Барбара Вуд

Свитки Магдалины

Чувство вины одного человека не угасает девятнадцать веков и терзает живых.

Эта книга посвящается доктору Уильяму Робертсону, верному другу, хорошему нейрохирургу и выдающемуся скульптору.

Хочу выразить благодарность Марджи Делленберг за поддержку, терпение, веселое расположение духа. Все это придавало мне уверенность в собственных силах.

1

Остерегайся язычника, а также злонамеренного еврея, который может потревожить содержимое этих сосудов. На нем будет проклятие Моисея. Проклят он будет в городе, и проклят он будет на поле, проклят будет плод чрева его и плод земли его. Господь поразит его сумасшествием, слепотой и оцепенением сердца на веки вечные.

«Что это? – изумился Бенджамен Мессер. – Проклятие? – Сбитый с толку, он перестал читать папирус. Всматриваясь в слова, которые чья-то рука вывела много веков назад, рассеянно почесал в затылке. – Разве такое возможно? – снова растерянно подумал он. – Проклятие?».

Эти слова привели Бена в полное недоумение, заставили на мгновение задуматься и спросить себя, верно ли он прочитал их. Все правильно… почерк был достаточно разборчивым. Для сомнений не оставалось ни малейших оснований.

«На нем будет проклятие Моисея…»

Бен откинулся на спинку стула, он был совершенно озадачен тем, что только что прочитал. Молодой палеограф уставился на слова, написанные две тысячи лет назад и резко выступавшие под ярким светом настольной лампы. Он задумался над обстоятельствами, приведшими к такому повороту событий: поздно вечером в дверь неожиданно постучали, явился насквозь промокший почтальон и вручил ему влажный конверт, на котором были наклеены израильские марки. Бен расписался в получении срочной корреспонденции, вернулся в свой кабинет, с нетерпением и волнением раскрыл конверт и прочитал начальную строчку письма.

Первые же слова стали для него большой неожиданностью. И вот Бен сидел, уставившись на фрагмент папируса, будто только что увидел его.

Что же означало это проклятие? Что прислал ему Джон Уезерби? В сопроводительном письме излагались обстоятельства, при которых на берегах Галилейского моря [Галилейское море – озеро в Палестине. Еще оно называется Геннисаретским озером, Тивериадским морем, Соленым морем. – Здесь и далее прим. пер. // (здесь и далее примечания редактора) ] были обнаружены древние свитки. «Возможно, они даже важнее свитков Мертвого моря», – писал старый археолог Уезерби.

Теперь Бен Мессер угрюмо смотрел на арамейские буквы лежавшего перед ним текста. Не может быть… Это не свитки Мертвого моря. Не библейские тексты и не религиозные письмена. Это какое-то проклятие.

Проклятие Моисея. Это утверждение в начале свитка удивило его. Он подобного никак не ожидал. Изумленный Бен подался вперед и стал читать дальше.

Я еврей. И прежде чем уйти из этого мира в иной, я должен облегчить свою нечистую душу перед Богом и всеми людьми. Все, что я сделал, я сделал по собственной воле. Я не утверждаю, что стал жертвой Судьбы или обстоятельств. Я открыто признаюсь, что я, Давид бен Иона, единолично отвечаю за то, что сделал и что на моем потомстве не лежит вина за преступления, совершенные мною. Моему семени не суждено нести клеймо позора за грехи отца. Не моим потомкам судить меня. Это подвластно одному Богу.

Я сам довел себя до столь отчаянного положения. Теперь я должен рассказать о том, что я содеял. Затем, если Бог окажет мне милость, я наконец обрету покой в забвении.

Бенджамен расправил спину и протер глаза. Что и говорить, чем дальше, тем интересней. Вникая в эти несколько последних строчек, Бен сделал два неожиданных открытия, вынудивших его снова прочитать весь отрывок, чтобы убедиться, все ли он перевел верно. Первое открытие заключалось в том, что папирус неожиданно для него легко поддается чтению. Обычно папирусы заставляют ломать голову. В большинстве древних письмен слова сокращались, пропускались гласные, ибо они представляли собой лишь подсказки для тех, кто уже запомнил все содержание наизусть. В таких случаях современному палеографу приходилось изрядно трудиться над переводом. С этим текстом дело обстояло иначе. Второе открытие состояло в том, что свиток оказался не обычным религиозным трактатом, как того ожидал Бен.

