— Что случилось? — Он уже не помнил имени этой женщины.

Казалось, поначалу повивальная бабка не заметила его, хотя он стоял всего в трех шагах от нее. Глаза ее были расширены от ужаса, и она смотрела сквозь него.

— Ты не поймешь, Гуннар. Ложе роженицы — это поле битвы, к которому у вас, мужчин, отношение самое пренебрежительное. Последняя битва — всегда дело женщин! — Она говорила все это совершенно бесцветным голосом.

— С Роксанной все в порядке?

— Нет! Серп Лута оборвал нить ее жизни.

— Мама?

Гуннар проклял себя за то, что задал этот вопрос.

— Морвенна все уладит, — попытался утешить он дочь, но голос подвел его.

Повивальная бабка бросила на него странный взгляд, и он не стал больше ни о чем спрашивать ее.

— Все будет хорошо, — повторял он, раскачиваясь взад-вперед. — Все будет хорошо.

Старая повитуха исчезла вместе с простынями. Гисхильда молчала. А Гуннар прислушивался к звукам за дверью. Там было до ужаса тихо.

Прошла целая вечность, прежде чем старуха наконец вернулась. Не сказав ни слова, она прошмыгнула в покои Роксанны.

За дверью послышались голоса. Хотя Гуннар различал их, понять, о чем идет речь, не мог.

— Что-то с маминым животом, — наивно заявила Гисхильда. — Волшебница сделала что-то такое, что Гильде теперь страшно.

— Морвенна знает, что делает, — попытался успокоить дочку Гуннар.

Слишком уж часто ему доводилось видеть, как эльфы делали такие вещи, объяснить которые было нельзя. Лучше всего принять их как данность. Иначе становилось слишком уж страшно. А ведь они все-таки их союзники.

Дверь снова открылась. Гильда с упреком поглядела на Гуннара. О чем они говорили с эльфийкой?

— Входи, король! Малышку можешь взять с собой. — Едва Гисхильда показалась на пороге, как женщина взяла ее за руку. — Идем, поглядишь на братика. Он довольно большой. Будет сильным парнем.

Гуннар подошел к постели Роксанны. Она спала. Лицо ее было белее свежих простыней. Под глазами виднелись большие темные круги.

Морвенна стояла у открытого окна с миской воды и отмывала в ней руки от крови. Она глядела на улицу, на метель и внимания на них не обращала. Рядом с ней из небольшой медной посудины вился дымок. Аромат не мог полностью изгнать из покоев запах пота и крови.

Старуха была права, подумал Гуннар. Пахло словно на поле боя. Он снова поглядел на жену и судорожно сглотнул. Краше в гроб кладут. Не видно даже, как вздымается и опускается грудь.

Вдруг Гильда схватила его за руку и потянула в дальний угол комнаты.

— Ты должен знать, Гуннар. Лут хотел забрать их обоих — и жену, и сына. Мальчик был слишком велик… И лежал неправильно. Мне часто доводилось такое видеть. — Повитуха с опаской покосилась на эльфийку. — Она украла обе жизни у Ткача судеб. Ничего хорошего из этого не выйдет. Она… — Женщина привычно начертила в воздухе символ, отгоняющий зло. — Такого я еще никогда не видела… — Она говорила так тихо, что Гуннару пришлось едва ли не нагибаться к ее губам, чтобы расслышать ее. — Ее руки… Она проникла в тело твоей жены. Прямо через живот… — Гильда вновь начертила охранный знак. — Она вытащила мальчика из нее. Я не могла этого видеть… а теперь живот у Роксанны совершенно гладкий. Даже рубца не осталось… Но, поверь мне, она проникла руками ей в живот.

Гуннар не хотел этого слышать. Что бы там ни случилось, Роксанна и его сын были живы. И разве Гильда не сказала сама, что не смотрела на происходившее? Пустые сплетни! Он подошел к колыбельке. Его сын! У него есть наследник. Что ему до болтовни старой бабки! Он хорошо понимал, что появиться на свет его сыну помогла магия. Для этого он ведь и звал эльфийку!

У его мальчика широкое лицо. Много волос… Гуннар осторожно погладил его по головке.

