Теперь тощие собаки принялись за тело Барраша. Шелудивая сучка с белым пятном на лбу рванула охотничью собаку за живот и вырвала темную печень.

«В сравнении с когтями собак мой нож просто смешон», — подумал Люк…

И тут раздался звук, заставивший его вздрогнуть. Сероглазый продирался через слуховое окно кузни. Люк словно окаменел. Ничего не понимая, он смотрел, как тощая собака протискивается в окно. Мерзкому животному потребовалось всего мгновение, чтобы обрести прочную опору на гладкой черепице, затем собака издала короткий лающий звук. Вызов! Уши у Сероглазого стояли торчком. Пасть была приоткрыта ровно настолько, чтобы были видны желтоватые клыки. Хвост стоял торчком. Пес приготовился к прыжку. И снова, казалось, его глаза говорили: «Я тебя достану, сопляк».

Люк отпрянул, повернулся и бросился бежать. Верх стены был шириной почти в фут. Уже сотни раз бегал он по ней — от крыши кузницы до сарая с углем, а оттуда дальше, к каретному сараю. Дюжины раз бил его за это отец. Если бы только отец был здесь! Он бы не испугался собак с гор и прогнал их.

Как и кузнец Андре, его отец тоже был ветераном языческих войн. Но сражения не превратили его в озлобленного замкнутого человека. Отец любил рассказывать о битвах, долгих маршах и темных лесах Друсны. Люк представил себе, как отец на своем крупном вороном коне по имени Ночной Ветер въезжает во двор, достает один из своих тяжелых пистолетов из седельного ранца, сшибает с крыши Сероглазого, как потом остальные собаки с жалобным визгом удирают со двора.

Ах, если бы отец пришел еще хоть раз, всего лишь на часок, чтобы помочь ему! Тогда Люк безропотно снес бы самую ужасную порку в своей жизни за то, что опять неподобающим образом лазит по крышам.

На бегу мальчик запрыгнул на расположенную немного выше крышу сарая с углем. Серый шифер громко заскрипел, гнилые балки застонали под его тяжестью. Одна из планок была сломана. Раньше за это отец отлупил бы его ремнем. Но теперь никому ни до чего нет дела. Не осталось никого, кого волновали бы сломанные планки крыши. Может быть, только вонючек… Если посмотреть на них, можно подумать, что они мертвы. Как-то он обнаружил кузнеца лежащим в навозной куче. Это было после Праздника Лета. Он подумал, что кузнец мертв, и позвал отца. А тот только рассмеялся и сказал, что Андре пьян. Что-то вроде этого, наверное, приключилось и с вонючками. Они просто спят! Очень крепко… Может быть, теперь они наконец-то проснутся? Они должны прогнать чужую стаю! Он то и дело пытался разбудить вонючек. Ведра воды, как тогда, с Андре, не хватило. Они очень упрямые. Друзей среди них у него не было.

Не оглядываясь, Люк побежал вверх по скату крыши сарая с углем, которая примыкала к крыше каретного сарая, где граф Ланнес ставил свои кареты. С бьющимся сердцем Люк подтянулся за одну из выступавших балок. Вскоре он сидел верхом на краю балки, которую солнце, дождь и голубиный помет выкрасили в серый цвет, затем полез дальше. Каретный сарай был старым. Нужно было быть очень внимательным, продвигаясь по ломкой кровле.

Только теперь Люк решился остановиться и поглядеть назад. Сероглазый добрался до сарая, где хранился уголь. Он стоял на самом краю, нетерпеливо помахивал хвостом и слегка пригибался. Затем снова выпрямился. Неужели это чертово животное собирается прыгнуть на крышу каретного сарая?

Люк закусил нижнюю губу. Нет, быть того не может… Однако же Сероглазый забрался на крышу кузницы. Он был не таким, как остальные собаки. Он хотел сожрать мальчика. От этой мысли у Люка мурашки побежали по всему телу. Да, так и есть, Сероглазый хочет его сожрать. Но он так просто не сдастся. Нужно избавиться от этого тощего брехливого пса, иначе нигде в деревне он не будет чувствовать себя в безопасности.

