Большое беспокойство вызывает засуха, убивавшая все посевы. Пересыхают пруды и колодцы, степь покрывается широкими трещинами. Предстоит тяжелая зима. Крестьяне постоянно обращаются к Лёве с жалобами и мольбами о помощи. Все зависят от урожая, а засуха означает, что будет голод. Пройдет полгода — и Лёва вернется, готовый всеми силами помогать нуждающимся.
В августе Лёва продолжает путешествие — по Волге до Астрахани, затем по Каспию в Баку. Там он становится свидетелем огромного пожара на нефтяной вышке. Маршрут дополняют Тифлис, Владикавказ, Пятигорск («Море, горы… Перехватывает дыхание…»), Кисловодск и Новороссийск. Виды природы производят сильное впечатление. В письме домой Лёва пишет:
...Вечно белый снеговой Кавказский хребет со своим Эльбрусом, вечно шумящий в ущельях Терек, облака внизу под дорогой, дикие горцы в дикой природе и рядом такие же, как везде, — русские города и русские люди — вот Кавказ.
На станции Казбек Лёва встречает доктора, который, набивая папиросу, с философическим спокойствием сообщает юному путешественнику: «Omnia mea mecum porto» («Все свое ношу с собой»). Когда же Лёва говорит ему, что он Толстой, доктор реагирует скептически, называя юного незнакомца «Quasi-Толстым». Во Владикавказе знакомый офицер драгунского Северского полка приглашает Лёву на вечеринку, где нужно пить до дна вино из больших серебряных кубков. «Ночью я спал в палатке под проливным дождем и был болен», — кратко упоминает об этом Лев в воспоминаниях.
На пароходе «Пушкин», курсировавшем между Севастополем и Одессой, Лёва замечает известного композитора и пианиста Антона Рубинштейна, когда тот в одиночестве сидит на палубе, тихо напевая романс Глинки. Лёва решает не тревожить его. Одессу ему показывает Михаил Толстой, уважаемый горожанин и дальний родственник. Лёва под впечатлением: Одесса прекрасно расположена, и во всем здесь виден достаточно высокий культурный уровень. Это становится замечательным окончанием долгого путешествия.
Голод
Скука учебы, болезнь и мечты о писательстве заставили Лёву пренебречь экзаменами весеннего семестра 1891 года. Попытки получить второй шанс успехом не увенчались, и пришлось вмешиваться матери. Софья Андреевна явилась на прием к декану историко-филологического факультета, дабы изложить суть проблемы. Но у Матвея Троицкого ее рассказ вызвал лишь язвительную усмешку: очередное живописание о сыне, охваченном тифозной горячкой, такое он слышал много раз. Софья Андреевна, распаляясь, клялась, что никогда не лжет, но Троицкий был непреклонен.
Лёве все-таки разрешили сдать экзамены за первый курс. Это ему удалось, и он приготовился продолжить учебу. Но тут актуализировалась серьезная социальная проблема — чудовищный голод на обширных территориях центральной и юго-западной России. Засуха и неурожай привели к катастрофе: 400 тысяч жизней унесли голод или болезни. Оставаться безучастным Лёва не может, он оформляет академический отпуск в университете, чтобы помогать пострадавшим.
Еще летом этого года Лёва собственными глазами убедился в плачевном положении крестьян Самарской губернии. Сейчас катастрофа становится свершившимся фактом. Сосед Алексей Бибиков свидетельствует: амбары пусты, люди распродают имущество, включая жизненно необходимых лошадей, и отправляются просить милостыню, распространяются болезни и беззаконие. «Приезжайте!» — призывает Бибиков Лёву. Возможно, Лёве все же удастся хоть как-то поправить эту чудовищную ситуацию.
От матери Лёва получает двести рублей более чем скромного стартового капитала и в конце октября оправляется в путь, внешне пребывая в бодром расположении духа. Железнодорожные станции кишат толпами попрошаек; голод заставил многих тронуться с места. Лёва едет третьим классом, а это двое суток бессонницы в неописуемой тесноте и вони. В Самаре он встречается с губернатором, который лишь качает головой, узнав, что молодой граф Толстой прибыл практически без средств, то есть без финансовой базы для планируемой работы. Но помогать, разумеется, необходимо. Если не принять срочные меры, три четверти всего населения губернии окажутся под угрозой смерти от голода. Лёве удается заручиться обещанием земства поставить партию зерна из собственных запасов.
Штаб-квартирой своей деятельности Лёва выбирает Патровку — деревню, в которой насчитывалось порядка 450 домов, расположенную в нескольких километрах от имения Толстых. Быстро распространяется слух о барине, прибывшем из Москвы, чтобы спасти людей от голода. Уже в первую ночь Лёва слышит под окнами тихие мольбы: «Во имя Отца и Сына и Святого Духа, помогите Христа ради…» Утром во дворе его ждут четыреста крестьян. «Это он?» — спрашивают они друг друга.