— Не очень-то красив мой братик, — разочарованно пробормотала Гисхильда. Затем сжала кулачки. — Пусть только попробует опять сделать маме больно…

Роксанна пошевелилась и открыла глаза.

— Мама! — Гисхильда бросилась к ней.

Гуннар хотел было ее удержать, но взгляд Роксанны велел ему отпустить дочь.

Гильда стала на колени у постели. В руках у нее была миска каши.

— Ты должна поесть, госпожа.

Эльфийка отошла от окна. Не обращая внимания на женщин и девочку, она подошла прямо к нему.

Гуннар положил обе руки на сына.

— Тебе следовало позвать меня раньше, Гуннар Дуборукий, — прошептала она ему на ухо. — Береги детей, потому что жена твоя родить больше не сможет. Ты знаешь: если угаснет твой род, придет в упадок и Фьордландия. Когда мальчику исполнится семь лет, я вернусь и заберу его. До тех пор он твой.

Гуннар выхватил младенца из колыбели и отшатнулся от ужасной пророчицы.

— Нет. Он будет расти при моем дворе. Можешь просить все, что угодно. Но не забирай у меня ребенка!

Слова его испугали остальных. Роксанна расплакалась и попыталась подняться с постели. Гисхильда с ужасом смотрела на эльфийку.

— Не будь глупцом, король! Ты же знаешь, что моя госпожа Эмерелль умеет смотреть в будущее. С восьмого года для твоего сына начнется трудное время. Только при королевском дворе Альвенмарка он будет в безопасности.

— Ты не отберешь его у меня, — твердым голосом заявил король. — Я тебе ничего не обещал!

Морвенна поглядела на него так, как смотрят на упрямого ребенка.

— Никто не собирается красть у тебя сына. Моя госпожа желает ему только добра!

— Мы сами можем позаботиться о своих детях.

Эльфийка холодно улыбнулась.

— Я вернусь, когда ему исполнится семь лет. — Она погладила мальчика по щеке. — Будь здоров, Снорри.

Гуннар оцепенел от ужаса. Он ведь еще никому не называл этого имени!

Единственно правдивая история

...

— Тот, кому никогда не приходилось задумываться над тем, сколько нужно варить подошвы сапог, прежде чем их можно будет разжевать, — просто болтун! Сегодня мир полон хорошо откормленных болтунов, которые каждое утро едят кашу с медом и ходят, гордо выпятив брюхо. Они ведут себя так, словно присутствовали при том, как над Альвенмарком развевалось знамя Древа крови. Поток их речи подобен теплому зловонию, дунувшему прямо в лицо, и мне становится дурно, когда я слышу, как они говорят о безногой королеве и ее рыцаре-эльфе. О, увижу ли я когда-либо, как краснеют те из вас, которые пользуются более грубыми словами? Я гном, кобольд, и принадлежу к тому народу, от которого высокорожденные дети Альвенмарка и так ожидают только самого дурного. Почему вы должны терпеть мой грубый тон? Потому что я как хронист служу правде и в отличие от других писак не задерживаюсь на том, что вам, вероятно, хотелось бы услышать. Я жил среди людей и знаю, какие они! Я видел, как они при том, над чем многие из нас смеются, достигают величин, которые редко даются лучшим детям Альвенмарка. Да, так оно и есть, даже их известнейшие герои никогда не смогут устоять в бою против рыцаря нашей королевы Эмерелль, ни один из них никогда не сможет стать столь умелым мастером, как кобольд, и столь же сильным, как тролль, или пить, как кентавр. Они знают это, но никогда не сдаются и пытаются быть лучше, чем отведено им судьбой. И при этом они не надменны. Они страдают… Так же, как их королева, судьба которой меня, бессердечного старого кобольда, трогает настолько сильно, что я никогда не забуду ее. Не выношу, когда теперь болтают о последней владетельнице Фьордландии. Неважно, что о ней говорят, я знаю, что она всегда оставалась верна своему рыцарю.

И тому, кто посмеет при мне утверждать обратное, я отрежу пальцы на ногах!