Люк не строил иллюзий. Свора останется до тех пор, пока будет еда. Пока не придет кто-нибудь еще… А Сероглазый — их вожак. Если он избавится от него, другие твари, возможно, оставят его в покое.

Сероглазый разбежался. Приземлился на крышу передними лапами. Когти скрежетнули по черепицам, взгляд был прикован к Люку. Тощий охотник медленно заскользил назад, но взгляда не отвел. Он будет пытаться снова. Может быть, в следующий раз у него и получится.

— Скотина! — Нужно было бежать, взобраться наверх по канату в омшаник. Вместо этого Люк пошел к тощему кобелю. — Что же ты теперь будешь делать?

Сероглазый засопел. Дыхание его было зловонным. Люк был от него лишь в нескольких шагах. Задние лапы пса царапали, не находя опоры, грубую побелку каретного сарая.

Люк подошел еще немного ближе. И тут им овладел гнев.

— И кто теперь беззащитен?

И он наступил зверю на нос. Тощий пес махнул головой, увернулся от удара и попытался укусить Люка за ногу. Острые зубы разорвали тонкую ткань штанов, но Люку повезло: Сероглазый не сумел схватить его как следует, мальчик отделался парой шрамов. Тварь вцепилась в ткань.

Сероглазый не рычал. Настоящая собака зарычала бы. Люк точно знал, с чем он столкнулся, но не собирался говорить этого. Даже думать об этом не хотелось. От того, что называешь вещи своими именами, может стать только хуже. Сероглазый — всего лишь собака!

Люк снова вспомнил предупреждение матери: не называй зло по имени! Этим ты привлечешь его к себе. Несчастье, болезни или собак с гор. Даже если зло настигло тебя, все равно нельзя называть его, потому что неважно, насколько все плохо, всегда может стать еще хуже. Мама до конца дней придерживалась этого железного правила. И все же она умерла от болезни одной из первых. Болезнь не придерживалась маминых правил. И священник тоже не придерживался. Он надрезал большие бубоны и пустил маме кровь, хотя она со слезами на глазах умоляла его не делать этого.

В ту ночь отец отвел Люка в соседний дом, к кузнецу Андре, чтобы он не видел того, что делал священник. Но даже там были слышны отчаянные крики матери. На следующее утро она умерла. Они сожгли маму, как положено, в тот же день, чтобы она, одетая в платье из дыма, могла подняться на небо, где в своих прекрасных, вечно усыпанных росой садах ожидает Тьюред всех верующих.

Сероглазый махнул головой в сторону и внезапным рывком сбил Люка с ног. Мальчик тяжело рухнул на крышу. Складной нож выпал из его руки и заскользил вниз. Люк тоже медленно скатывался к краю крыши.

«Сероглазый может в любой момент упасть с каретного сарая обратно на сарай с углем. И меня за собой потянет», — подумал Люк. Может быть, это Другие позвали сюда стаю?

Это они насылают все неприятности. У них повсюду есть уши. Поэтому нельзя жаловаться или называть их по имени, ведь таким образом можно их привлечь.

Пальцы Люка вцепились в край черепицы — ничего, за что можно было бы уцепиться, кроме мха. Он скользил дальше. В отчаянии мальчик свободной ногой лягнул Сероглазого по носу, но тот не отпустил его. В холодных, как лед, глазах сверкала жажда убийства.

Люк увидел складной нож, который лежал на широкой полоске мха. Он потянулся за ним, пытаясь достать. В любой миг оба могли рухнуть вниз.

— Пожалуйста, Тьюред, помоги мне, и я всегда буду твоим верным слугой! — умолял мальчик.

Кончиками пальцев он коснулся рукоятки ножа, тот заскользил дальше и остановился немного ниже, на краю черепицы. Люк отчаянно продолжал тянуться, пока красная рукоять из орешника не оказалась у него в руке.

— Ты меня попомнишь! — закричал он, садясь.

Не держась ни за что, он скользил к краю крыши, но теперь не обращал на опасность ни малейшего внимания. Ему хотелось только одного: причинить боль этой твари за то, что она вцепилась ему в ногу. Все остальное было неважно.

Он изо всех сил ударил Сероглазого ножом по морде. Лезвие отскочило от кости, оставив рваную рану. Бестия взревела. И в тот же миг они оба рухнули вниз.

