Все остальные рабыни наблюдали за ней с нескрываемым интересом и сочувствием, потому что все, кроме Розы, испытывавшей к ней смертельную зависть, любили Изауру. В двух словах поведаем читателю причину недоброжелательности Розы. Это была не просто зависть, было в ней нечто практическое, что превращало эту зависть в смертельную ненависть. Роза давно уже была любовницей Леонсио, доставшейся ему легко, без борьбы, просьб и угроз. Однако, с тех пор как он оказал предпочтение Изауре, Роза была им заброшена и забыта. Хорошенькая мулатка почувствовала себя жестоко раненной таким пренебрежением прямо в сердце, а будучи злой и мстительной по натуре и не имея возможности свести счеты со своим господином, она поклялась обрушить весь свой гнев на несчастную соперницу.

— Черт побери тебя, проклятый! Пусть замучит тебя злая проказа, нехороший человек! Пусть укусит тебя за язык гремучая змея, проклятый пес! — Эти и другие ругательства посылали рабыни, ворча под нос, вслед управляющему. Самое ненавистное для рабов существо — это управляющий. Даже палач не вызывает такой ненависти. Надсмотрщик внушает отвращение в большей степени, чем самый жестокий господин, вручивший ему безжалостный бич, чтобы наказывать и изнурять рабов работой. Так страдалец забывает судью, вынесшего суровый приговор, чтобы восстать против палача, исполняющего его.

Как мы уже сказали, Изауре пришлось сесть рядом с Розой. А та сразу же обрушила на свою новую соседку весь запас саркастических и язвительных замечаний и насмешек.

— Мне очень жаль тебя, Изаура, — сказала Роза для начала.

— В самом деле? — ответила Изаура, готовая противопоставить недоброжелательности Розы всю свою естественную приветливость и терпение.

— Почему же, Роза?

— Наверно, тяжело променять гостиную на хижину, диван, покрытый дамассе [Дамассе — блестящая мягкая шелковая ткань (прим. пер.)], на колченогую лавку, пианино и атласную подушку на эту прялку? За что тебя выставили оттуда, Изаура?

— Никто меня не выгонял, Роза, ты прекрасно знаешь это. Сеньора Малвина уехала вместе с братом к своему отцу. Так что мне нечего делать в гостиной, и поэтому я пришла работать сюда.

— А почему она не взяла тебя, свою любимицу, с собой? Ах, Изаура, ты пытаешься обмануть меня, но напрасно ты хитришь, я все знаю. Ты стала слишком заносчивой, и потому тебя отослали сюда, чтобы ты знала свое место.

— Как ты язвительна! — ответила Изаура, грустно улыбаясь, но не теряя спокойствия. — Значит, ты думаешь, что я была счастлива там и гордилась тем, что нахожусь в гостиной, среди белых? Как ты заблуждаешься! Если бы ты не высказывала мне своих злых замечаний и колкостей, мне было бы приятнее и спокойнее работать здесь, чем прислуживать там.

— Я тебе не верю. Как это тебе может нравиться здесь, где нет мужчин, с которыми ты привыкла любезничать?

— Роза, что я тебе сделала плохого, почему ты распространяешь эти выдумки?

— Ой, сеньора, не сердитесь!.. Простите, дона Изаура. Я думала, что сеньора оставила свою щепетильность там, в гостиной.

— Можешь говорить все, что угодно, Роза, но я хорошо знаю, что в гостиной или на кухне я, как и ты, всего лишь рабыня. Ты тоже должна помнить, что, если сегодня ты здесь, то где ты будешь завтра, знает один только господь. Давай работать, мы должны работать. Оставим эти пустые разговоры.

В эту минуту послышались звуки колокольчика, известившего, что наступило четыре часа вечера — время ужина для рабов. Рабыни, оставив свою пряжу, поднялись, и лишь Изаура осталась на своем месте, продолжая прясть.

— Разве ты не слышишь, Изаура, — с издевкой обратилась к ней Роза. — Пора. Фасоль ждет тебя!

— Нет, Роза. Я останусь здесь. Я не голодна. Надо закончить мое задание, я слишком поздно начала сегодня.

— Ты права, такая образованная и изнеженная девушка, как ты, не может есть из одного котла с рабами. Хочешь, я пришлю тебе бульончик и шоколад?