Я знавал ее, их последнюю королеву. Она боялась меня еще тогда, когда мы встретились впервые. Это я отрезал ей ноги. Поэтому я и пишу эту историю. Я не эльф, который станет маскировать правду за тысячами красивых слов. Я не болтун, потому что мне в зиму Детей льда доводилось есть подошвы своих сапог. Я знаю, что такое смирение и что такое любовь. Всему этому научило меня одно человеческое дитя.

Не проходит и дня, чтобы я не спросил себя, что мы, дети Альвенмарка, сделали не так и насколько велика наша вина. Неужели наше проклятие в том, чтобы приносить тем, кого мы любим, страдание и разрушение? Да, в первую очередь тем, кого любим… Нет, не слезы размывают чернила. Я сижу на террасе своего дворца в Вахан Калиде, высоко над лесным морем, а погода стоит настолько жаркая, что даже эльфу пришлось бы туго. Я проливаю пот, а вовсе не слезы! Те, кто знает меня, ведают, что не в моих привычках хныкать, словно какая-нибудь фея. А если кто-нибудь из вас, читающих эти строки, посмеет утверждать обратное, то я превращу его или ее лживый язык в засохший корешок.

Рассуждая о прошедших годах, ученые клеветники часто спорят о том, когда началось несчастье. Некоторые думают, что все началось на Большом Совете Искендрии, когда новые рыцари, у которых на щите изображено Древо крови, получили командование над войсками Церкви Тьюреда. В тот день они обещали искоренить язычество, а вместе с ним и детей Альвенмарка. Другие утверждают, что все началось в тот день, когда последние бояре Друсны получили в подарок песочные часы. Или в ночь позорного предательства, последовавшего за этим днем.

Я же вам скажу, что все это полнейшая ложь, распространяемая гадящими чернилами хронистами; сказки, написанные дураками, которые думают, что великие истории всегда начинаются там, где сильные мира сего делят королевства. Те, кто пишет книги по истории, чувствуют себя обязанными скрывать банальность действительности под блеском славы. Возможно, они поступают так, чтобы оградить вас от ужасной действительности. Может быть, они не хотят разрушать вашу веру в то, что все мы живем в упорядоченном и безопасном мире. Обо мне всегда болтали, что страдания других доставляют мне радость, что мне приятно быть злым. Все это не что иное, как клевета завистников! Забудьте о ней! От меня вы услышите правду, только правду и ничего, кроме правды!

Как случилось, что знамена Древа крови веют над Альвенмарком? Все это началось с того, что один шелудивый пес, о котором говорили, будто он любит кусать детей, не сумел убежать с заднего двора. Вероятно, он задержался там, поскольку ел труп своего хозяина. Мальчик, наблюдавший за этим, никогда не задавался вопросом, почему блохастый пес торчал на этом заднем дворе. Однако, чтобы стать романтическим героем, возможно, нужно обладать именно этим качеством: не видеть правды, даже если она в буквальном смысле смердит до небес.

Поверьте мне, именно эта чертова собака взрастила героя. И поэтому история о неподвижной королеве и эльфе-рыцаре начинается с нее, по крайней мере, если рассказывать ее правильно…

Цитируется по: «Последняя королева, том 1 — Дитя чумы, стр. 7 и далее».Написано: Брандаксом Тараном, Повелителем вод в Вахан Калиде, полководцем гномов

Сероглазый

Тощие псы из стаи, пришедшей в деревню сегодня в обед, загнали сторожевого пса в самый дальний уголок окруженного стеной двора. Оттуда Баррашу уже некуда было бежать. Он громко залаял и бросился в атаку. Однако клыки большой желто-коричневой собаки схватили пустоту.

Люк в ярости вынул из крыши еще одну черепицу и швырнул ее из окна кузни во двор. На этот раз мальчик попал в вожака стаи. Лохматая бестия, только что угрожавшая Баррашу, съежилась и изучающе поглядела на Люка. Скотина не издала ни единого звука.

Барраш прыгнул, пытаясь схватить вожака за загривок, пока тот еще глядел на Люка. Однако тощая собака увернулась от сторожевого пса с ужасающим проворством и укусила его за бок, прежде чем тот, в свою очередь, успел увернуться.

