Мы возвращались победителями под штандартом Этельреда с изображением белой лошади, стягом святого Освальда и причудливым флагом Этельфлэд с белым гусем, держащим меч и крест. Гусь являлся символом Вербурх, святой, чудесным образом избавившей ниву от разоряющих ее гусей, хотя я и не мог понять, почему поступок, который способна совершить любая десятилетняя девчонка с громким голосом, сочли чудом. Даже колченогая собака могла прогнать птиц с поля, но я никогда не дерзал высказывать свое мнение при Этельфлэд, глубоко почитавшей внушившую гусям страх святую.

Сестерскую крепость возвели римляне, поэтому укрепления ее были из камня — не как у бургов, что строим мы, саксы, со стенами из земли и бревен. Въезд в город защищали ворота и надвратная боевая площадка, а толстые стены крепости образовывали освещенный факелами туннель. Миновав его, мы оказались на главной улице, которая прямо, как стрела, шла между высокими каменными зданиями. Стук копыт эхом отражался от стен домов, потом в честь возвращения Этельфлэд зазвонили колокола церкви Святого Петра.

Прежде чем собраться в главном доме, расположенном в центре Сестера, Этельфлэд с большинством дружинников отправилась в храм, вознести благодарение за победу. Мы с Ситриком поместили Хаки в крошечную каменную хижину, оставив руки связанными на ночь.

— У меня есть золото, — сказал ярл на датском.

— У тебя есть солома для подстилки и моча вместо эля, — ответил Ситрик, после чего мы заперли дверь и оставили двоих парней сторожить пленника.

— Выходит, едем в Глевекестр? — спросил меня Ситрик.

— Так она сказала.

— Ты должен быть доволен.

— Я?

— Та рыженькая из «Снопа»! — Мой спутник расплылся в щербатой ухмылке.

— Одна из многих, Ситрик! — беззаботно воскликнул я. — Одна из многих!

— И та девчонка с фермы близ Сирренкастра, — добавил он.

— Она вдова, — заявил я настолько серьезно, насколько сумел. — А как мне известно, наш христианский долг — защищать вдов.

— Ты это защитой называешь? — расхохотался Ситрик. — Жениться на ней собираешься?

— Нет, конечно. Женюсь я на землях.

— Под венец тебе надо. Сколько тебе лет?

— Двадцать один, кажется.

— Значит, давно уже пора было жениться, — бросил он. — Как насчет Эльфинн?

— А что с ней?

— Славная кобылка, — хмыкнул Ситрик. — И осмелюсь предположить, скакать умеет будь здоров.

С этими словами он толкнул тяжелую дверь, и мы вошли в большой зал. Он освещался сальными свечами и жарким пламенем, пылающим в каменном очаге грубой работы, устроенном в римском полу. Столов для воинов гарнизона и тех, которых привела на север Этельфлэд, не хватало, так что часть сидела на корточках, но мне отвели место за высоким столом рядом с Этельфлэд. По бокам от нее восседали двое священников, один из которых, прежде чем мы приступили к трапезе, прочитал длинную молитву на латыни.

Этельфлэд я побаивался. Лицо у нее суровое, хотя люди говорили, что в молодости она была красавицей. В том, девятьсот одиннадцатом году ей было лет сорок, если не больше, и в золотых волосах появились седые пряди. От холодного и задумчивого взгляда удивительно синих глаз дрожь пробегала даже у самых отважных из мужчин. Словно она читала твои мысли и презирала их. Не я один страшился Этельфлэд. Ее собственная дочь Эльфинн и та сторонилась матери. Мне нравилась Эльфинн, вечная хохотушка и озорница. Она была моложе меня, мы росли вместе, и многие полагали, что нам следует пожениться. Не знаю, считала ли Этельфлэд это хорошей идеей. Она вроде как недолюбливала меня, хотя дочь Альфреда питала это чувство к большинству людей. Вопреки холодности в Мерсии ее обожали. Этельреда все принимали как правителя Мерсии, но любил народ ненавистную ему жену.

— Глевекестр… — обратилась она ко мне.

— Да, госпожа.

— Заберешь с собой добычу. Всю. Используй повозки. И возьми пленников.

— Да, госпожа.

Большинство пленных составляли дети, захваченные в имениях Хаки в первые дни нашего набега. Их предстояло продать в рабство.

— Ты должен успеть до Дня святого Кутберта, — повторила Этельфлэд приказ. — Понял?

— До Дня святого Кутберта, — покорно подтвердил я.

Она устремила на меня долгий, пристальный взгляд. Священники у нее по бокам тоже пялились на меня, и тоже враждебно.

— И ты заберешь Хаки, — продолжила правительница.

— Хаки тоже, — согласился я.

— И повесишь его перед усадьбой моего мужа.

— Проделай это медленно, — добавил один из священников. Существует два способа вздернуть человека: быстрый и медленный, мучительный.

— Да, отец, — кивнул я.