— Замолчи, болтунья! — прикрикнула на нее пожилая креолка, казалось, возглавлявшая эту группу прях. — Вот змеиный язычок! Оставь ее в покое. Пошли, пошли.

Все рабыни покинули сарай. Изаура осталась наедине со своей работой, ею овладели грустные и тревожные мысли. Нить, словно сама собой, бежала из-под ее нежных пальцев, в то время как босая изящная ножка, сбросив сафьяновый башмачок на деревянной подошве, мерно нажимала на педаль прялки, приводя ее в движение. Голова девушки склонялась в одну сторону, как увядшая белая лилия, а опущенные ресницы, как печальные вуали, скрывали бездонную грусть и уныние, затаившиеся в прекрасных глазах. Она была ослепительно хороша, застыв в этой очаровательной позе.

— Боже мой, — думала она. — Даже здесь я не могу обрести покой! Словно все поклялись мучить меня! В гостиной меня преследуют белые и плетут тысячи интриг, чтобы терзать меня. Здесь, среди подобных мне, кто, кажется, мог бы хорошо ко мне относится, я надеялась обрести покой. Но и здесь находится одна, которая из зависти или неважно из-за чего, косо смотрит на меня и злобно насмехается. Боже мой, боже мой! Я несчастна уже потому, что родилась в неволе. Но не лучше ли было бы родиться тупой и уродливой как самая ничтожная негритянка, чем получить от небес дар, только отравляющий мое жалкое существование?

Но печальные размышления Изауры не были продолжительными. У входа раздался шум, и, подняв глаза, она увидела что кто-то приближается к ней.

— Ах, боже мой! — прошептала она. — Опять! Ни на мгновение нельзя остаться одной.

Вошедший был никто иной как лакей Андрэ, которого мы уже видели вместе с управляющим и который весьма развязно и дерзко встал перед Изаурой.

— Добрый вечер, прекрасная Изаура. Как поживает очаровательный цветок? — самонадеянно приветствовал ее хвастливый лакей.

— Хорошо, — сухо отрезала Изаура.

— Ты недовольна?.. Ты не права, надо приспосабливаться к новому образу жизни. Должно быть, тому, кто привык находиться в гостиной среди шелков, цветов и ароматной воды очень грустно оказаться в этих закопченных стенах, воняющих прокисшим вином да нагаром сальных свечей.

— И ты, Андрэ, тоже пользуешься случаем бросить в меня камень?

— Нет, нет, Изаура! Упаси меня господь обидеть тебя. Наоборот, моему сердцу очень больно видеть тебя здесь, среди этого сброда: грубых и вонючих негритянок. Такая девушка как ты достойна ступать только по коврам и возлежать на подушках из дамассе. У этого сеньора Леонсио, в самом деле, сердце каменное.

— А тебе какое до этого дело? Мне и здесь неплохо.

— Ну, что ты! Не верю. Твое место не здесь. Но, с другой стороны, я рад этой перемене.

— Почему?

— Потому что, Изаура, говоря по правде, ты мне очень нравиться, и здесь, наконец, мы можем с тобой говорить свободно.

— Вот как Тогда запомни сразу, что я не намерена выслушивать твои двусмысленности.

— Ах, вот как! — воскликнул Андрэ, совершенно не ожидавший такого резкого ответа. — Так сеньоре угодно слушать нежности красавчиков только там, в гостиной? Смотри же, подруга, это не может продолжаться бесконечно, а из нашего брата ты не найдешь лучшего парня, чем я. Я всегда в галстуке, в перчатках, одетый, обутый, надушенный и, кроме того, — прибавил он, ударив себя рукой по карману, — не с пустым карманом. Подумай! Роза тоже очень красивая девушка, она не сводит с меня глаз, но, бедняжка, что она такое рядом с тобой… Наконец, Изаура, если бы ты знала, как я люблю тебя, ты бы так мне не отвечала. Если пожелаешь, смотри…

Говоря это, мошенник приблизился к Изауре и небрежно обнял ее за шею, как будто собираясь сообщить ей что-то по секрету или сорвать поцелуй.

— Остановись! — воскликнула Изаура, раздраженно оттолкнув его. — Ты слишком смел и дерзок. Убирайся отсюда, иначе я все расскажу сеньору Леонсио.