«Но о чем же здесь идет речь в таком случае?» – мысленно задался вопросом Бен, протирая стекла очков. Он снова водрузил их на переносицу и подался вперед. Что же Джон Уезерби такое откопал?

У меня имеется лишь один повод, чтобы браться за перо, пока я еще жив, и да смилостивится Бог надо мной, но в этом я испытываю потребность большую, нежели утверждал выше. Я пишу с той лишь целью, чтобы мой сын все понял. Ему должны стать известными факты событий, имевшие место, а также то, что я о них думал. Должно быть, он слышал разные домыслы о том, что произошло в тот день. Я хочу, чтобы он узнал правду.

– Провалиться мне на этом самом месте! – прошептал Бен. – Джон Уезерби, думаю, вряд ли ты отдаешь себе отчет в том, что тебе удалось раскопать! Боже мой, это не просто археологическая находка. Это важнее, чем хорошо сохранившиеся для музея свитки. Похоже, ты нашел чью-то последнюю исповедь. К тому же она несет с собой проклятие! – Бен покачал головой. – Просто невероятно…

Стало быть, эти слова предназначены для твоих глаз, мой сын, где бы ты ни оказался. Друзья знают, что я добросовестный человек, и, совершая этот последний шаг, я останусь верным своей черте характера. Эти бумаги будут храниться для тебя, мой сын, в качестве моего завещания, ибо мне больше почти нечего оставить тебе в наследство. Когда-то я мог бы завещать тебе огромное состояние, но теперь от него остался один прах, и в этот самый мрачный час я могу оставить тебе лишь то, что тревожит мою совесть.

Хотя я знаю, что пройдет немного времени, и мы снова воссоединимся на Сионе в Новом Израиле, я, тем не менее, постараюсь спрятать эти свитки так, точно им суждено храниться вечно. Не сомневаюсь, ты вскоре найдешь их. Однако случится ужасная трагедия, если они погибнут до того, как предстанут перед твоим взором. Поэтому я взываю к Моисею оказать свое покровительство и сберечь их.

«Покровительство Моисея?» – эти слова отдались в сознании Бена. Он снова бросил взгляд на начало папируса, прочел несколько первых строк и смутно распознал проклятие, содержавшееся в Ветхом Завете.

В сопроводительном письме к фотокопиям свитков, обнаруженных Уезерби, говорилось, что он и его команда неожиданно сделали археологическое открытие огромной важности. Однако теперь Бен сообразил, что старый доктор Уезерби, видно, еще не совсем понял, что именно он обнаружил.

Бен Мессер, на долю которого выпало переводить эти свитки, ожидал, что ему придется иметь дело с религиозными текстами – отрывками из Библии. Чем-то вроде свитков Мертвого моря. А это что? Нечто похожее на дневник? К тому же проклятие?

Он был ошеломлен. Что же, черт возьми, все это означает?

Мой сын, сейчас я молю Бога Авраама, чтобы он привел тебя к тайнику этого сокровища, оставленного нищим человеком. Что есть сил я молю всем сердцем и с большим отчаянием, чем бы я молил его смилостивиться над моей душой, о том, чтобы скоро настал день, когда ты, мой сын, прочтешь эти слова.

Не суди меня, ибо это во власти одного лишь Бога. Лучше думай обо мне в трудные часы и помни, что я любил тебя больше всех. А когда наш Мессия явится у ворот Иерусалима, внимательно всмотрись в лица тех, кто пойдут следом за ним, и, если на то будет Божья воля, среди них ты узришь лицо своего отца.

В полном изумлении Бенджамен откинулся на спинку стула. Это совершенно невероятно! Боже мой, Уезерби, ты оказался прав лишь наполовину. Нет сомнений, эти свитки ценны. Они представляют археологическую находку, которая потрясет «цивилизованный мир». Это точно. Но ты нашел и кое-что другое.