Удар между ног заставил мальчика вскрикнуть. На глаза навернулись слезы. Почувствовав ноющую боль в животе, он срыгнул и вцепился пальцами в серое, избитое непогодой дерево. Люк упал на одну из балок, которые торчали, словно рога, из-под края крыши. Штанина была разорвана. Сероглазый лежал под ним на крыше сарая. Ему тоже досталось. Он яростно трепал ветхую ткань, свисавшую у него изо рта, словно сброшенная змеиная кожа.

Люк поднялся. Было такое ощущение, что у него горит между ног. Он сжал зубы, но по щекам побежали слезы. Мальчики не должны плакать, однако боль была слишком сильной.

Сквозь пелену слез Люк увидел, как зверь поднялся на ноги, и чертыхнулся. Мерзкая тварь не хотела сдаваться. Рваная рана, протянувшаяся через всю морду Сероглазого, сильно кровоточила.

— Забирайся сюда, и я прикончу тебя, — прошипел мальчик, зная, что говорит чушь.

Нож он потерял, когда падал, и тот, должно быть, лежит где-то на крыше сарая. Тихо ругаясь, Люк полез на каретный сарай, черепица которого была еще теплой от полуденного солнца. Охотнее всего он вытянулся бы во весь рост и позволил теплу навеять на себя сон, приятные сновидения, населенные теми, кто покинул его.

Люк услышал шаги волка по крыше сарая. Он прыгнет снова. Остаться лежать — значит сдаться. И если он…

Мальчик испугался. Что же он наделал! Он назвал зло по имени, пусть даже и мысленно! Теперь будет только хуже.

— Дурак! — обругал он себя и пополз.

Каждое движение болью отдавалось между ног. Сильно ли он ранен? Он не помнил, чтобы ему когда-нибудь было настолько больно. Люк тихо выругался. Только не начинай хныкать, ты, мямля. Все равно тебе никто не поможет.

Во всей деревне остались только он и волки, которых наслали Другие.

Королева-воительница

— Гисхильда!

Этот голос был хорошо знаком принцессе. Ее искал Сигурд Меченосец, начальник личной гвардии ее отца. Пока еще по-хорошему, однако скоро он позовет собак. Этого девочка никогда не могла простить отцу: он натаскал дюжину охотничьих собак идти по ее следам. Собаками травили убийц, браконьеров… Но не свою же родную дочь! Однако ее отцу Гуннару это казалось забавным. А ей — нет! Нигде нет ей покоя, всегда кто-нибудь рядом: няня, домашний учитель, охранники. Вечно так.

Гисхильда ковырялась стеблем тростника в черной тине. Голос Сигурда замолк вдали. Он не найдет ее. Чтобы позвать собак, ему нужно вернуться в деревню, а это больше полумили отсюда. У нее еще есть немного времени.

Принцесса подумала о грязи на берегу Медвежьего озера. О той крови… Руки ее задрожали, и ей стало плохо. Воины отца называли членов рыцарского ордена жестяными головами. Мол, у них ума не больше, чем у их доспехов. Судя по рассказам воинов, битвы с ними всегда были для них не более чем забавой. Героические песнопения скальдов тоже говорили иное. Гисхильда была не готова к тому, что произошло на Медвежьем озере. Вероятно, ее отец не хотел бы, чтобы она так рано увидела битву. Хотя ей было уже одиннадцать!

Руки девочки снова задрожали. Она видела, как умирали люди из личной гвардии ее отца — мандриды, лучшие воины Фьордландии. Люди, которых она знала с тех самых пор, как выучилась ходить. Ей вновь стало нехорошо. Этого не должно быть! Она должна быть сильной! Через пару лет она станет королевой-воительницей Фьордландии, поведет войска, и отец будет гордиться ею! У такой королевы-воительницы не должны дрожать руки, когда она думает о том, что льется кровь!

Гисхильда разломала тростинку на мелкие кусочки и бросила их в грязь. Это напомнило ей о мертвых, лежавших на берегу озера, унесенных Лутом, Ткачом судеб, так же, как вода уносит брошенные ею ветки… Она должна забыть резню на Медвежьем озере!