Лёва может лишь просить собиравшихся запастись терпением. Бибикову поручено распорядиться стартовым капиталом, а Лёва возвращается в Москву, чтобы решить финансовые вопросы. Приходит хорошая новость — опубликованное в прессе воззвание Софьи Андреевны получило мощный отклик как в России, так и за рубежом. Лёва также может рассчитывать на часть средств, направляемых отцу в Рязанскую губернию, где действовала сеть из двухсот народных столовых с центром в деревне Бегичевка.
В Патровке надлежит прежде всего произвести перепись хозяйств и домашней скотины, а также зарегистрировать все случаи заболеваемости. Поскольку нужда безотлагательна, вместо того чтобы открывать народные столовые, Лёва покупает и раздает голодающим зерно, муку и хлеб. Организация бесплатного питания требует средств, времени и сил. У Толстого эти Лёвины рассуждения вызывают гневный протест. Сын ничего не понимает! Отказ от бесплатных столовых — это верх легкомыслия и недальновидности! В перспективе такая альтернатива дешевле и не требует большого числа помощников. Толстой вскоре сожалеет о грубых словах и просит у Лёвы прощения. Подобное уже становится привычным. Лёва обижается, но ему удается совладать с собой. И он уступает мнению отца. У народных столовых все же есть преимущества, психологические и социальные. Хорошо, что за помощью обращаются только действительно нуждающиеся в ней.
За полгода под руководством Лёвы открываются более двухсот точек бесплатного питания, это чуть больше, чем в Бегичевке. Помимо Патровки, народные столовые располагаются и в сотне других деревень в радиусе тридцати-сорока километров. Дважды в день предлагается гороховый суп, каша и хлеб. Одновременно пищу получают от пятидесяти до шестидесяти человек. Это означает, что в столовых ежедневно питаются более 25 тысяч голодающих.
Найти толковых помощников трудно. Многие дают деньги, но немногие готовы к активной работе. Ценными соратниками становятся верный управляющий из Ясной Поляны Иван Бергер и Павел Бирюков. Всех всегда радует появление Алексея Бибикова, который часто привозит несколько больших емкостей с целебным кумысом. Князь Петр Долгоруков на средства английских квакеров организовывает работу бригады из двух врачей, двух фельдшеров и шести сестер милосердия. Раздачу питания осуществляют священники и солдаты, зажиточные крестьяне отвечают за транспорт.
В январе 1892 года их посещает британский журналист Барнс Стевени. Лёва угощает его чаем и на хорошем английском встревоженно спрашивает о здоровье отца (недавно в Москве Стевени брал у Толстого интервью), рассказывает о бесконечно трагичном положении башкир, транспортных проблемах и хаотичной государственной поддержке. На Стевени все это производит большое впечатление. Молодой граф кажется ему a man of thought and capacity [человеком мыслящим и способным (англ.).]. Сам же Стевени, до смешного легко и не по погоде одетый, собирает статистические данные о поголовье лошадей и количестве лазаретов и делает фотографии для Daily Chronicle. Повсюду он видит чудовищные картины, способные растрогать даже каменное сердце. Народ принимает чудаковатого иностранца за князя или даже за герцога Эдинбургского!
В феврале Лёва второй раз приезжает в отцовскую Бегичевку, только чтобы убедиться, что ситуация в Самарской губернии явно намного хуже. Не только потому, что голод там свирепее, но и потому, что работать на больших и часто труднодоступных территориях при нехватке дорог сложнее. Швед Юнас Стадлинг, филантроп и журналист, приехавший вместе с Лёвой в Патровку, с этим согласен и шокирован. «I have never seen nor dreamt of such misery in my life» [Такой нужды я не видел никогда в жизни, ни наяву, ни во сне (англ.).], — пишет он Толстому.
Иностранцу непросто приспособиться к экстремальным русским условиям. Стадлинг «очень жалок и тянет за душу своей мертвенностью и отсутствием всякой личной инициативы», — сообщает Лёва матери. Швед «пишет и пишет без конца». Но именно его записи и фотографии вдохновляют читателей в Америке и других странах на активную помощь голодающим России. Наглядным результатом информационной кампании становятся пятьдесят подвод с зерном и кукурузой из Америки. Крестьяне так и прыгают от радости: «Америка, наверное, очень богатый и хороший барин». Лёва тоже не скрывает энтузиазма: «Да, да, это только начало того тысячелетнего царства, когда люди будут относиться друг к другу как братья».
Стадлинг, или Иван Иванович, как его именуют русские крестьяне, также собирает информацию о положении меньшинств, например староверов, сектантов и поволжских немцев. В общей сложности он проведет в России четыре месяца, пока проблемы со здоровьем не вынудят его покинуть голодающие российские регионы. В начале мая открывается навигация на Волге, и Стадлинг уезжает в Швецию через Москву. На семью Толстых Стадлинг производил чрезвычайно благоприятное впечатление. В глазах Лёвы он навсегда остается «приятным товарищем, а главное, прекрасным и добрейшим человеком».
