— Сколько тебе лет?

— Ему семь, — ответил Хэстен, похлопав Хорика по плечу.

— Дай ему ответить самому, — настойчиво проговорил я. — Так сколько тебе лет?

Мальчик издал горловой звук, и Хэстен присел на корточки, чтобы его обнять.

— Он глухонемой, господин Утред, — сказал Хэстен. — Боги решили, что сын мой должен быть глухонемым.

— Боги решили, что ты должен быть лживым ублюдком, — ответил я, но тихо, чтобы люди Хэстена не услышали и не оскорбились.

— А если даже и так? — забавляясь, спросил он. — Что с того? И если я говорю, что этот мальчик — мой сын, кто докажет обратное?

— Ты оставишь Уэссекс? — спросил я.

— Я выполню наш договор, — пообещал он.

Я притворился, будто поверил. Я сказал Альфреду, что Хэстену нельзя доверять, но Альфред был в отчаянии. Король был стар, он видел, что в недалеком будущем его ждет могила, и хотел избавить Уэссекс от ненавистных язычников.

Поэтому я отдал серебро, взял заложников и под темнеющим небом пошел на веслах обратно к Лундену.

* * *

Лунден был построен там, где земля поднималась от реки гигантскими ступенями. Терраса шла за террасой; на верхней римляне построили самые грандиозные свои здания. Некоторые из этих зданий еще стояли, хотя и пришли в печальный упадок. Их залатали с помощью плетней, и, словно парша, облепили их крытые тростником и соломой хижины саксов.

В те дни Лунден был частью Мерсии, хотя Мерсия и сама походила на великие римские здания: наполовину павшая, она была покрыта, как паршой, датскими ярлами, которые селились на ее плодородных землях.

Мой кузен Этельред был главным олдерменом Мерсии. Предполагалось, что он — ее правитель, но его держал на коротком поводке Альфред Уэссекский, и он ясно дал понять, что Лунден контролируют его люди. Я командовал тамошним гарнизоном, в то время как епископ Эркенвальд правил всем остальным. В наши дни, конечно, он известен как святой Эркенвальд, но я помню его как угрюмого проныру.

Надо отдать ему должное — он был умелым человеком и хорошо управлял городом, но его бешеная ненависть ко всем язычникам сделала его моим врагом. Я поклонялся Тору, поэтому Эркенвальд считал меня злом; и все-таки он не мог обойтись без меня. Я был воином, защищавшим его город, язычником, сдерживавшим языческих варваров-датчан уже более пяти лет, человеком, сделавшим земли вокруг Лундена безопасными, благодаря чему Эркенвальд мог взимать свои налоги.

Теперь я стоял на верхней ступеньке римского здания на самой верхней террасе Лундена с епископом Эркенвальдом по правую руку. Епископ был гораздо ниже меня. Большинство мужчин были гораздо ниже меня, и все-таки мой рост его раздражал. Группа встревоженных священников с бледными лицами, перепачканными чернилами, собралась на ступенях под нами, в то время как Финан, мой ирландский воин, стоял слева от меня. Все мы пристально смотрели на юг.

Мы видели мешанину соломенных и черепичных крыш Лундена, множество приземистых башен церквей, построенных Эркенвальдом. Над ними в теплом воздухе кружили красные коршуны, а еще выше я видел первых гусей, летящих на юг над широким Темезом. Реку пересекали остатки римского моста, удивительного строения с неровным проломом посередине. Я перекинул через пролом деревянный настил, но даже я чувствовал себя не в своей тарелке всякий раз, когда требовалось преодолеть этот самодельный участок моста. Южный конец моста защищала крепость из дерева и земли — Сутриганаворк. А еще за мостом лежали широкие болота и стояла кучка хижин — вокруг крепости выросла деревня. За болотами земля поднималась к холмам Уэссекса, невысоким и зеленым, а далеко за холмами, словно призрачные колонны в спокойном небе позднего лета, виднелись струйки дыма.

Я насчитал пятнадцать дымов, но облака затуманивали горизонт, поэтому дымов могло быть и больше.

— Они отправились в набег! — сказал епископ Эркенвальд.

Его голос был удивленным и в то же время полным ярости.

Уэссекс уже много лет был избавлен от крупных набегов викингов: его защищали бурги — города, которые Альфред обнес стенами и снабдил гарнизонами. Но люди Харальда принесли огонь, насилие и грабеж во всю восточную часть Уэссекса. Они избегали бургов, нападая только на небольшие поселения.

— Они уже далеко за Кентом, — заметил епископ.

— И углубляются в Уэссекс, — сказал я.

— Сколько их? — вопросил Эркенвальд.

— Мы слышали, что причалили две сотни кораблей, — ответил я, — поэтому у них должно быть по меньшей мере пять тысяч бойцов. Возможно, с Харальдом отправились две тысячи.

