Сцена тринадцатая

В субботу все на улице залито водой. Я, честно говоря, относительно дождя довольно капризна. Он необходим, и это понятно. Полностью поддерживаю его существование. Не понимаю только, зачем при этом вести себя так грубо. Дождю плевать на твои планы, прическу, на все. Он просто проникает в твою жизнь, как какой-нибудь пижонистый мальчишка — в личные сообщения. Не спрашивает разрешения, не оставляет тебе выбора, просто вынуждает смириться.

Поэтому сегодня у нас день-сидения-дома. Пижамный день. День подбивания долгов по домашней работе для всей банды. Энди уехал готовиться к прослушиванию к своей учительнице по вокалу, но девочки сегодня у меня, и Брэнди даже что-то делает. Сейчас она растянулась на моей кровати, перелистывает страницы толстого романа в мягкой обложке: «Отверженные» в оригинале, на французском. Никто не сравнится с Брэнди в изучении языков. Она всегда свободно говорила на английском и испанском, а французский начала изучать только в средней школе, но и им сейчас владеет на том же уровне. Она знает его даже лучше, чем то предполагает продвинутый курс, поэтому сейчас самостоятельно изучает французскую литературу. Но мадам Бланш разрешает ей выбирать книги, поэтому Брэнди читает то, что ей нравится. Я бы ожидала такого же вдумчивого подхода и от других учителей, но увы, никто не предлагает мне заменить «Отверженными» учебник алгебры.

У Рейны тоже не сделана по ней домашняя работа, поэтому мы вместе сидим на креслах-мешках в углу комнаты. Учебники на коленях. Дальше этого мы пока не продвинулись. Не хочу показаться лентяйкой. Но очень трудно сосредоточиться на математике, когда можно бесконечно строить теории вокруг прослушивания.

— Нет, прецеденты были, — говорит Рейна. — У Гарольда в школе ставили «Однажды на матрасе» с девятиклассниками. Роли Шута и Менестреля отдали девушкам. Пришлось только переставить несколько нот.

— Обе эти партии для тенора, да? Брэнди, ты могла бы пробоваться на Шута…

— Подтверждаю. Я слышала, как она поет, — кивает Рейна. — Но Менестрель иногда уходит низковато…

— Ладно, а кто у нас мог бы нацелиться на эту роль? Колин, наверное, хотя я не думаю, что ему по силам эта динамика…

— Лана Беннет! — говорит Рейна.

— Ах да. Точно. Ты права.

— И только подумай, Брэнди, — продолжает Рейна, — если тебе достанется роль Шута, а Лане — Менестреля, вы сможете проводить вместе столько времени! О да!

— Ага. Очень много «если», но уж ладно, — отвечает Брэнди.

— Лучшие подруги, — хитро улыбается Рейна. — Лучшие, лучшие подруги. Ты и Лана.

Брэнди игнорирует ее слова: обычная реакция, когда мы начинаем подкалывать ее по поводу их отношений с Ланой Беннет. Но вряд ли можно придумать, как провести время лучше.

Проблема в том, что Брэнди просто-таки излучает ангельскую невинность. Она ее не контролирует. Но Лана почему-то приняла эту фундаментальную черту характера Брэнди за особое предложение вечной дружбы. То она постоянно зовет ее куда-то сходить, то присылает длинные искренние сообщения о парнях (Брэнди в основном отвечает на них вежливыми стикерами). Довольно странная связь, учитывая, что остальных в ее компании Лана, кажется, недолюбливает.

Брэнди опускает книгу и закрывает рукой глаза:

— Мы идем вместе в кино в пятницу через неделю…

— О нет! — восклицает Рейна. — Как до этого дошло?

Раздвинув пальцы, Брэнди смотрит на нее:

— Эмма рассказывала мне про тот фильм с Кристен Уиг, я сказала что-то вроде «Надо бы посмотреть». Лана услышала и тут же влезла…

— Внезапное нападение.

— Ага. Я не знала, что сказать, поэтому старалась не давать четкого ответа. Говорила «может быть». — Брэнди закусывает губу. — Но потом Лана начала предлагать конкретные даты…

— Оу, — морщусь я.

— А потом ты, конечно, вежливо очертила свои границы. — Рейна приподнимает брови. — Потому что ты никому не обязана дружить.

— Я притворилась, будто у меня дела, но она все предлагала и предлагала. И я чувствовала себя как в ловушке…

— Это сложно, Би, мне жаль.

— А теперь оказывается, она уже заказала билеты, и я просто смирилась. Так что мы идем в кино, — хмурится Брэнди. — Чувствую себя ужасно злой.

— Боже, Брэнди. Ты же прямая противоположность злу, — качаю я головой.

— Просто должна сказать…

Кто-то стучит в дверь комнаты.

— Войдите, — кричу я, ожидая увидеть маму.

Это не мама.

— Привет.

Это Мэтт. Прямо на моем пороге.

— Привет!

