ближайшие родственники… молодые дамы должны занять свое место в обществе… молодые дамы!.. молодые дамы!»

Как Корнелия ненавидела эти слова! Она не желала быть молодой дамой, ей хотелось снова стать ребенком — тем ребенком, который ездил на лошадях в Роусариле, бегал с собаками и возвращался домой, когда уставал, чтобы смеяться и шутить с родителями, пока не наступал час отправляться спать.

Как счастливы они были, абсолютно, совершенно счастливы до того ужасного случая! Даже сейчас Корнелия избегала этих воспоминаний. В ее жизни было нечто темное и страшное, слишком страшное, чтобы помнить о нем. Дорогой, зеленый, прелестный Роусарил — ни о чем другом она не могла думать; и все же папа очень часто рассказывал о Лондоне — городе, полном веселья и развлечений.