Бен почувствовал, что его охватывает волнение. Ты нашел нечто большее…

Чтобы немного размяться и восстановить кровообращение, тридцатишестилетний палеограф встал, подошел к окну и прижался лбом к стеклу. Помимо своего отражения – очки в роговой оправе, светлые волосы и гладкое лицо, – помимо смутных очертаний кабинета, он увидел, как яркие огни западного Лос-Анджелеса мигают ему в ответ.

За окном было темно. Дождь прекратился, оставив после себя прозрачную пелену. В Лос-Анджелесе настал холодный ноябрьский вечер, но Бен не замечал этого. Бенджамен Мессер, переводя какой-нибудь древний текст, как всегда, на время забывал обо всем и с головой уходил в алфавит и синтаксис давно усопших авторов.

Неизвестных и безымянных авторов.

За исключением этого.

Он медленно обернулся и какое-то время пристально смотрел на свой письменный стол. Кольцо яркого света от настольной лампы освещало небольшое пространство, остальная часть комнаты погрузилась в темноту.

«За исключением этого», – вывод крепко засел в мозгу.

«Как удивительно, – подумал он, – что нашлось несколько свитков, написанных не священником, а заурядным человеком, к тому же они оказались чем-то вроде личного письма, а не сводом привычных религиозных проповедей. Разве такое возможно? И если Джон Уезерби действительно нашел давно потерянное письмо рядового человека, жившего две тысячи лет назад, то какой ценностью обладает это открытие? Нет сомнений, «исключительно высокой». Его точно можно поставить в один ряд с обнаружением гробницы Тутанхамона или Трои – Шлиманом. Ибо если эти слова принадлежат обычному гражданину, который пишет, преследуя личные цели, тогда свитки являются первой находкой подобного рода за всю историю!»

Бен вернулся к столу. Черная кошка с лоснящейся шерстью по имени Поппея Сабина устроилась на нем и изучала древние письмена. Эта резкая и контрастная глянцевая фотокопия была одной из тех трех, что Бену и тот вечер доставили с нарочным. Снимки запечатлели свиток, который восстанавливался и находился под охраной правительства Израиля. На каждой фотографии была снята часть свитка, который целиком вмещался на трех снимках. Бену сообщили, что он получит новые фотокопии с другими частями свитков. Каждая фотография являла собой точное воспроизведение оригинала безо всяких изменений и в натуральную величину. Если бы не было гладкой и блестящей фотобумаги, то доктор Мессер, вполне возможно, сейчас разглядывал бы оригинальные фрагменты папируса.

Он снова сел, осторожно опустил Поппею на пол и начал переводить с того места, на котором остановился.

Слушай, Израиль: Господь, Бог наш, Господь един есть. Будь благословен Господь, Бог наш, Царь Вселенной. Ты помнишь Завет, чтишь свою Книгу и обещание, простираешь руку помощи заблудшим, а также желаешь мне только добра.

Он улыбнулся, взглянув на свой перевод: это Шма – молитва и традиционное благословение. И то и другое на иврите. «Barukh Attah Adonai Eloheinu Melekh ha-Оlam». [Первое предложение на иврите из выделенного выше курсивом письма.] Как раз такие вещи Бен привык переводить. Священные тексты, реестры законов, притчи и эсхатологию. Давид бен Иона, кем бы он ни был, оказался исключительно набожным евреем (он даже не осмелился написать имя Бога, а вместо этого вывел тетраграмму ЯХВЕ) и очень старался не допустить ни малейшей ошибки. Проверяя свой перевод, Бен заметил, что Давид был в высшей степени образованным человеком.

Зазвонил телефон, Бен вскочил, высоко подбросил ручку и стал говорить в трубку, тяжело дыша, будто долго бежал.

– Бен? – В трубке раздался голос Энджи. – Ты только что вернулся домой?

– Нет. – Он широко улыбнулся. – Я все время сидел здесь, за столом.

– Бенджамен Мессер, я так проголодалась, что мне не до шуток. Ответь мне на вопрос, ты зайдешь ко мне или нет?

– Зайду к тебе? – Он взглянул на часы. – Какой ужас! Уже восемь часов.

– Мне это известно, – сухо прокомментировала она.

– Боже милостивый, извини меня. Похоже, я уже на полчаса…

– Ты опоздал на целый час, – насмешливо поправила Энджи. – Моя мать все время твердила, что палеографы постоянно опаздывают.