Я пулей срываюсь с кресла и пролетаю по комнате, попутно закидывая под кровать шесть пар трусов. Разумеется, именно в этот момент у меня из рук выскальзывает телефон. Причем не просто выскальзывает и падает, как у нормального человека. Каким-то невероятным образом он прокатывается по полу как хоккейная шайба. Я усиленно изображаю, что именно так все и было запланировано.

— Заходи.

— Твоя мама сказала, ты у себя. И просила передать насчет… пятнадцати сантиметров?

— Это про дверь, — выпаливаю я, краснея. Почему эта фраза прозвучала так ужасно… пошло? Еще не хватало, чтобы Мэтт думал, будто я обсуждаю размер его члена. С мамой.

И что это вообще за инсинуации? У меня же сидят Рейна и Брэнди. Что там за оргию она себе вообразила?

— В общем, я просто зашел вернуть контейнеры из-под еды, — заключает Мэтт. — А вы что делаете?

Телефон внезапно начинает жужжать. Точно Андерсон. Но я вытягиваю ноги и заталкиваю его под кровать к трусам. Сообщения от него непредсказуемо опасны. Скорее всего, он пишет о постановке, но даже в этом контексте через секунду может сменить тему. И в любой момент начать рассуждать, насколько Мэтт великолепен и прекрасен или есть ли у него кто-то. Если Мэтт увидит все это на экране моего телефона, будет беда.

Я падаю на край кровати. Мэтт застывает рядом в нерешительности.

— Можно я присяду?

— Конечно! Садись сюда. — Я пододвигаюсь к Брэнди, чтобы освободить ему место, но она уже соскальзывает с кровати, захватив телефон. — Рейна, нам, наверное, надо зайти…

— Надо! — соглашается Рейна, вскакивая. — Повеселитесь тут. Ведите себя хорошо.

Потом она буквально на долю секунды ловит мой взгляд и демонстративно оставляет дверь приоткрытой ровно на пятнадцать сантиметров.

Сцена четырнадцатая

Стоит им уйти, Мэтт поворачивается ко мне.

— Так ты готовишься к прослушиванию в мюзикл, да?

— Ага. — Я старательно давлю смешок. Видите ли, мой мир всего-навсего крутится вокруг школьного мюзикла: так было в прошлом году, и за год до этого, и вообще каждый год, начиная с шестого класса. И я на самом деле каждое утро просыпаюсь и думаю, как лучше исполнить ту или иную строчку партии Уиннифред. Думаю, за это время я успела прослушать весь саундтрек от начала и до конца — трудно сказать точно, но раз тридцать минимум.

— Здорово, — говорит Мэтт и откидывается назад. Теперь он полулежит на кровати, свесив ноги. — И что, большинство претендентов в итоге попадают в состав?

— По-моему, вообще все попадают. Даже если ты совершенно ужасен, Джао просто найдет тебе место на заднем плане. Не тебе лично. — Я краснею. — Ты-то не ужасен. Совсем. Ха! Конечно, нет. Я же слышала, как ты поешь.

Кейт. Пожалуйста. Соберись.

— Ну да ладно. А ты придешь на пробы?

Он пожимает плечами и улыбается:

— Это обязательно для учеников продвинутого курса.

— Погоди, серьезно?

Андерсон даже не упоминал об этом, что странно: присутствие Мэтта в мюзикле многое значит для нас двоих. Разумеется, я предполагала увидеть его на прослушивании. Но теперь это уже точно, а значит, будут и многочасовые репетиции, и посиделки за кулисами и во время оформления сцены. Все это больше, чем просто проведенное вместе время. Трудно объяснить, но работа над спектаклем порождает определенный тип близости. Определяется ли она мыслью «мы ввязались в это вместе», которая всегда возникает, когда ты в команде, или уязвимостью, порожденной самим процессом созидания, или безбашенным весельем недели прогонов, предшествующей премьере, — не знаю. Может, дело вообще в гормонах. Не знаю, как это работает. Но это совершенно точно другой уровень дружбы. Почти как между братьями и сестрами. Кроме той части, где вы целуетесь в рубке осветителя (да-да, Пьерра и Колин, я про вас).

Однако прошу заметить: я совершенно не против целоваться с Мэттом в рубке.

— Итак… — Я сажусь ровнее, чувствуя, как горят щеки.

— Итак?

— Итак, ты переехал сюда?

— Да, — улыбается Мэтт.

Снова неловкое молчание, на этот раз долгое. Достойное войти в историю. Но слушайте, непросто одновременно пищать от восторга и вести беседу. Многовато для одного мозга. Очевидно же, что в такие моменты нельзя говорить о том, что происходит у тебя в голове, к тому же в ней все равно происходит парад стикеров с сердечками. И уж точно нельзя попасть в категорию Странных Незнакомок (номер 6), которые задают только базовые тупые вопросы. Как этот, например.

— И как тебе в Розуэлле?

Великолепно.

Но Мэтт только откидывается назад сильнее, глядя в потолок.

— Неплохо! Здесь все по-другому. Самое странное — это что папы нет рядом.