9

Наезд камеры

Дневная съемка, пленэр

«Лянча» медленно едет по длинной аллее, обрамленной навесом зелени, который не защищает от дождя. Под зеленым навесом царит полутьма, и машину сильно трясет на залитых водой колдобинах. Со всех сторон беспорядочно толкутся деревья, и ветви переплетаются с колючими кустами ежевики. Сквозь этот природный беспорядок проглядывают и вовсе непроходимые участки леса, где царит вечный сумрак.

Вдали виден дом, логово, берлога…

Жюдит была удивлена. А где портал? Где ограда? Где сторожка?.. Каменную постройку, увитую плющом, который дрожал под струями дождя, отделяла от леса просто полоса гравия.

Жюдит остановилась перед домом — под колесами хрустнули камешки. Выходя из машины, она почувствовала на коже влагу. Дождик был теплый, летний. Он сыпался на зеленый свод, оставшийся позади, и вверх поднимался свежий запах листвы.

Кругом никого не было видно. Может, ее никто не ждет, и Делакруа просто забыл о встрече? Жюдит быстро пробежала взглядом по окнам. Дом был просторный, старинный, но ничто не отличало его от остальных старинных строений в округе. И — ни души.

«Что он себе позволяет? Должен был хотя бы услышать, что я приехала. А может, и не услышал…»

За ее спиной послышались шаги. Кто-то шел по мокрому гравию.

Жюдит обернулась. К ней подходила высокая женщина в темном дождевике, с которого струями стекала вода, и в резиновых сапогах на каблучках. Она держала на поводках двух здоровенных мускулистых псов-молоссов, черного и рыжего, и Жюдит сразу вспомнила первое появление Барбары Стил в фильме «Маска демона».

Женщина остановилась в двух метрах от нее, а молоссы — меньше чем в метре, не сводя с нее пристального взгляда маленьких глаз. Под капюшоном лицо женщины, обрамленное темными волосами, выглядело каким-то неестественно правильным, почти как у манекена, только на несколько лет моложе.

— Здравствуйте, — сказала девушка. — Мое имя Жюдит Талландье, я студентка факультета кинематографии. У меня назначена встреча с месье Делакруа.

Женщина с недоверием ее разглядывала.

— Вы уверены? Это не в обычае Морбюса — принимать незнакомых людей, и уж тем более студентов.

Она даже не пыталась произвести хорошее впечатление и казаться симпатичной. «Наверное, принимает меня за одну из фанаток, готовых на все, лишь бы приблизиться к своему идолу, — подумала Жюдит, — за одну из тех упорных девиц, что портят жизнь знаменитостям».

— Мы обменялись сообщениями, — объяснила она, чувствуя, что краснеет. — И договорились, что…

— О, — перебила женщина, смерив ее взглядом, — стало быть, вы обменялись сообщениями… У Морбюса обширная переписка. Но у себя он принимает очень редко, и только близких друзей. Впрочем, если вы договорились с ним о встрече, мадемуазель, то у вас есть шанс. Я пойду взгляну, насколько он занят. Заходите, пожалуйста.

Вслед за женщиной и собаками Жюдит поднялась по лестнице с выбитыми за несколько веков ступенями и оказалась в вестибюле, обшитом очень темным деревом. Свет проникал сюда с трудом. В глубине вестибюля виднелась дверь, ведущая в расчерченный полосами серого света коридор, в котором исчезли и женщина, и собаки.

Жюдит почувствовала, как кровь у нее в жилах побежала быстрее, а пульс участился. Пройдет еще несколько минут, и она окажется перед ним… Сколько же месяцев, сколько лет она этого ждала?

Ее внимание привлекла деревянная обшивка стен: скульптуры и барельефы, сцены из Библии, святые, демоны… Святой Георгий, сразивший дракона, Иисус в пустыне… Увидев эти фигуры, Жюдит вспомнила вход в капеллу одной очень старой церкви. Скорее всего, эти панели привезли из какого-то культового здания.

Послышались шаги.

«Ну и что ты ему скажешь? — спросила она себя, чувствуя, как ее охватывает паника. — Раньше надо было подумать об этом, милочка. Он ведь наверняка станет тебя проверять…»

И вот он появился.

Жюдит пристально смотрела на него, не шевелясь, и у нее перехватило дыхание. Он оказался гораздо ниже ростом, чем на фотографиях. И намного ниже той высокой дамы, что стояла сейчас с ним рядом. У него было интересное костистое лицо с мясистыми губами и резко очерченным носом. Блестящие черные глаза, словно сделанные из слюды, подчеркивали необычную бледность этого лица. Лица фавна, лица сатира. «Голова демона», — подумала Жюдит. И ничто в этой странной внешности не указывало на настроение ее обладателя. «При посторонних он словно надевает защитную маску…» Определить его возраст на взгляд было трудно, хотя она и знала, что ему сорок шесть лет.

— Здравствуйте, — сказал Делакруа.