Где-то вдалеке залаяла собака. Скоро они будут здесь.

— Ты не хочешь поговорить о своем горе?

Гисхильда испуганно обернулась. У нее за спиной, в высоком тростнике, стояла Юливее, волшебница из свиты князя Фенрила.

Девочка не слышала, как подошла эльфийка, и рассердилась. От эльфов не убежишь, они всегда находят ее. По крайней мере, это не Сильвина. Учительница наверняка отчитала бы ее за то, что она оставила след шириной с проторенную дорогу. Гисхильда точно знала, что это неправда. Сигурд же не нашел ее, а ведь он далеко не дурак. Но тех, кого учат эльфы, люди быстро перестают находить.

Совсем не стыдно быть обнаруженной Юливее. Говорили, что сила ее волшебства под стать силе таинственной королевы эльфов Эмерелль. Некоторые даже предполагали, что однажды она станет владычицей Альвенмарка, если Эмерелль когда-нибудь надоест плести интриги вокруг лебединой короны.

Юливее была одета в широкие шелковые штаны. Единственная из эльфов, она ходила босиком, и, хотя в тростнике нельзя было сделать ни шагу, чтобы не вступить в болотную жижу, ее маленькие ступни были чисты, словно эльфийка только что вышла из ванной. Плетеный пояс из красной ткани подчеркивал девичью талию волшебницы. Вместо кинжалов, как у воинов, за пояс у нее были заткнуты флейты. Белая шелковая блузка была почти прозрачной, однако расшитая золотом красная жилетка скрывала то, чего искали мужские взгляды. Свои длинные темно-каштановые волосы Юливее подвязала красным платком. Выглядела она вызывающе, и Гисхильда мечтала о том, чтобы однажды стать такой, как волшебница.

Лай собак послышался угрожающе близко. Девочка вздохнула. Если бы за ней не следили постоянно! Вот уже несколько недель она не бродила с Сильвиной по лесам, так как должна была находиться вблизи королевского двора.

— Ты хотела убежать?

Гисхильда удивилась.

— Что ты говоришь? Я не могу убежать. Однажды я стану королевой. Как же ярлы будут следовать за своей королевой, если она, будучи девочкой, решит убежать от своих обязанностей? Они не станут принимать меня всерьез.

— Я слышу голос Гисхильды или твоего старого учителя?

— Это голос принцессы, которой хотелось бы, чтобы ее оставили в покое! — упрямо ответила девочка. — Да зачем же мне убегать?

— Может быть, затем, что от тебя слишком многого ждут? Что тебе приходится учиться, в то время как остальные дети играют? Что рядом всегда есть кто-нибудь, готовый дать умный совет? Что ты думаешь, что должна быть как мальчик, чтобы заменить отцу наследника престола, и что это причиняет тебе боль, пусть даже ты никогда не захочешь в этом признаться?

Гисхильда судорожно сглотнула. С эльфами разговаривать — хуже не придумаешь. И с Сильвиной то же самое. Их не обдуришь! Только лишний раз сердиться!

— От того, что у тебя отец тренирует огромных псов, чтобы они могли взять твой след? Мне кажется, он вполне допускает, что ты попытаешься бежать.

— Нет! — Гисхильда решительно покачала головой. — Отец меня знает! Эта затея с собаками — просто глупая шутка. Он знает, что я всегда возвращаюсь.

— А почему, собственно?

Нет, эти эльфы со своими вопросами кого хочешь из равновесия выведут.

— Потому… потому что убегать некрасиво.

— Некрасиво? А я вот ребенком пару раз сбегала. — Юливее улыбнулась. — В принципе, из тех краев, где я выросла, далеко не убежишь. Ты уверена, что не хочешь сбежать? Может быть, я помогла бы тебе.

— Это же измена! — возмутилась Гисхильда. — Даже думать об этом не смей!

— Мои мысли вольны, маленькая принцесса. Поэтому мне и не нужно больше убегать. Эту свободу не отнять у меня никому.

Лай собак раздавался теперь совсем близко. Гисхильда уже слышала крики проводников и подошла немного ближе к эльфийке. Она терпеть не могла, когда ее находили собаки, которые толкали ее на землю, ставили ей на грудь свои огромные лапы и облизывали ее с ног до головы, пока наконец их не оттаскивали проводники.

