— Что? Надеюсь, ты шутишь?

— Ничуть.

— Покинуть поле боя? Отступить?! — закричал Эсперандье, размахивая руками.

«Черт! — подумал Сервас. — Ну, просто как нарочно выбрал лучший способ обострить ситуацию…» Он увидел, как Эсперандье все быстрее и быстрее отступает к полю.

— Не беги! — крикнул Мартен.

— У меня такое впечатление, что они побегут за мной…

Сервасу приходилось видеть в кино, как гуси нападают на коров, на слонов, даже на горилл и тигров, — но еще ни разу ему не приходилось самому быть целью гусиной атаки. Может, не случайно это произошло именно сегодня… Словно в подтверждение его опасений, белый гусь, что шел впереди, погнался за Венсаном, который совершил фатальную ошибку: повернулся спиной и бросился бежать. Сервас увидел, как гусак, взмахнув крыльями, оторвался от земли и атаковал Венсана с воздуха, прямо в затылок.

— Вот дрянь! Кусается! Слезай сейчас же!

Сервас чуть не расхохотался. Он почему-то представил себе, как пишет объяснение: применил табельное оружие с целью спасения жизни товарища. Эсперандье носился взад-вперед по рапсовому полю, а за ним то бегом, то взлетая, неслись гуси, время от времени атакуя с воздуха. Сервасу очень хотелось вытащить телефон и заснять все это на видео. Вдруг с подножия холма раздались два громких свиста, а потом женский голос крикнул:

— Хватит, девочки! Валите отсюда!

И еще один свист. Гусыни сразу успокоились и ретировались тем же путем, что и появились.

У подножия холма Сервас увидел ульи, а рядом с ними — женщину. Это была Виктория дю Вельц, сестра Стана дю Вельца.

Пчеловод.

Они медленно начали спускаться с холма ей навстречу. На ней была куртка, защитные перчатки и шляпа с защитной сеткой. Под сеткой Сервас различил квадратное лицо и маленькие, блестящие и жесткие глаза. Вокруг нее вились несколько пчел.

— Вы ведь из полиции? — бросила она. — Это вы звонили мне вчера? По поводу моего братишки?

— Совершенно верно, мадам дю Вельц, — ответил Сервас. — Нам нужно задать вам несколько вопросов.

— Только побыстрее. У меня еще много дел.

Сервас и Венсан переглянулись. Казалось, смерть брата ничуть ее не потрясла.

— Вы не могли бы пойти вместе с нами?

— Вы и пчел тоже боитесь? — ухмыльнулась она, отходя от ульев.

— И снимите шляпу, пожалуйста.

Виктория послушалась и смерила их взглядом.

— Что вы хотите узнать, господа эксперты?

— Прежде всего, принести вам соболезнования…

— Не трудитесь. Мы с братом никогда не были, как говорится, на одной волне.

— Объясните, пожалуйста…

— Я полагаю, вы знаете, что он лежал в клинике для душевнобольных… Стан был человеком слабым, сверхчувствительным с самого раннего детства. Уже в школе он отличался тщедушностью и малым ростом: так, птичка-невеличка…

«Не то, что ты…» — подумал Сервас. Летний пейзаж, синее небо, ослепительная желтизна рапса сразу как-то потемнели и померкли. Сервас почувствовал, как равнодушие этой женщины его буквально замораживает.

— Он так и не пришел в себя после смерти наших родителей.

— А когда и как они умерли?

Женщина пожала плечами.

— Дорожная авария. Стану было восемь лет, а мне двенадцать.

— Вы приходили навещать его в больнице? — спросил Венсан.

— Вы хотите сказать, в психушке? Никогда.

Это слово упало, как нож мясника на разделочную доску. Виктория оглянулась посмотреть, все ли ульи на месте.

— Вы же из полиции, — сказала она. — В марте у меня украли двадцать пять ульев. Жандармы ничего не делают, да они ни на что и не способны… Может, вы сможете что-то сделать?

— Я говорю с вами об убийстве вашего брата… И только.

— Кража ульев не прекратилась, — продолжила она, будто ничего не услышала. — Ульи загажены, перегреты, там заводятся азиатские шершни… Вы в курсе, что без пчел нам придется распрощаться со многими сельскохозяйственными культурами?

— Мадам дю Вельц…

— Вы заметили, что они никогда не сталкиваются друг с другом? Если б они были самолетами, то мы получили бы по меньшей мере сотню прекрасных летных штурманов с каждого улья. Они чудесные существа…

Сервас повысил голос:

— Когда вы видели брата в последний раз?

Она обернулась:

— Не помню… Несколько месяцев назад.

— Где вы были в ночь с понедельника на вторник?

— У друзей, в Фуа.

— Они могут это подтвердить?