Андре, кузнец, всегда похвалялся, что у его Барраша в жилах течет кровь медведедавов. Да, тех самых легендарных боевых собак Фьордландии. Полковые командиры язычников столетиями кормили собак печенью убитых членов рыцарского ордена и священников, так ему однажды рассказывал Андре. Они делали это для того, чтобы превратить их в особенно злых, безбожных собак. Поэтому Церковь предала этих собак анафеме. Держать их было запрещено. Священники сжигали их на кострах.

Однако кузнец никогда особенно не интересовался Церковью и ее заповедями. Ему очень нравилось, что священники не забредали к нему во двор.

Давным-давно Андре сражался в языческих войнах. На море — против жителей фьордов, в безбрежных лесах Друсны — против жутких людей-теней. Но удивительное дело: казалось, он презирал священников точно так же, как и язычников. Он был странным человеком с самой обыкновенной собакой.

Барраш задрожал, его задние лапы подкосились под грузом тяжелого тела. Из последних сил он поднялся и, низко, гортанно заворчав, бросил вызов горным тощим псам. Они были намного меньше его, и тем не менее было в них что-то такое, от чего становилось страшно. Они вели себя тихо, потому что были уверены в победе. Все остальные собаки деревни разбежались, когда пришла новая стая. Остался только Барраш.

Люк терпеть не мог огромных медведедавов. Однако теперь они были последними, кто защищал деревню Ланцак. А это объединяло! Барраш был вредной собакой. Один раз он порвал ему штаны и сильно укусил за бедро. Это он поймал Люка, когда тот пытался забраться в слуховое окно омшаника.

Словно по какому-то знаку, три тощих пса одновременно бросились вперед, чтобы положить конец сопротивлению Барраша. Собака отпрянула в самый дальний угол между сараем с углем и стеной. Яростно рыча, она пыталась укусить пришельцев. Люк выломал еще одну черепицу и швырнул ее во двор.

— Убирайтесь отсюда, мерзкие твари! Разрази вас гром!

Бросок Люка не достиг цели. Тощие собаки не удостоили его даже взглядом. Тихо рыча, они окружили Барраша. Каждый раз на него нападали по меньшей мере сразу две псины, и неважно было, насколько храбро он защищался, как ловко и отчаянно нападал, — с каждой атакой на его теле прибавлялось ран. Конец был очевиден. Однако пес не сдавался. Его роскошная желто-коричневая шерсть была покрыта большими кровавыми пятнами. Каждый раз, когда тощие собаки бросались на него, он немного медленнее предпринимал очередную попытку добраться до их глоток.

Чтобы помочь Баррашу, нужно подобраться ближе к этим чертовым тварям. Люк проворно пролез в чердачное окно и скользнул по скрипящей кровле вниз, на окружавшую двор стену. У чужих псов была ужасная серо-коричневая шерсть и белое пятно на животе. Хотя все они были меньше Барраша, но менее опасными от этого не казались. Несмотря на густую шерсть, на их боках отчетливо виднелись ребра. Было ясно, что за еду им приходится драться.

Один из тощих псов поднял взгляд на Люка. Мальчик сразу же узнал его злобные светло-серые глаза. Он был предводителем чужой стаи, тем, в кого он только что попал черепицей.

— С тобой я расправлюсь, Сероглазый, — решительно пробормотал Люк и крикнул: — Держись, Барраш! Я помогу тебе! Держись!

В кармане штанов Люк нащупал складной нож. С его стороны было трусостью сидеть здесь, наверху стены, в то время как пес там, внизу, сражался за свою жизнь. Однако мальчик догадывался, что если решится спуститься во двор, то умрет скорее, чем большая собака. Он точно знал, кто пришел в деревню. Однако тот, кто был в здравом уме, никогда не называл зло его подлинным именем: тогда все ухудшалось. Так ему говорила мать, верившая в это даже в свой смертный час. Имя зла, которое довело ее до этого, не сорвалось с губ ни у нее, ни у остальных домочадцев.

Сероглазый пес сел на задние лапы и стал разглядывать Люка. Мальчику почудилось, что животное хотело сказать: только попробуй спуститься! Только тебя нам для полного обеда и не хватает.