— Ох, прости, Изаура, у тебя нет причин так сердиться. Ты напрасно ссоришься с тем, кто тебя никогда не обижал и хочет тебе только добра. Но время смягчит это неприступное сердечко. Прощай, я ухожу, но смотри, Изаура, ради бога, никому ничего не говори. Упаси господь, чтобы молодой господин узнал об этом: он может меня повесить. Понятно, — продолжал Андрэ про себя, удаляясь, — ведь он в этом деле преуспел не больше, чем я.

Бедная Изаура! Постоянно и повсюду ее домогаются господа и рабы, ни на мгновение не оставляя ее в покое! Сколько горечи и печали скопилось в ее сердце! В доме у нее было четыре недруга, каждый из которых старался лишить ее душевного покоя и терзал ее сердце: это три поклонника — сеньор Леонсио, Белшиор, Андрэ, и безжалостная соперница-рабыня Роза. Изауре нетрудно было противостоять преследованиям рабов и слуг, но что будет с ней, когда придет господин?!

Действительно, через несколько минут Леонсио в сопровождении управляющего вошел в прядильню. Изаура, прервавшая на минуту работу и погрузившаяся в свои печальные мысли, закрыв лицо руками, не заметила их появления.

— Где девушки, которые обычно здесь работают? — спросил Леонсио управляющего, входя в сарай.

— Ушли ужинать, сеньор. Но скоро вернутся.

— Но одна осталась здесь… Ах! Это Изаура… Вот и хорошо, — подумал Леонсио, — более удобный случай трудно придумать. Предпримем еще одну попытку, чтобы подчинить ее моей воле.

— Как только рабыни поедят, — продолжал он, обращаясь к управляющему, — отведите их на кофейные плантации. Я уже давно собирался поручить вам это, да все забывал. Не желаю их больше видеть здесь ни минуты. Нечего им бездельничать и тратить время без пользы для меня в пустой болтовне. Хлопковых тканей большой выбор в продаже.

Как только управляющий вышел, Леонсио подошел к Изауре.

— Изаура, — прошептал он взволновано и нежно.

— Сеньор! — воскликнула рабыня, испуганно выпрямляясь. А в глубине ее души прозвучало: «Бог мой! Это он! Наступил мой роковой час».

Глава 8

Сейчас мы вынуждены покинуть на несколько мгновений Изауру наедине с ее развратным и жестоким господином, чтобы рассказать читателю о том, что произошло в этой маленькой семье, и какой оборот приняло дело после траурного сообщения о кончине командора. Подобно разорвавшейся бомбе это известие ускорило неумолимо приближавшуюся развязку в тот момент, когда страсти достигли апогея и неизбежно надо было принимать какое-то решение.

Эта смерть, передав в руки Леонсио все отцовское состояние и развязав последние путы, еще сдерживавшие разгул его отвратительных страстей, могла лишь усугубить это щекотливое, по сути своей глубоко драматическое положение.

Леонсио и Малвина пребывали в трауре и не выходили их дома несколько дней, ставших передышкой в их размолвке, но не снявших взаимного раздражения. Энрике, непременно желавший уехать на следующий день, наконец уступил просьбам и уговорам Малвины и согласился остаться, чтобы побыть с ней в дни траура.

— Все зависит от того, как поступит мой муж, — сказала Малвина брату, — а то, уедем вместе. Если за эти дни он не освободит или как-то не устроит Изауру, я ни на минуту не останусь в его доме.

Леонсио, заперевшись в своей комнате, ни с кем не говорил и даже не выходил оттуда несколько дней. Казалось, он был безутешен в своем глубоком горе. Однако это было не так. Получив известие о смерти отца, Левнсио в самом деле перенес сильное потрясение, даже некоторый испуг, но не удар. В глубине души, по прошествии первых минут замешательства, страшно сказать — он даже обрадовался этому событию, которое так удачно избавило от необходимости объясняться с Малвиной и Мигелем. Во время своего заточения, вместо того, чтобы предаваться скорби, которую должен был бы испытывать любящий сын, Леонсио, ни в коем случае не желая смириться с потерей Изауры, размышлял исключительно о том, как избежать разговоров с Мигелем и Малвиной и остаться хозяином красивой невольницы. Противоречия и препятствия сплелись в один узел, который можно было только разрубить, но не развязать. Леонсио признал обещание, данное его отцом Мигелу: освободить Изауру за фантастическую сумму в десять тысяч рейсов. Мигел собрал эти деньги и принес их ему, чтобы взамен получить свободу своей дочери. Леонсио также признал и не мог оспаривать, что его покойная мать завещала после ее смерти освободить Изауру. С другой стороны, Малвина, зная о его пагубной страсти и коварных планах насчет рабыни, справедливо возмущенная этим, властно требовала немедленно освободить девушку. Казалось, у молодого господина не было никакой возможности достойно выйти из столь затруднительного положения, не освободив Изауру. Но Леонсио не мог смириться с этим. Роковая, неистовая любовь, которую пробудила в его сердце Изаура, заставляла его преодолевать все препятствия, пренебрегать законностью, приличиями и порядочностью, безжалостно терзать сердце доброй и ласковой супруги, и все это — ради удовлетворения своих низменных желаний. Итак, он решил разрубить узел, для чего использовал свою власть и отложил на неопределенное время исполнение обещаний, встретив с холодным безразличием и надменным высокомерием справедливые требования и упреки Малвины.