– Твоя мать так говорила?

Энджи рассмеялась. Она обладала ангельским терпением, когда дело касалось Бена, мужчины, с которым была помолвлена. На него можно было положиться во всем остальном, но когда речь шла о пунктуальности, а точнее об ее отсутствии, ей оставалось только проявить великодушие.

– Трудишься над старинной рукописью? – поинтересовалась Энджи.

– Нет. – Сейчас он нахмурился, вдруг вспомнив о своей главной обязанности. Получив фотокопии Уезерби из Израиля, Бен тут же отложил в сторону рукопись из Александрийского канона, [Александрийский (египетский) канон – обширное собрание библейских книг, появившихся в Александрии в III в. до н. э. Еще имеется Палестинский канон, датируемый 1 в. до н. э.] над которой упорно трудился. – Кое-что другое…

– Ты мне не скажешь?

Бен не знал, что ответить. В одном из своих писем Джон Уезерби просил Бена ни с кем не говорить об этой работе. Она находилась на этапе секретности, и до предания ее результатов огласке было еще далеко. Уезерби желал, чтобы некоторые коллеги пока оставались в неведении об этом деле.

– Я скажу тебе за ужином. Дай мне десять минут.

Повесив трубку, Бен Мессер пожал плечами. Разумеется, Энджи не относилась к тем, на кого распространялся этот запрет. Ничего страшного не случится, если она узнает об этом.

Кладя фотографии в конверт, он еще раз задумчиво взглянул на квадратные арамейские буквы. Вот они – черным по белому. Ими говорил человек, усопший много веков тому назад. Этот человек ножом чинил тростниковое перо, разглаживал руками лежавший перед ним папирус, слюной смачивал брусок, чтобы получить чернила. Вот его слова, мысли, которые он считал своим долгом записать перед тем, как испустить дух.

Бен долго смотрел на эти буквы. Словно загипнотизированный древними письменами, он замер у стола, держа в руке глянцевые фотографии.

Джон Уезерби оказался прав. Если обнаружатся новые свитки Давида бен Ионы, то подобная находка потрясет цивилизованный мир.

– Почему ты так считаешь? – спросила Энджи, снова наполняя его бокал вином.

Бен ответил не сразу. Он смотрел на языки пламени в камине и мысленным взором совершал плутовскую одиссею сквозь языки пламени, резвившиеся в камине. В горячем пламени он снова увидел почерк Давида бен Ионы и вспомнил, как раньше, в тот вечер, изумился, обнаружив, что свиток написал рядовой гражданин простым языком. Бен уже готовился переводить религиозный текст, возможно, Книгу пророка Даниила или Руфи, но вместо этого его ждал самый большой сюрприз за всю жизнь.

– Бен? – тихо позвала его Энджи. Таким она уже однажды видела перед Священным Ковчегом в Израиле, где годом раньше они побывали туристами и любовались выставленным для обозрения знаменитым свитком пророка Исайи, найденным у Мертвого моря. Единственная настоящая страсть Бена – потрескавшаяся бумага с выцветшими чернилами – видно, привела к тому, что он замкнулся в себе и утерял связь с действительностью.

– Бен?

– Что? – Он сбросил оцепенение. – Ах, извини. Видно, я задумался.

– Ты говорил мне о копиях какого-то свитка, который получил из Израиля. Ты сказал, что их прислал тебе доктор Уезерби и они свидетельствуют о том, что совершено открытие огромной важности. Почему? Эти свитки найдены у Мертвого моря?

Бен улыбнулся и глотнул вина. В лучшем случае Энджи знала о древних свитках не больше любого другого непрофессионала – она слышала, что таковые найдены у Мертвого моря. Возможно, она также была наслышана о Таците. Но ведь Энджи работала манекенщицей, и для нее такая информация не могла быть важной. Невеста Бенджамена Мессера была высокой, тонкой, гибкой, поразительно красивой. Она имела лишь смутное представление о том, чем он зарабатывает себе на жизнь.

