О’Нил Барбара
Когда мы верили в русалок
......«Эмоциональная, трагичная и бесконечно личная история взросления, падения и исправления ошибок двух сестер. Ведь все мы заслуживаем второй шанс. Шанс на прощение. Шанс на счастье и возможность начать все заново. С чистого листа».
@lesenka1806
...«История, которую сестры собирают по кусочкам, чтобы наконец начать жить и любить. Книга наполнена шумом океана и слезами боли, жарким солнцем и темными тайнами, красивыми видами и обретением себя».
@books_holy_anna
...«Маленький роман с большой географией, где герои обретают себя и друг друга. Начинаешь читать и испытываешь волнение за судьбы двух сестер как в их настоящем, так и в прошлом … И все равно надеешься на хорошее. И оно наступит, должно наступить! Обязательно к прочтению!».
@bookinessa
«Эта история о прощении, о возможности обрести семью и исправить ошибки прошлого, даже когда кажется, что уже поздно».
@skiter_rita
Посвящается Нилу, сохраняющему стойкость духа при любых невзгодах.
Глава 1
Кит
Моя сестра почти пятнадцать лет считалась умершей, и вдруг я увидела ее в теленовостях.
В тот день я шесть часов кряду работала в отделении неотложной помощи, сортируя раненую молодежь, что пострадала в драке на пляжной вечеринке. Два огнестрельных ранения, в одном случае пуля задела почку; сломанная скула, перелом запястья; множественные лицевые травмы разной степени тяжести.
И это только у девушек.
К тому времени, когда мы со всеми разобрались, я «заштопала» и утешила тех, кому более или менее повезло; неудачливых бедолаг отправили на операционные столы или поместили в палаты. После я удалилась в комнату отдыха, где достала из холодильника напиток «Маунтин дью» — мой любимый источник сахара и кофеина.
По телевизору, что висел на стене, передавали репортаж о каком-то трагическом происшествии. Я с жадностью пила приторную газировку, рассеянно глядя на экран. Ночь. На заднем плане бушует огонь. Бегут, кричат люди. Взлохмаченный телерепортер в старомодной кожаной куртке что-то вещает надлежаще серьезным тоном.
И слева у него за спиной стоит моя сестра.
Джози.
Долгое мгновение она смотрит в камеру. За эту продолжительную секунду я успеваю понять, что зрение меня не обманывает. Те же прямые светлые волосы, только теперь подстриженные до плеч — в стиле «гладкий боб». Те же раскосые темные глаза и резко очерченные скулы. Те же полные губы, как у Анджелины Джоли. Ее красота — сочетание контрастов: темного и светлого, резких и плавных линий — всегда вызывала всеобщий восторг. В ней соединились в строгой пропорции черты наших родителей.
Джози.
Мне кажется, она глядит с экрана прямо на меня.
В следующую секунду она исчезает, а бедствие продолжается. Раскрыв рот, я таращусь на пустое место, где она только что была. Держу перед собой на вытянутой руке «Маунтин дью», словно предлагаю тост.
За тебя, Джози, моя любимая сестренка.
Потом встряхиваюсь. Типичный случай. Такое бывает со всеми, кто потерял близких. Лицо в толпе на оживленной улице; девушка с походкой, как у нее. Обрадовавшись, что она все-таки жива, кидаешься за ней вдогонку…
Девушка оборачивается, и ты раздавлена. Не то лицо. Не те глаза. Не те губы.
Не Джози.
В тот первый год после ее смерти со мной это происходило сотни раз, наверно, еще и потому, что тело так не нашли. Это было невозможно, принимая во внимание обстоятельства ее гибели. Но и выжить она тоже никак бы не могла. Ее постигла не обычная смерть: она не погибла в огне во время автомобильной аварии, не спрыгнула с моста, хотя довольно часто грозилась покончить с собой.
Нет, Джози испарилась в поезде где-то в Европе, который взорвали террористы. Растворилась, исчезла, сгинула.
Для этого и устраивают похороны. Нам отчаянно нужно знать правду. Мы должны собственными глазами увидеть лица тех, кого мы любили, даже если они обезображены. Иначе в их смерть слишком трудно поверить.
Я подношу к губам «Маунтин дью» и отпиваю большой глоток. Мы обе любили эту газировку, и она напоминает мне о том, что мы значили друг для друга. Я пью, убеждая себя, что принимаю желаемое за действительное.
* * *
В предрассветной тишине покидаю больницу. Состояние у меня нервозное: я одновременно изнурена и взвинчена. Если хочу немного поспать перед следующей сменой, нужно выветрить из головы эту тяжелую ночь.
Живу я в маленьком коттедже на окраине не самого благополучного района Санта-Круза. Ненадолго заезжаю домой, где переодеваюсь в гидрокостюм и кормлю кота — худшего кота на свете. Вываливаю ему в миску полбанки влажного корма, пальцами разминаю крупные кусочки. Он мурлыканьем выражает благодарность, и я осторожно тяну его за хвост.