— Но сначала покажи его людям, — распорядилась Этельфлэд.

— Хорошо, госпожа, разумеется, — ответил я, но потом замялся.

— Что такое? — Она заметила мою нерешительность.

— Госпожа, народ захочет знать, почему ты задержалась здесь.

Она вскинулась, второй священник нахмурил лоб.

— Это не их дело… — начал он.

Этельфлэд знаком велела ему замолчать.

— Множество норманнов покидает Ирландию, — осторожно промолвила правительница. — И намеревается осесть тут. Их следует остановить.

— Разгром Хаки вселит в них страх, — напомнил я.

Она пропустила мою неуклюжую лесть мимо ушей.

— Сестер не дает им воспользоваться рекой Ди, — продолжила Этельфлэд. — Но Мэрс открыт. Я хочу построить бург на его берегу.

— Удачная мысль, госпожа, — пробормотал я и удостоился взора, полного такого презрения, что залился краской.

Взмахом руки она отпустила меня, и я вернулся к жаркому из баранины. Я наблюдал за Этельфлэд краем глаза, видел твердую линию челюсти, желчно сжатые губы и задавал себе вопрос: как, во имя Господне, удалось ей привлечь моего отца и заставить людей боготворить ее?

Ну да ладно — завтра я буду далеко от нее.

* * *

— Люди следуют за ней, потому что, не считая твоего отца, она единственная, кто хочет сражаться, — растолковывал мне Ситрик.

Мы ехали на юг по дороге, которая стала мне привычной за последние годы. Дорога проходила по границе Мерсии и Уэльса, служившей постоянным источником раздора между валлийскими государствами и мерсийцами. Валлийцы, разумеется, были нашими врагами, но они тоже являлись христианами, и нам никогда не удалось бы победить при Теотанхеле без помощи валлийских единоверцев. Временами они сражались за Христа, как это было при Теотанхеле, но столь же часто брались за оружие ради добычи, угоняя в свои горные долины скот и рабов. Результатом этих постоянных набегов стали выстроенные вдоль всей дороги бурги — укрепленные города, где народ искал убежища в случае появления неприятеля и откуда гарнизон мог нанести ответный удар.

Со мной ехали тридцать шесть дружинников и Годрик, мой слуга. Четверо воинов рассыпались дозором впереди, осматривая путь на предмет засады, остальные охраняли Хаки и две повозки, груженные добром. Еще мы стерегли восемнадцать детей, предназначенных для продажи на невольничьих рынках, но Этельфлэд настаивала, чтобы сначала мы показали их народу в Глевекестре.

— Зрелище хочет устроить, — сказал мне Ситрик.

— Верно! — согласился отец Фраомар. — Так мы покажем жителям Глевекестра, что одержали победу над отвергающими Христа.

Фраомар был одним из карманных попов Этельфлэд — человек еще молодой, ревностный и рьяный.

— Продадим это вот, — кивнул он в сторону катящейся перед нами повозки с доспехами и оружием, — и пустим деньги на новый бург, хвала Господу.

— Хвала Господу, — покорно подхватил я.

Деньги — головная боль Этельфлэд. Для строительства нового бурга, охраняющего Мэрс, требовались деньги, а их постоянно не хватало. Рента с земли, подати с торговцев и пошлины шли в доход ее мужу, а Этельред терпеть не мог Этельфлэд. Ее любили в Мерсии, но серебром распоряжался Этельред, и никто не хотел ссориться с ним. Даже сейчас, когда он лежал на одре болезни в Глевекестре, ему приносили клятвы верности. Только самые отважные и богатые, рискуя вызвать его гнев, давали Этельфлэд воинов и серебро.

Этельред умирал. В битве при Теотанхеле ему достался удар копьем в тыльную часть головы. Острие пробило шлем и проломило череп. Никто не ждал, что Этельред выкарабкается, но он выжил, хотя, если верить слухам, был едва ли лучше мертвого: бесновался как сумасшедший, брызгал слюной и дергался, а подчас выл, как пойманный волк. Вся Мерсия ждала его смерти, и вся Мерсия гадала, что последует за ней. На эту тему не говорили, по крайней мере открыто, но втайне шушукались только об этом.

И вот, к моему удивлению, отец Фраомар поднял ее в первый же вечер. Обремененные повозками и пленниками, двигались мы медленно. На ночевку остановились на ферме близ Вестуна, в недавно обжитой части Мерсии, ставшей безопасной благодаря бургу в Сестере. Ферма некогда принадлежала дану, но теперь там поселился одноглазый мерсиец с женой, четырьмя сыновьями и шестью рабами. Дом его представлял собой хибару из земли, дерева и соломы, скот ютился в убогом загоне из дырявого плетня, зато всю усадьбу окружал добротный частокол из дубовых бревен.

— Валлийцы всегда поблизости, — объяснил хозяин наличие дорогого укрепления.

— Ты не сможешь оборонять его с шестью рабами, — заметил я.