И вот теперь Кнут Ранулфсон, Кнут Длинный Меч, этот самый опасный мечник в Британии, захватил женщину этого недруга.

— Ему нужно что-то, — повторил я.

— Ты? — спросил Осферт.

— Это мы узнаем, — проговорил я. И оказался прав.

То, чего хотел Кнут Ранулфсон, мы выяснили в тот вечер, когда отец Катберт вернулся домой. Священника привез торговец пушниной — Катберт сидел у него в фургоне. Предупредила нас Мехраза — ее вопль.

Я был в большом амбаре, который даны не успели спалить, а мы стали использовать как жилой дом, пока не построим новый. Я наблюдал, как работники складывают из камней очаг, а услышав крик, выбежал наружу и заметил подскакивающий на кочках фургон. Мехраза вцепилась в мужа, а Катберт размахивал длинными костлявыми руками. Мехраза не умолкала.

— Тихо! — рявкнул я.

Мои люди выскочили вслед за мной. Торговец пушниной остановил фургон и при моем приближении рухнул на колени. Он сообщил, что нашел отца Катберта на севере.

— Господин, священник был у Беоргфорда, у реки, — сообщил купец. — Они швырялись в него камнями.

— Кто швырялся камнями?

— Мальчишки, господин. Дети баловались.

Выходит, Кнут направился к тому броду и там, скорее всего, отпустил попа. Длинная ряса Катберта была порвана и перепачкана, а бритый череп украшали багровые шишки.

— Как ты поступил с мальчишками?

— Просто разогнал, господин.

— Где он был?

— В камышах, лорд, у реки. Плакал.

— Отец Катберт! — воскликнул я, подходя к фургону.

— Господин! Господин! — Священник протянул мне руку.

— Он не может плакать, — сказал я торговцу. — Осферт, дай этому человеку денег. — Потом снова обратился к купцу: — Мы накормим тебя и приютим на ночь лошадей.

— Господин! — проскулил отец Катберт.

Я подошел к повозке и поднял попа. Тот был высоким, но на удивление легким.

— Стоять можешь? — спросил я его.

— Да, господин.

Я опустил священника на землю, придержал, потом отступил на шаг, давая Мехразе обнять мужа.

— Господин, — пробормотал он поверх плеча жены. — У меня послание.

Голос у него был такой, будто он плачет. Возможно, так оно и было, да только человек без глаз не может плакать. Тот, у кого вместо глаз две кровавые дыры, не льет слез. Ослепленный и хотел бы заплакать, да не выйдет. Кнут Ранулфсон выдавил ему глаза.

* * *

Тэмворпиг — вот где я должен был встретиться с Кнутом Ранулфсоном.

— Он сказал, господин, ты знаешь почему.

— И больше ничего?

— Ты знаешь почему, — повторил священник. — И ты совершишь благое дело и встретишься с ним прежде, чем истает луна, или он убьет твою женщину. Медленно.

Я подошел к двери амбара и вгляделся в ночь, но луна пряталась за облаками. Мне не требовалось видеть, как узок ее серпик. До новолуния оставалась неделя.

— Что еще он сказал?

— Только то, что тебе следует быть в Тэмворпиге прежде, чем умрет луна, господин.

— А насчет блага? — спросил я, теряясь в догадках.

— Заявил — тебе известно, что это значит, господин.

— Но мне неизвестно!

— А еще сказал… — медленно продолжил отец Катберт.

— Что?

— Сказал, что ослепил меня, дабы я ее не видел.

— Не видел ее? Кого?!

— Сказал, что я недостоин на нее смотреть, господин.

— На кого?!

— Поэтому он ослепил меня! — взвыл священник.

Мехраза снова завизжала, и мне больше ничего не удалось от них добиться.

Но я хотя бы знал Тэмворпиг, пусть судьба ни разу не забрасывала меня в этот город на краю владений Кнута Ранулфсона. Некогда то был большой город, столица могучего короля Оффы, правителя Мерсии. Этот король отгородился стеной от валлийцев и повелевал также Нортумбрией и Уэссексом. Оффа провозгласил себя владыкой всех саксов, но он давно умер, а от его великой Мерсии остались лишь обломки, оспариваемые данами и саксами. Тэмворпиг, некогда столица величайшего государя всей Британии, твердыня, скрывавшая его внушающие ужас войска, превратился в унылые развалины, где саксы тяжко трудились на благо ярлов. А еще там размещалось самое южное из поместий Кнута — крайний оплот власти данов в оспариваемом приграничье.

— Это ловушка, — предупредил Осферт.

Я почему-то сомневался в этом. Главное — внутренний голос. Кнут Ранулфсон совершил отчаянный поступок, пошел на огромный риск. Он послал — или повел — воинов далеко вглубь Мерсии, где его немногочисленный отряд с легкостью могли отрезать и перебить до последнего человека. Но почему-то он пошел на этот риск. Ему что-то нужно, и дан уверен, что у меня это есть. Поэтому и вызывает меня не в одно из больших поместий в сердце своей земли, но в Тэмворпиг, лежащий совсем близко к владениям саксов.