— Всего две тысячи? — резко спросил епископ.

— Это зависит от того, сколько у них лошадей, — объяснил я. — В набег отправятся только всадники, остальные будут охранять корабли.

— Все равно это языческая орда, — сердито сказал епископ и прикоснулся к кресту у себя на шее. — Наш господин король решил сокрушить их у Эскенгама.

— У Эскенгама!

— А почему бы нет? — Епископ ощетинился, услышав мой тон.

Я засмеялся, и это заставило Эркенвальда содрогнуться.

— В этом нет ничего забавного, — колко сказал он.

Но все-таки это было забавным. Альфред, а может, Этельред послал армию Уэссекса в Кент, разместил ее на лесистой возвышенности между войсками Хэстена и Харальда, а потом ничего не сделал. Теперь, похоже, Альфред, а может, его шурин, решил отступить к Эскенгаму, бургу в центре Уэссекса — наверное, в надежде, что Харальд атакует и будет побежден благодаря стенам бурга. То была жалкая затея. Харальд был волком, Уэссекс — стадом овец, а армия Альфреда — собакой, призванной защищать овец; но Альфред посадил собаку на цепь, надеясь, что волк придет и будет укушен.

Тем временем волк бегал на свободе среди овечьего стада.

— И наш господин король, — надменно продолжал Эркенвальд, — требует, чтобы ты и часть твоего отряда присоединились к нему. Но только если я уверюсь, что Хэстен не нападет на Лунден во время твоего отсутствия.

— Он не нападет, — сказал я и почувствовал прилив восторга.

Альфред наконец-то позвал меня на помощь, значит, собаке дали острые зубы.

— Хэстен боится, что мы убьем заложников? — спросил епископ.

— Хэстену глубоко плевать на заложников, — сказал я. — Тот, кого он называет своим сыном, — какой-то крестьянский мальчик, которого заставили облачиться в богатые одежды.

— Тогда почему ты его принял? — негодующе вопросил епископ.

— А что мне оставалось делать? Напасть на главный лагерь Хэстена, чтобы найти его щенков?

— Итак, Хэстен нас дурачит?

— Конечно, он нас дурачит, но он не нападет на Лунден, пока Харальд не победит Альфреда.

— Хотел бы я, чтобы мы могли быть в этом уверены.

— Хэстен — осторожный человек, — сказал я. — Он сражается, когда уверен в победе, в противном случае он ждет.

Эркенвальд кивнул.

— Тогда забери завтра людей на юг, — приказал он и пошел прочь, вслед за своими семенящими священниками.

* * *

Теперь я оглядываюсь на те далекие годы и понимаю, что мы с епископом Эркенвальдом хорошо управляли Лунденом. Епископ не нравился мне, и нам жаль было времени, проведенного в обществе друг друга, но он никогда не вмешивался в дела моего гарнизона, а я не вмешивался в дела его правления. Другой мог бы спросить, сколько человек я собираюсь взять с собой на юг или сколько человек останутся охранять город, но Эркенвальд верил, что я приму правильное решение. И все равно я считаю, что он был пронырой.

— Сколько людей с тобой поедет? — спросила меня той ночью Гизела.

Это было в нашем доме, доме римского торговца, построенном на северном берегу Темеза. От реки часто воняло, но мы привыкли к этому и жили счастливо. У нас имелись рабы, слуги и стража, няньки и повара. И у нас с Гизелой было трое детей. Утреду, старшему, должно быть, исполнилось тогда лет десять. У него была сестра Сиорра, а младшему, Осберту, сравнялось всего два года, и он отличался неутолимой любознательностью.

Утреда назвали в мою честь, как меня самого назвали в честь отца, а моего отца — в честь его отца. Но этот последний из Утредов раздражал меня, потому что был бледным нервным ребенком, цепляющимся за материнскую юбку.

— Я возьму триста человек, — ответил я Гизеле.

— Всего-то?

— У Альфреда достаточно людей, а я должен оставить тут гарнизон.

Гизела вздрогнула.

Она снова была беременна и вскоре могла разродиться. При виде моего обеспокоенного лица она улыбнулась и успокаивающе проговорила:

— Я выплевываю детей, как косточки. Сколько времени уйдет на то, чтобы убить людей Харальда?

— Месяц… — предположил я.

— К тому времени я уже рожу, — сказала она, и я прикоснулся к амулету в виде молота Тора, висящему у меня на шее.

Гизела снова успокаивающе улыбнулась.

— С родами мне везет.

Это было правдой. Ее роды проходили довольно легко, и все три наших ребенка выжили.

— Ты вернешься и найдешь нового плачущего младенца, — сказала Гизела, — и это будет раздражать тебя.

Я быстро улыбнулся и ответил, что так оно и будет, после чего вышел на террасу, раздвинув кожаные занавеси.