— Виноват.
— Какая жизнь интересует вас теперь?
— После героической, где я погиб молодым, насильственной смертью, не создав семьи, хорошо бы прямо противоположную, где я дожил до преклонных лет и умер естественной смертью, в окружении родных, в мирной стране.
— Как пожелаете.
Она предлагает ему закрыть глаза, расслабиться, представить себе лестницу, дверь в бессознательное, пройти в коридор со 111 пронумерованными дверями.
Загорается красная лампочка над дверью 95. Он входит в нее.
У него худые, все в венах, морщинах, коричневых пятнах руки. Он лежит в постели, вокруг люди. Справа седой старик, три молодые пары и шестеро детей. Слева священник и мужчина в старинном одеянии.
Рене Толедано осознает, в каком теле находится: в этой жизни он — старуха.
— О, моя дорогая!
Рене соображает, что седовласый старик, произнесший эти слова и взявший ее руку для поцелуя, — ее муж.
— Видишь, здесь кюре и нотариус.
Человек, представившийся нотариусом, протягивает листок с надписью крупными буквами: «ЗАВЕЩАНИЕ».
Рене становится понятнее, кто он, вернее, она. Он видит красиво выведенные строки:
Графиня Леонтина де Виламбрез
Замок Виламбрез, 1785
Дальше идет длинный список построек, земельных угодий, лошадей, ослов, кур, а также всяческих карет, плугов, предметов обстановки и столового серебра.
Глаза снова пробегают список, дрожащая рука неуклюже выводит подпись, нотариус бормочет слова благодарности и исчезает.
Потом подходит кюре с предложением «облегчить душу исповедью». Она припадает к его уху.
— Исповедуюсь в том, что много времени потратила на попытки уклониться от положенных мне по рангу светских обязанностей: всех этих балов, светских глупостей… Меня часто не хватало на мужа и детей!
— Отпускаю ваши грехи.
— Это не все. Исповедуюсь, что имела плотскую связь с садовником, ибо муж мой давно утратил мужскую силу, а я всегда сохраняла тягу к плотским утехам.
— М-м-м… И этот грех отпускаю вам.
— Знайте, как это ни тяжко, что я вступала в связь не только с садовником, но и с конюхом и со многими лакеями, чего не стыжусь: почему только у мужчин должно быть право не стесняться своих побед, хотя у нас, женщин, тоже есть стремление к противоположному полу? Богу угодно, чтобы настал день, когда женщины станут равными мужчинам и тоже смогут по своему усмотрению покупать любовь, отбирая тем самым у мужчин одну из их многочисленных привилегий.
Удивленный кюре покашливает, надеясь, что остальные ничего не слышали.
— Еще я должна сказать вам, святой отец, что презираю всех святош, верящих в суеверия, коими Церковь кормит наивных и доверчивых ради своего собственного обогащения…
— Полагаю, все уже сказано, — прерывает ее священник.
Он молится на латыни, перекрывая голос старухи. Потом крестит ей лоб.
— Отпускаю вам ваши грехи, графиня. Да пребудет ваша душа в раю.
После ухода нотариуса и кюре к ней подходит граф.
— Что ж, любимая, теперь самое время сказать мне… где?
Он гладит ее по лбу.
— Что «где»?
— Где вы зарыли ларец со слитками?
— Знаете, Гонзага, я терпеть не могу эти упоминания вашей любви ко мне: «любимая», «дорогая»… Мы не на конюшне!
— Прекрасно, Леонтина. Скажите нам, где ларец. Если не скажете, то вся семья лишится родового достояния. По словам врача, вам остались считаные часы.
— Отчасти это наследство, оставленное мне родителями, а они, если вы не забыли, Гонзага, в конце жизни относились к вам неодобрительно. Передать эти деньги вам значило бы проявить неуважение к ним.
— Речь не об одном мне, любимая, есть еще дети! Дети мои, скажите вашей матери и бабушке, как она вам дорога.
Подходит старший сын.
— Ну же, матушка, говорите! — произносит он с угрозой. — Известно, что ларец где-то в парке, за замком, но где? У озера? В лесу?
— Где золото, мадам? — пристают внуки. — Где слитки? Мы хотели бы на них взглянуть…
— Итак, вы собрались здесь, вокруг меня, только из-за наследства. Как стервятники, дожидающиеся, пока зверь издохнет, чтобы разорвать его на части.
— Для нас позор, что вы можете так думать!
— Дражайшая супруга!
— Матушка!
— Мадам!
Все пытаются схватить ее за руку, но она всех отталкивает.
— Такими вы мне отвратительны. Ваша любовь ко мне — лицемерие!
Леонтина разглядывает свое семейство. Все притворяются, будто ничего не слышали, и продолжают подлизываться.
— Ну же, скажи, любимая! Где сокровище?
— Где сокровище, матушка?
— Где сокровище, мадам?
— Марсу, — бормочет графиня.
— «Марсу»? Это название коммуны, где спрятан ларец?