– Нет, они найдены не у Мертвого моря. – Они с Энджи расположились на полу перед камином, оставив недоеденный ужин на столе, и смаковали доброе вино. Бен чуть повернулся, чтобы лучше разглядеть невесту, и медлил с ответом, наслаждаясь ее милым лицом. – Похоже, их нашли под развалинами какого-то древнего жилища – возможно, дома – в местечке под названием Хирбет-Мигдала. Это говорит тебе о чем-нибудь?

Она покачала головой. При свете камина ее волосы напоминали полированную бронзу.

– Так вот, полгода назад Джон Уезерби сообщил мне, что наконец-то получено разрешение от правительства Израиля на ведение раскопок в районе Галилеи. Уезерби интересуется главным образом, как я тебе, наверно, уже говорил, первыми тремя веками нашей эры, видимо, тем периодом, что охватывает Римскую империю, ее упадок, разрушение Иерусалима, зарождение христианства и так далее. Как бы то ни было, сопоставив факты, Джон интуитивно догадался, что один участок раскопок сулит неплохие перспективы, и изложил свои доводы израильтянам. Но я не стану углубляться в подробности. Затем, пять месяцев назад, он отправился в путь из Калифорнии вместе с группой археологов, разбил лагерь у этого Хирбет-Мигдалы и начал копать.

Тут Бен умолк, снова отпил глоток вина и устроился удобнее.

– Я не стану говорить о достигнутых им результатах – отмечу только, что они оправдали затраченные усилия. Однако то, что Уезерби первоначально искал – синагогу второго века, – так и не обнаружили. Он сделал неверный выбор места. Но Уезерби случайно наткнулся на нечто другое, и это с самого начала показалось столь значительным, что два месяца назад он позвонил мне из Иерусалима. Как сообщил Уезерби, ему удалось обнаружить тайник со свитками, который был так герметично закупорен, что рукописи отлично сохранились. Такого везения обычно не бывает.

– Но то, что мы тогда видели – свиток пророка Исайи…

– Окрестности Мертвого моря поразительно засушливы, поэтому свитки не подверглись обычной порче, вызванной влажностью. То же самое произошло с египетскими папирусами. Однако в области Галилеи, где воздух влажнее, шансы на долгую жизнь таких скоропортящихся вещей, как древесина и бумага, практически равны нулю. Выражаясь археологическим языком, разумеется.

– Однако доктор Уезерби все-таки нашел несколько свитков?

– Да, – ответил Бен, словно не веря, что такое возможно. – Видно, так оно и есть.

Теперь у Энджи зажегся интерес, и она тоже вперила взгляд в огонь, резво пляшущий в камине.

– Сколько же этим свиткам лет?

– Пока нам это точно неизвестно. Последнее слово остается за мной и еще двумя переводчиками. Уезерби с помощью химического анализа удалось лишь приблизительно определить возраст глиняных сосудов, в которых хранились эти свитки. С погрешностью в пределах одного или двух веков. Папирус и чернила также подвергли анализу – он тоже не дал определенных результатов. Мне и, как я уже говорил, этим двум парням предстоит внести окончательную ясность.

– Почему он выбрал тебя?

– Нас трое переводчиков, и мы трудимся независимо друг от друга: один живет в Детройте, другой в Лондоне. Эти двое ребят также получают фотокопии и действуют точно так же, как я. Обычно переводчики работают сообща, но Уезерби предпочитает, чтобы мы работали каждый сам по себе и не общались, ибо считает, что таким образом нам удастся точнее перевести свитки. К тому же, мне кажется, он выбрал нас троих потому, что мы умеем хранить секреты.

– А что? В чем тут секрет?

– Ну, секрет главным образом связан с внутренней политикой. Иногда неплохо держать фантастическое открытие под покровом тайны какое-то время, пока все не прояснится, а тогда можно будет огласить результаты. Это открытие вполне может подвергнуться критике, и в таком случае необходимо быть готовым защитить его. В нашем деле не избежать мелочной зависти. – Бену не хотелось вдаваться в подробности. Энджи все равно не поймет. Признаться, те, кто к этому не имеет отношения, не поймут, ибо не так просто все объяснить. Сколь бы безупречна ни была ваша репутация, сколь бы честны ни были ваши методы, все равно кто-то подвергнет все сомнению. Даже свитки Мертвого моря вызвали полемику среди ученых всего мира. Таковы уж эти ученые.