Голос мягкий, с легким носовым призвуком, какой-то двуполый. Как и лицо, он ни в коей мере не отражал ни настроение, ни состояние этого странного человека. А вот глаза, когда он разглядывал ее, вспыхивали каким-то невероятным черным светом. Жюдит никогда не видела таких глаз. Огромные угольно-черные радужки, казалось, не имели зрачков, и это было так необычно, что она спросила себя, не носит ли он линзы.

— Здравствуйте, месье Делакруа, — сказала она. — Мое имя Жюдит Талландье. Мы договорились встретиться сегодня утром…

Он продолжал пристально ее разглядывать, не соглашаясь и не возражая. Между тем его кожистые веки, похожие на веки какого-то насекомого, моргнули, и Жюдит ощутила, как под кожей у нее прокатилась волна электрического тока.

— Я писала вам, — продолжила она. — Я изучаю эстетику кинематографа на факультете кинематографии в Университете Жана Жореса в Тулузе, припоминаете? И сейчас пишу диссертацию на тему: «Показать Зло: жестокость и трансцендентность в фильмах… э-э… Морбюса Делакруа». И еще я одна из ваших больших почитательниц.

«Браво, — промелькнуло у нее в голове, — этой последней фразой ты разрушила доверие к себе, моя красавица. “Я одна из ваших больших почитательниц…” Гениально!»

— Эстетика кинематографа? — встрепенулся он после секунды бесконечной паузы. — Показать зло? Вот уж, простите, самое абсурдное из всего, что я слышал за последнее время… Да, я помню нашу переписку. Но совершенно не помню, чтобы приглашал вас к себе… Наверное, это была галлюцинация.

Жюдит почувствовала, как весь ее кураж исчезает, словно вода, вытекающая сквозь дырку в днище бочки. Несколько секунд ей было слышно только сумасшедшее биение собственного сердца, словно жрец вуду [Вуду — собирательное название африканских синкретических религий.] колотил в свой там-там.

— Я… — начала она.

— Ваш любимый фильм? — перебил ее Делакруа ледяным тоном.

Застигнутая врасплох, она заколебалась:

— Э-э… «Чудовище».

Его взгляд стал жестким.

— Я не прошу вас называть мой фильм! — грубо одернул он. — Ваш любимый фильм вообще, любого жанра.

У нее снова перехватило дыхание. Жюдит уже собралась ответить, что пересмотрела сотни фильмов, и ей трудно выбрать из них один, но она вдруг поняла, что такой ответ ему не понравится.

Думай!

И тут она вспомнила, что в одном из своих интервью, когда Делакруа еще их давал, он назвал два любимых фильма: «Заводной апельсин» и «Жажда».

— «Заводной апельсин», — тихо сказала Жюдит.

— Еще! — потребовал он.

Она догадалась, что это ловушка. «Он вовсе не ждет от меня, чтобы я погладила его по шерстке». В том же самом интервью Делакруа заявил, что терпеть не может Феллини. Жюдит еще подумала тогда: «Какой же любитель кино может ненавидеть Феллини?»

— «Маменькины сынки», — ответила она.

— Почему?

Делакруа явно был заинтригован. Очевидно, ей удалось вызвать у него любопытство.

— Потому что такие ленты знают все.

— Но точно так же все знают и «Бутон розы»… Терпеть не могу Феллини! — отрезал он.

— Я знаю. Это мой любимый режиссер… после вас.

Делакруа ответил ей взглядом температуры жидкого азота и прошипел:

— Лестью вы ничего не добьетесь.

Последняя фраза возымела на Жюдит действие холодного душа. Она мгновенно почувствовала, что с нее хватит и этой спеси, и колких словечек, и презрительного тона, и этой жалкой игры в директора-распорядителя садистскими ресурсами людей. С нее хватит. Она больше не позволит себя унижать. Пошел ты на фиг, Морбюс Делакруа.

— У меня такое впечатление, что я попусту отнимаю у вас время, — заявила Жюдит. — Так что разрешите откланяться.

И, не дожидаясь ответа, развернулась на каблуках. Она уже сбежала по каменной лестнице и выскочила под дождь, чтобы добежать до «Лянчи», как вдруг услышала за спиной громкий смех, который закончился заходящимся кашлем курильщика.

— Погодите! Вернитесь! — кричал Делакруа. — Пожалуйста! Нельзя же быть такой обидчивой!

Он резко сменил тон, и его слова теперь звучали примирительно, даже огорченно. Жюдит обернулась и заметила, что он жестом просит у нее прощения. Ну, по крайней мере, она так истолковала этот жест.

— Я прошу у вас прощения! Правда, Жюдит… Боюсь, что у меня вовсе нет ни «сверх-я», ни всех этих фрейдистских штучек.

— Морбюсу недостает хороших манер, это бесспорно, — подтвердила женщина, стоявшая с ним рядом и, видимо, решившая все-таки вмешаться. — Родители не воспитали его должным образом.

Делакруа сардонически усмехнулся и снова зашелся хриплым кашлем.