— Мы поедем, — решил я.

Я взял всех мужчин, способных сидеть на лошади. Всего получилось шестьдесят восемь воинов, облаченных в кольчуги и шлемы, вооруженных щитами, секирами, мечами, копьями и боевыми молотами. Мы скакали под моим знаменем с волком. Скакали на север, навстречу ветрам холодного лета и внезапно налетавшим яростным ливням.

— Урожай будет плохим, — бросил я Осферту по пути.

— Как и в прошлом году, господин.

— Нам стоит вызнать, кто продает зерно.

— Цена подскочит.

— Лучше так, чем голодные дети, — ответил я.

— Ты — хлафорд, — отозвался Осферт.

Я повернулся в седле:

— Этельстан!

— Лорд Утред? — Парень заставил жеребца прибавить ходу.

— Почему меня назвали хлафордом?

— Потому что ты хранитель каравая, господин, — пояснил Этельстан. — Долг хлафорда — кормить своих людей.

Я одобрительно хмыкнул. Хлафорд — господин, оберегающий хлаф, то есть каравай. Мой долг — не дать моим людям помереть с голоду во время трудной зимы, и если это требует золота, значит золото должно быть потрачено. Золото у меня имелось, но его всегда не хватало. Я грезил о Беббанбурге, крепости на севере, которую украл у меня Эльфрик, мой дядя. Это неприступный форт, последний оплот на побережье Нортумбрии, такой могучий и мрачный, что даны так и не сумели его захватить. Они овладели всей Северной Британией, от богатых пастбищ Мерсии до дикой шотландской границы, но взять Беббанбург не смогли. И если я собираюсь отбить его, мне потребуется больше золота в уплату дружинникам, больше золота на копья, больше золота на топоры, больше золота на мечи. Больше золота, чтобы одолеть родичей, укравших мою крепость. Но чтобы добраться до нее, нужно пробиться через все земли данов, и я начинаю опасаться, что умру раньше, чем снова увижу Беббанбург.

До Тэмворпига мы доехали на второй день пути. Где-то пересекли границу между землями саксов и данов. Граница эта — не какая-то четко очерченная линия, но широкая полоса, где все укрепления сожжены, сады вырублены и где редко бродят иные животные, кроме диких. И все же некоторые из старых ферм отстроили заново: попадался то новый амбар из свежих белых бревен, тут и там на лугах паслись стада. Мир привлекает крестьян на пограничные земли. Этот мир длился со времен сражения в Восточной Англии, которое произошло после кончины Альфреда. Хотя мир всегда был условным. Случались набеги за скотом, за рабами, стычки из-за межей, но армии не созывались. Даны по-прежнему хотели завоевать юг, а саксы мечтали отобрать у них север, но десять лет мы жили в хрупкой тишине. Я был не прочь нарушить покой, повести войско на север, на Беббанбург, но ни Мерсия, ни Уэссекс не могли дать мне людей, поэтому я тоже хранил мир.

И вот теперь Кнут его нарушил.

Он знал, что мы идем. Кнут наверняка выставил дозорных, чтобы наблюдать за всеми дорогами с юга, поэтому мы не принимали мер предосторожности. Обычно, направляясь к дикой границе, всегда сами высылали вперед разведчиков, но в тот раз ехали открыто, следуя римской дорогой. Мы знали, что Кнут ждет. И он ждал.

Тэмворпиг располагался сразу к северу от реки Тэм. Кнут встретил нас к югу от нее и, видимо, решил попугать, потому как выстроил в «стену щитов» поперек дороги двести с лишним воинов. Его стяг с изображением секиры, перерубающей христианский крест, развевался в середине боевого порядка. Сам Кнут, внушительный в своей кольчуге, в ниспадающем с плеч темно-коричневом плаще с меховым подбоем, с руками, унизанными золотом, восседал на коне в нескольких шагах впереди линии.

Я остановил своих и поехал дальше один.

Кнут поскакал мне навстречу.

На расстоянии удара копья мы оба вздыбили жеребцов и посмотрели друг на друга. Лицо дана обрамлял шлем. Бледная кожа казалась пепельной, а губы, обычно с такой легкостью складывающиеся в улыбку, были стиснуты, как еще один зловещий шрам. Он выглядел старше, чем я его помнил, и мне подумалось в тот миг, что, если Кнут Ранулфсон намерен исполнить мечту своей жизни, ему следует поторопиться.

Шел дождь. Ворон взлетел с ветвей ясеня, и я пытался угадать, что может сулить этот знак.

— Ярл Кнут, — нарушил я молчание.

— Господин Утред, — отозвался он. Его конь, серый жеребец, прянул в сторону, и наездник шлепнул его кольчужной рукавицей, чтобы успокоить. — Я позвал тебя, и ты прибежал как испуганный ребенок.

— Хочешь устроить обмен оскорблениями? — спросил я. — Ты, кто рожден женщиной, ложившейся под каждого мужчину, стоило тому лишь щелкнуть пальцами?