Юливее вынула из-за пояса маленькую флейту и обнажила нож. В тонкой трубочке она проделала дырку, шепнула в нее слово власти, затем приставила флейту к губам. Гисхильда увидела, что она надула щеки, однако не услышала ни звука.

Собаки жалобно завыли. А потом ушли.

— Я бы тоже хотела стать колдуньей, — с завистью произнесла принцесса. — Тогда они оставили бы меня в покое.

Юливее рассмеялась.

— Ну, когда я была маленькой, мне это не помогало. Большую часть своей юности я, как и ты, провела при королевском дворе. И что бы ты наколдовала, если бы имела мою силу?

Об этом Гисхильда еще никогда не думала. Вообще-то у нее было желание, мучившее ее, сколько она себя помнила.

— Я бы хотела побыстрее вырасти. Стала бы королевой-воительницей, как некогда Кадлин Альфадасдоттир. И помогла бы отцу прогнать всех врагов.

Хорошее настроение Юливее моментально улетучилось.

— Что такое? Это неправильно?

Эльфийка некоторое время колебалась, прежде чем ответить.

— Если таково твое желание… Что же в нем может быть неправильного?

Гисхильда отчетливо чувствовала, что Юливее что-то недоговаривает, однако не успела расспросить ее подробнее, поскольку та опередила ее:

— А почему ты все время прячешься, принцесса?

— Очень тяжело, когда рядом есть кто-то, кто постоянно на тебя смотрит. Говорит тебе, что нужно делать. Пытается поправить прическу и почистить платье…

Юливее протянула ей флейту.

— Я верю, что ты не убежишь. Возьми это. — Эльфийка хитро улыбнулась. — Она поможет тебе отпугивать отцовских псов.

Гисхильда недоверчиво поглядела на флейту. Она была очень тонкой, а в целом точно такой же, как и все остальные флейты.

— Я ведь не умею колдовать. Мне она не поможет.

— Тебе не нужно быть колдуньей. Вся магия, которая нужна для этой флейты, уже заключена в ней самой. Даже если ты ничего не слышишь, она издает звуки, более страшные для слуха собак, чем рычание пьяного тролля. Слышала такое?

— Конечно! Я уже была в лагере, полном храпящих троллей.

Юливее сочувственно поглядела на нее.

— Бедняжка.

Гисхильда считала вонь от троллей гораздо более неприятной, чем их храп.

— Можно попробовать?

Юливее пожала плечами.

— Не нужно меня спрашивать. Она твоя. Я больше не имею никакого отношения к тому, что ты с ней будешь делать. — Она махнула рукой на юг. — Думаю, собаки там… — По лицу эльфийки промелькнуло подобие улыбки. — Скоро придут рыцари, — заявила она. — Поэтому твой отец и велел тебя разыскать. Он волнуется.

Гисхильда вздохнула. Она знала, что отцу крайне важно, чтобы семья была рядом. Уже только потому, что он мог ожидать от рыцарей любой пакости. Пока он видел ее и ее мать Роксанну, он знал, что они в безопасности.

— Что, теперь ты стала охотничьим псом моего отца?

Эльфийка улыбнулась и протянула ей руку. И вдруг замерла. Гисхильда тоже услышала: в тростнике что-то шуршит. Она подумала бы, что это ветер, если бы ее учительницей была не Сильвина. А потом зеленая стена тростника расступилась и к ним подошла маленькая фигурка. На сморщенном смуглом лице была видна широкая ухмылка.

— Глупых собак вы, может быть, и прогнали, но меня своей флейтой призвали!

У Гисхильды было такое чувство, что взгляд его жестких темных глаз отбирал у нее дыхание. Брандакс Таран был кобольдом и командующим осадами в войске ее отца. Король доверял ему. А для нее Брандакс всегда был персонажем из кошмарных снов. Низенький рост, слишком большая голова. Прямые серые волосы стянуты повязкой. На узком морщинистом лице, словно острый нож, выделяется нос. Узкий, почти безгубый рот скрывал острые, как иглы, зубы, при виде которых, когда кобольд начинал смеяться, у Гисхильды по спине бежали мурашки.