Люку было одиннадцать лет — в начале лета он отпраздновал свой День имени. Мальчик судорожно сглотнул. Глаза его увлажнились — так больно вспоминать о том, какой это был чудесный день. Отец впервые разрешил ему стрелять из тяжелого пистолета. Отдачей оружие чуть было не вывернуло ему руку, и он жалко шлепнулся прямо на землю, но, несмотря на это, испытал гордость. Сколько он себя помнил, все время мечтал о том, чтобы пострелять из одного из отцовских пистолетов. Он знал о них все. Как их разбирать, чтобы почистить и смазать металл. Как заряжать и закреплять пулю в стволе, чтобы она не выкатилась. Это было важно, когда заряженное оружие нужно было положить в седельный ранец! Отец подарил ему ключ, которым можно было закреплять затвор пистолетов. На следующий год он получил бы рог с порохом, а еще через год — один из пистолетов. Вот сейчас ему бы пригодился один из них!

— То-то ты удивился бы, если б я сделал дыру прямо между твоих серых глаз, тупая скотина, — сердито пробормотал он. — Ты понятия не имеешь, с кем связался! Сегодня день твоей смерти, это я тебе обещаю.

Звук собственного голоса успокоил Люка, придал ему мужества. Как давно с ним никто не говорил… Барраш был единственным существом, оставшимся от прошлого. И вонючки… Но эти не разговаривают. Они только отрыгивают и ждут… Хотя лежали они совсем тихо, он опасался, что они поднимутся именно в тот миг, когда он сделает что-то не так. Они следят за ним! Вонючек он избегал. Уже хотя бы из-за одних только мух, которые вились вокруг них.

Люк поглядел на маленькое слуховое окно, с которого свисал канат с множеством толстых узлов. Он мог бы пройти и через большой дом графа, чтобы попасть в омшаник. Но тогда ему пришлось бы идти мимо двух вонючек: Мари, прачки, и толстого Жана, который был у графа дворецким. Лучше уж лезть через окно! А теперь, когда явилась чужая стая, у него просто не оставалось другого выхода.

Резкий визг отвлек Люка от мыслей. Одна из тощих собак прокусила Баррашу правую заднюю лапу. Большая собака упала, и на нее тут же набросились все. И только собака с серыми глазами по-прежнему смотрела на Люка.

Мальчик нагнулся, вырвал из крыши еще одну черепицу и с яростью швырнул ее в клубок дерущихся собак.

— Ну же, Барраш! Вставай, покажи им!

Одна из собак с визгом отскочила — черепица разбила ей нос до крови.

Даже лежа, Барраш продолжал отбиваться. Он схватил одного из тощих псов за горло и не отпускал. Он из последних сил тряс свою жертву, а остальные собаки в это время рвали его тело длинными когтями.

Большая охотничья собака затихла. Даже после смерти челюсти Барраша продолжали сжимать горло пойманного пса. Исхудавший пес еще немного подергался и тоже затих.

Люк швырнул в стаю последнюю черепицу. Теперь собаки смотрели на него. Их было пятеро, и у всех были странные глаза, совершенно другие, чем у собак деревни. Они были синими, словно зимнее небо, или серыми, как талый снег. Холодные глаза, глаза убийц!

Только теперь Люк заметил, что той собаки, которая наблюдала за ним все это время, уже нет на месте. Мальчик испуганно огляделся по сторонам. Может быть, пес скрылся под навесом кузни?

— Наверняка ты там, — тихо пробормотал Люк, в то же время надеясь, что его там нет.

Сероглазый преследовал его, он прочел это во взгляде мерзкой твари. Если ему удастся убить вожака стаи, остальные собаки наверняка оставят его в покое. Может быть, они даже уйдут прочь.

Мальчик опустил руку в карман брюк и вынул складной нож, который подарил ему отец. Рукоятка была сделана из красной древесины орешника, по дереву вырезана витиеватая буква Л. Просунув ноготь большого пальца в маленькое углубление на темном металле, он вынул клинок. Лезвие закрепилось в рукоятке с тихим щелчком.