На миг они встретились глазами. Потом Виктория снова заговорила:

— Вы что, хотите меня обвинить, что ли? Да мне плевать на моего брата. Он был просто еще одним больным на всю голову. Почему вам обязательно надо, чтобы именно я укокошила его в этой гребаной психушке?

— Вам сообщили, каким образом он был убит?

— Я читала, что его прикончил такой же псих, как и он…

«Спасибо прессе», — подумал Сервас.

— Его убили с помощью пчел…

На какую-то долю секунды она растерялась.

— Как это?

— Ему запустили в глотку целый рой, — уточнил Эсперандье.

В ее глазах сверкнула искра гнева.

— И вы, сыщики хреновы, сказали себе: «Так это же здорово! У него сестра пчеловод? Значит, она его и кокнула».

— Держитесь в рамках! — рявкнул Эсперандье.

— А на тебя, педик недоношенный, мне вообще начхать!

— Прекрасно, — разозлившись, сказал Сервас. — С этой самой минуты — девять ноль семь утра двадцать второго июня — вы арестованы по подозрению в соучастии в убийстве вашего брата, Стана дю Вельца.

— Чего?! Это как? Что еще за соучастие? Не имеете права!

— Еще как имеем.

— Вы обязаны зачитать мне мои права, чтоб вас всех!

— Совершенно верно. У вас есть право позвонить родственникам…

Виктория с горечью усмехнулась:

— У меня никого не было, кроме брата, так и тот умер.

— У вас достаточно помощников на ферме.

— Они никуда не годятся! Да и кто будет заниматься моим хозяйством? Моими ульями? Может, вы, мусора?! — Теперь она уже просто орала.

— Вы имеете право проконсультироваться с врачом, позвонить адвокату. Если у вас нет знакомого адвоката, мы вам его предоставим.

— Отпусти меня, ты! — взревела она и врезала Эсперандье локтем. Тот согнулся пополам.

— Вот зараза! Она разбила мне нос!

Сервас быстро на него взглянул. Напарник был весь в крови.

— Ладно, придется надеть наручники. Считаю до трех! Раз…

Венсан хорошо знал этот трюк. Чтобы прыгнуть и подмять ее под себя, они не стали дожидаться и считать «два!». Как и следовало ожидать, Виктория принялась брыкаться и орать, как олень в период гона:

— Пустите меня! Пустите! Подонки вонючие! Нацисты!

Они топтались посреди рапсового поля, по очереди падая и вставая, подминая под себя стебли с ярко-желтыми цветами. Наконец Сервасу удалось надеть на нее одно кольцо наручника. Но только одно.

— Прекратите меня лапать! — ревела она. — Я подам на вас жалобу за сексуальную агрессию!

Хорошо известный прием: при задержании самые опытные и закаленные старались нанести себе какой-нибудь ущерб: синяки, ушибы, даже переломы, чтобы имелся повод подать жалобу на полицию. Сервас почувствовал, что теряет присутствие духа.

— Поберегите слюну, — раздраженно сказал он, застегивая на ней второй браслет.

Скандалистку подняли на ноги. Она орала и плевалась, и один плевок пролетел возле самой щеки Мартена. Пока ее тащили к машине, Виктория упиралась ногами, рычала, шипела и отбивалась.

— Мои гуси отъедят вам задницы! — прибегла она к последнему аргументу.

Сервас весь вспотел. От ее неистовых взбрыкиваний у него болели запястья и фаланги пальцев. Он посмотрел на Венсана, который приглаживал волосы, прежде чем сесть за руль, и не смог удержаться от улыбки — вспомнил, что, когда еще только-только поступил на службу, на его заместителе всегда были только брендовые вещи, а прядь волос на лбу очень его молодила и шла ему. И он тщательно причесывался, что вызывало насмешки у старшего поколения, привыкшего, что полицейские должны выглядеть брутально. Зато теперь у Венсана был вид бойца, обращенного в бегство. Такова жизнь: в битве со временем еще никто не побеждал.

Садясь в машину, Мартен понял, что спина у него мокрая насквозь. Венсан тронул машину с места. Сейчас было бесполезно просить его ехать быстрее. Его заместитель нервничал. Он ловко обходил все колдобины на дороге, а подчас шел напролом, заставляя всех подпрыгивать на своих сиденьях.

— Хотите знать, кто убил моего брата? — вдруг раздался с заднего сиденья резкий голос Виктории дю Вельц.

Сервас обернулся. Женщина уже начала успокаиваться, хотя лицо после возни в зарослях рапса все еще было красным, а по виску катилась капля пота. И говорила она медленнее и спокойнее. Уставилась прямо в глаза Серваса, и в ее взгляде горела чистейшая ненависть. Но определить, кто являлся объектом этой ненависти, было невозможно.

— Это проклятое кино его сгубило…