— Постарайся не описать ничего важного, ладно?
Бродяга моргает.
Я кладу в джип серфборд и еду на юг, не сознавая, что направляюсь к нашей бухте. Понимаю это лишь тогда, когда добираюсь до места. Я заезжаю за обочину, вдоль которой тянется расчищенная полоса, паркуюсь и смотрю на море. На рассвете там народу немного — всего несколько человек. В первых числах марта море на севере Калифорнии холодное — градусов двенадцать, но волны ровным строем бегут до самого горизонта. Идеально.
Тропинка берет начало там, где некогда шла дорожка, ведущая к ресторану. Вырубленная в нескольких футах от скалы, где прежде находилась лестница, она зигзагом вьется вниз по крутому склону. Обычно по ней мы всегда спускались в уединенную укромную бухту. Кроме нас, этим спуском никто не пользовался. Сам склон постоянно осыпается: по поверьям местных жителей, он населен призраками. Сейчас спуск в полном моем распоряжении. Впрочем, с этими призраками я хорошо знакома.
На середине склона я останавливаюсь и, обернувшись, смотрю туда, где стояли наш дом, ресторан и знаменитая терраса, с которой открывался самый прекрасный вид на свете. Теперь оба здания лежат в руинах гниющих досок и обломков, рассеянных по холму. Большинство из них за долгие годы смыли штормы. Те, что остались, почернели от времени и морской воды.
В моем воображении эти здания высятся в своей призрачной красе: раскинувшийся «Эдем» с грандиозной террасой и над ним — наш маленький домик. С появлением Дилана мы с Джози стали жить в одной комнате, но ни она, ни я не возражали. Я вижу призраки нас всех из той поры, когда мы были счастливы: безумно влюбленные друг в друга родители; яркая, неутомимо энергичная сестра; Дилан с хвостиком на затылке, затянутым кожаным ремешком. Он все требовал, чтобы мы скорее спустились на берег и разложили там костер, на котором мы обычно жарили маршмэллоу и делали «сморы» [Смор (S’more, от англ. «some more» — «еще немного») — традиционный амер. десерт, который дети готовят на костре. Состоит из поджаренного маршмэллоу и плитки шоколада, зажатых между двумя крекерами. Впервые рецепт опубликован в 1927 г. — Здесь и далее примечания переводчика.], а потом пели. Дилан любил петь, у него был хороший голос. Мы всегда думали, что он станет рок-звездой. А он заявлял, что ему нужны только «Эдем», мы и наша бухта.
Себя я тоже представляю: семилетний сорванец на берегу под бело-голубым небом, ветер рвет во все стороны мои распущенные густые волосы.
Миллион лет назад.
Ресторан, которым владела наша семья, назывался «Эдем». Одновременно эксклюзивное и демократичное заведение, куда частенько захаживали кинозвезды-хиппи и наркоторговцы, снабжавшие их дурью. Наши родители тоже принадлежали к тому миру — знаменитости каждый в своей сфере, обладавшие властью на своих собственных условиях. Отец — общительный приветливый шеф-повар с заразительным раскатистым смехом и склонностью к излишествам. Мама — его вторая половинка, пленительная кокетка.
Мы с Джози носились, как собачата. Когда уставали, засыпали на берегу бухты, прямо на голой земле, и никому до нас не было дела. Согласно семейному преданию, мама, ослепительная красавица, однажды отправилась в ресторан на ужин с каким-то мужчиной и там с первого взгляда влюбилась в нашего отца. И вы, если б знали его, в том бы не усомнились. Отец, обаятельный шеф-повар из Италии, человек исполинского телосложения, был колоссальной личностью. В ту пору людей его профессии называли просто поварами. Или рестораторами. Собственно, он и был ресторатором. Мама любила его до самозабвения, гораздо больше, чем нас. Он испытывал к ней пылкое сексуальное влечение, относился как к своей собственности, но любовь ли это? Не знаю.
Зато я знаю, как трудно быть детьми родителей, которые одержимы друг другом.
Как и мама с папой, Джози любила драматические эффекты. От отца ей досталась его харизма, от матери красота, хотя в ней это сочетание проявилось как нечто экстраординарное. Уникальное. Не счесть сколько людей, мужчин и женщин, ее рисовали, фотографировали, писали. Не счесть сколько людей в нее влюблялись. Я всегда думала, что она станет кинозвездой.
А она, подобно нашим родителям, превратила свою жизнь в одну сплошную губительную драму с таким же катастрофическим концом.
Бухта, разумеется, никуда не делась, а вот лестницы больше нет. Я натягиваю гидроботы, свои густые волосы заплетаю в толстую косу. Небо на горизонте розовеет. Огибая камни, я гребу на лайн-ап [Лайн-ап — место, где серферы ждут волн.]. Кроме меня здесь всего три человека. После нападения акул, случившегося несколько недель назад, ряды охотников до волн, даже самых мощных, существенно поредели.