Малвина, из уважения к скорби, охватившей ее мужа, пока не заводила разговора о юной рабыне. Но через несколько дней она вернулась к этой теме.

— У нас есть время, Малвина, — ответил ей Леонсио с холодным спокойствием. — Сначала мне необходимо исполнить все юридические формальности. Для этого я должен поехать в столицу, чтобы вступить во владение наследством и ознакомиться с состоянием дел. По возвращении без спешки займемся Изаурой.

При этих словах лицо Малвины покрылось смертельной бледностью, она почувствовала, как холодеет ее сердце, стиснутое жестокими оковами оскорбления. Она словно увидела, как внезапно рухнул воздушный замок ее супружеского счастья. Малвина в тайне надеялась, что муж, сраженный таким страшным ударом, замкнувшийся в своих горьких раздумьях, подавленный и одинокий, прислушается к голосу разума и откажется от своего безумства, вымолит у нее прощение и встанет на путь взаимопонимания и любви. Неожиданно отчужденный тон и ничтожные отговорки мужа повергли ее в глубокое уныние, переходящее в отчаяние.

— Как?! — потрясение воскликнула она, с гордым и искренним возмущением. — Неужели ты еще колеблешься, исполнять ли свой прямой долг? Если бы у тебя было сердце, Леонсио, ты видел бы в Изауре сестру, ведь тебе хорошо известно, что твоя мать обожала и боготворила ее как собственную дочь и завещала после ее смерти дать ей свободу, и, кроме того, хотела дать ей приличное приданое, чтобы обеспечить будущее. Тебе прекрасно известно, что твой отец твердо обещал отцу Изауры освободить ее за десять тысяч рейсов. Если помнишь, Мигел уже приходил, чтобы вручить тебе эту фантастическую сумму. И, зная все это, ты еще сомневаешься и медлишь! Нет, это уж слишком! Не вижу причин откладывать исполнение обещания твоих родителей, которое ты давно уже должен был выполнить.

— Но к чему такая поспешность? Скажи мне, Малвина? — ответил Леонсио чрезвычайно ласково и спокойно. — Какая нам сейчас выгода от свободы Изауры? Разве ей плохо здесь? Разве ее не продолжают считать скорее членом семьи, чем рабыней? Ты хочешь, чтобы мы выпустили ее в этот коварный мир? Таким образом мы уж точно не выполним волю моей матери, которая очень беспокоилась за судьбу Изауры. Нет, Малвина, мы пока что не можем вручать судьбу Изауры слепому случаю. Сначала нужно обеспечить ей приличное положение, достойное ее красоты и образования, найти ей хорошего мужа, а это так сразу не получится.

— Какое жалкое оправдание, мой друг! Пока Изаура не нуждается в муже для защиты, ведь у нее есть отец, благородный человек, только что доказавший, что он преданно любит свою дочь. Вручим ее сеньору Мигелу, и у нее будет надежный защитник и добрый пастырь.

— Бедный сеньор Мигел! — возразил Леонсио с пренебрежительной усмешкой. — Не сомневаюсь в искренности его намерений, но где он возьмет средства, чтобы сделать Изауру счастливой, особенно сейчас, когда он наверняка заложил все свое имущество до последней рубашки, чтобы оплатить свободу дочери. Весьма вероятно, что это даже чья-то милостыня, мне так кажется.