— «Марсу»? Это какое-то диалектное словечко.
— А по-моему, это латынь, надо вернуть священника, вдруг он поймет?
Старуха с трудом приподнимает голову:
— Позовите горничную, мне надо облегчиться.
Прибежавшая горничная помогает ей добраться до чулана, где стоит кресло с дыркой и таз. Графиня закрывает дверь и самостоятельно справляет нужду.
К удивлению Рене, когда она молчит, ему доступны ее мысли.
Дурак на дураке. Делают вид, что меня любят. Но я-то их не люблю, а презираю. Ненавижу.
Лучше лишить их моих денег, чем отдать на таких условиях.
Лучше уж так, я заранее смеюсь, представляя, как они раскапывают все имение. А я зарыла ларец под большим дубом в глубине парка, в левой его части.
Потом из туалета доносится ее вопль:
— Марсу!
Она шлепается на пол. В коридоре слышны шаги. Родные находят ее безжизненное тело.
Душа старухи покидает бренную телесную оболочку и образует эктоплазму, полностью повторяющую видом бывшее тело.
Дух Леонтины видит дух Рене и удивленно щурится.
— Вы кто, черт возьми?
Учитель истории застигнут врасплох.
— Я тот… То есть я… В общем, однажды в будущем вы станете мной…
— Что вы здесь делаете именно сейчас? Надеюсь, вы-то хоть не охотитесь за моими слитками?
— Я — нет… я… то есть вы…
Но душу Леонтины влечет далекий свет, и она отправляется туда, откуда он льется. Все ее семейство тем временем кричит, вопит, рыдает, тряся ее опустевшую телесную скорлупу.
За спиной у учителя истории появляется дверь. Он выходит в нее, попадает в коридор, доходит до двери под номером 112. Открыв ее, он поднимается по лестнице, на женский голос, звучащий все громче:
— …четыре, три, два, один, ноль. Открывайте глаза, мсье Толедано.
Сухой щелчок пальцами.
Рене хлопает глазами.
— Ну, что? — спрашивает его Опал с любопытством вперемешку с тревогой.
Он тяжело дышит, еще не отойдя от сцены, в которой только что участвовал. Просит воды. Опал идет за кулисы за водой. Он дышит уже спокойнее. Включив смартфон, отрывает папку «Мнемозина» и быстро записывает все подробности кончины графини Леонтины де Виламбрез.
— Я был старухой. Я имел доступ к ее мыслям! За солдатом Первой мировой я следил снаружи, как в кино, а мысли этой старухи я слышал, как будто сидел у нее в голове.
Опал впечатлена. Он, дрожа от пережитого, продолжает:
— Это невероятно, я одновременно видел ее снаружи и слышал ее мысли изнутри.
Он встает и набирает в легкие побольше воздуху, как ныряльщик после изнурительного погружения.
— Значит, вам лучше? Вы излечились? Я избавила вас от травмы первого спуска?
Не слушая ее, он частит свое:
— Кажется, теперь я знаю, почему меня всегда отталкивал институт семьи. Вот и объяснение, почему в свои 32 года я остаюсь холостяком. И почему спасаюсь бегством, стоит в моей жизни появиться женщине. Что меня беспокоит, так это последние слова графини. Она сказала «Марсу».
— «Марсу»?
— Да, по интонации это походило на анафему.
Теперь Опал заинтригована:
— «Марсу»? Вы уверены?
— Еще я уверен в том, что это не ругательство и не место, где спрятано сокровище.
— Я обожаю загадки. Эту я, кажется, могу отгадать.
— Я вас слушаю.
— Месяцы. Если считать их на пальцах, то третий месяц — март. Он соответствует третьему, среднему пальцу левой руки. Август — восьмой месяц, соответствующий третьему, среднему пальцу правой руки [Mars-aout — «март — август» (фр.), звучит как «марс-у». — Прим. пер.]. Ваша Леонтина показала своей семейке два средних пальца — получите, мол, вот вам, а не наследство!
Рене хвалит гипнотизершу за догадливость.
— Вы хотите сказать, что перед смертью она послала их куда подальше?
Госпожа графиня Леонтина де Виламбрез была шаловливой старушкой и далеко не дурой. Насколько я успел заметить, она знала толк в шутках.
Опал тоже переводит дух. Она надевает жакет и готова выключить направленный на сцену прожектор.
— Ваш гипноз — это что-то потрясающее! Оказалось, в моем мозгу спрятана машина времени. Здесь не нужны никакие технологии, топливо для этой машины — человеческое воображение.
— Я считаю, что одним вашим воображением дело не обходится. Вы получаете доступ к слишком большому количеству подробностей. И потом, вы не можете отправиться во времени куда захотите, вам доступны только те места и эпохи, которые видели ваши прежние кармы. Я права?
— Называйте это как хотите, но мне это представляется все более увлекательным. Я хочу еще!
— Уже поздно.
— Будем считать это послепродажным обслуживанием вашего спектакля.