В ответ Малвина только грустно покачала головой и тяжело вздохнула. Однако она еще желала верить в искренность своего мужа, поэтому притворилась успокоенной и удалилась, не обнаруживая своей досады. Впрочем, она не могла больше терпеть это, столь унизительное для нее положение, отягощенное мучительной неизвестностью. На следующий день она была еще более настойчива. В ответ же услышала те же отговорки и доводы. Леонсио даже притворялся, что занимается этим делом с презрительным безразличием человека, окончательно утвердившегося в решении исполнить задуманное. На этот раз Малвина не могла сдержаться и порвала с мужем. Леонсио, будучи последовательным, расчетливо парировал женскую ярость циничными и насмешливыми колкостями, что привело Малвину в крайнее возбуждение и вызвало у нее гнев и досаду.

На другой день Малвина, без объяснений, торопливо покинула дом Леонсио и вместе со своим братом уехала в Рио-де-Жанейро. Она поклялась в порыве возмущения никогда более не ступать под кров этого дома, где была так оскорблена и унижена. Она поклялась навсегда вычеркнуть из своей памяти вероломного и распутного супруга. Будучи в состоянии крайнего раздражения, она не могла предвидеть, хватит ли ей сил, чтобы осуществить эти неистовые клятвы, внушенные слепой ревностью и справедливым возмущением. Она не знала, что в таких нежных и добрых душах, как ее, ненависть исчезает быстрее, чем любовь, а любовь Малвины к Леонсио сохранилась, несмотря на его вероломство. Любовь гораздо сильнее, чем обида, какой бы справедливой она не была.

В свою очередь Леонсио, осуществив свой план противопоставления бурным порывам супруги самого холодного и бесстыдного равнодушия, прислонившись к косяку двери и небрежно покуривая сигару, безразлично, словно был здесь посторонним человеком, наблюдал за стремительными сборами своей жены.

Заметим, что в этом показном равнодушии Леонсио не было ничего неестественного и неискреннего, он действительно не чувствовал никаких угрызений совести по поводу внезапного отъезда жены, наоборот, его радовало это своенравное, с его точки зрения, решение Малвины, полностью развязывавшее ему руки для осуществления гнусных замыслов насчет несчастной Изауры. Этим притворным спокойствием он сумел скрыть радость и удовлетворение, переполнявшие его сердце. Лишний раз он убедился в полезности избранного им — и постоянно применяемого на практике, хоть и в менее серьезных обстоятельствах, правила: против женского гнева и капризов нет более могущественного оружия, чем хладнокровие и безразличие. Малвина не могла предположить, что душа ее мужа ликовала и пела, окунувшись в бездну вероломства.

Что же происходило в эти долгие дни траура, всеобщей подавленности и мучительного беспокойства с благородной и несчастной Изаурой?

Узнав, что в письме сообщалось о смерти командора, Изаура простилась со своими сладостными надеждами, которые поселил в ее сердце Мигел нескольким минутами ранее. Похолодевшая от ужаса, она поняла, что безжалостная судьба отдавала ее, беззащитную жертву, в руки непреклонного и распутного преследователя. Помня о горькой судьбе своей матери, потрясенная случившимся, она не видела иного выхода из сложившегося положения, кроме как смириться и готовиться к самой чудовищной участи. Глубокое уныние и смертельный ужас овладели ее рассудком. Несчастная, бледная, изменившаяся в лице, она, как одержимая, то бродила по полям, то блуждала в густых зарослях сада, то пряталась в самых укромных уголках дома, проводя долгие часы в молчании и страхе, как беззащитный заяц, который видит парящего в небе хищного ястреба с окровавленным клювом. Кто поможет ей? Кто защитит ее от тирании распутного и отвратительного господина? Только два человека могли испытывать к ней сострадание: это ее отец и Малвина. Ее отец, скромный и бедный управляющий, которому не позволялось появляться на фазенде — Леонсио, и поэтому он встречался с ней редко и только украдкой, едва ли сможет помочь ей. А Малвина, всегда такая добрая и ласковая с ней, ах! — даже Малвина после отвратительной сцены в гостиной хотя и говорила Изауре слова, полные сочувствия, однако стала смотреть на нее отчужденно и недоверчиво. Ревность пробуждает злонамеренность и неприязнь даже в самых чистых и доброжелательных душах. С течением времени госпожа становилась все менее приветливой и мягкой по отношению к рабыне, с которой раньше была и дружна, и ласкова, как с родной сестрой или близкой подругой.