Вопрос чести

— Люк совершил революционный поступок!

Лилианна остановилась перед трибуналом судей и по очереди оглядела их.

Люк тоже пытался прочесть что-нибудь на лицах рыцарей. Ему было страшно. Эти трое сидели с каменными лицами. Он знал, что будет много неприятностей, и понимал, что может получить столько ударов по подошвам, что потом неделю придется лежать пластом. Но победа того стоила.

Однако речь зашла о его жизни! И ни один из судей трибунала не возмутился и не удивился, когда обвинитель потребовал повесить его на заре во дворе цитадели.

— Я вела войну в Друсне, братья мои! — продолжала Лилианна. — И знаю, насколько спорными до сих пор считаются мои действия. Но война эта длится уже тридцать лет. Нам нужны рыцари, которые думают так, как Люк. Почти пятьдесят лет послушники пляшут на цепях над тиной. Полстолетия — и правила ни разу не менялись. Существует целый книжный шкаф, битком набитый учеными работами наших лучших стратегов, но все их мысли зажаты в тиски правил. Ни разу никто — и это возвращает меня к моему позору — не пошел дальше, не задался вопросами: а чего нет в правилах? Как можно выйти за их рамки? Сделать что-нибудь новое, что не запрещено официально. Мы должны признать победу Львов. Потому что по букве правил они выиграли! Это, однако, не означает, что я приветствую то, что сделал Люк. Он попрал ногами дух рыцарства. Он заслуживает тяжелого наказания, потому что превратил бугурт в посмешище. Но, прошу вас, братья, знайте меру. Вы можете рассматривать его как мятежника, который смешал нашу священную игру с дерьмом. Я же вижу в нем будущего рыцаря, который способен закончить войну в Друсне. И, что еще важнее, дать отпор вновь усилившемуся ордену Древа праха. Все мы, сидящие здесь, в зале суда, знаем, о чем идет речь, в какой сложной сети интриг мы запутались. Нам нельзя жертвовать послушником, который в будущем может спасти орден, по столь мелочным причинам, как попранное чувство собственного достоинства.

Люк понятия не имел, о какой угрозе говорила Лилианна, и только молча молился, чтобы судьи прислушались к ее словам.

— Орден не должен отказываться от этого мальчика! Поэтому речь не может идти ни о смертной казни, ни об изгнании. Он затронул честь ордена. По моему мнению, наказание должно быть соразмерно совершенному поступку. Поэтому я выступаю за наказание, которое затронет честь мальчика, но не коснется его тела!

С этими словами Лилианна села на свое место.

Люк понятия не имел, о каком наказании она только что говорила. Он снова посмотрел на трех судей: Леона, Оноре и бородатого Николо, который встал на сторону Мишель, когда Оноре хотел сжечь Люка на костре. Все три рыцаря были Львами. Преимущество ли это? Или именно поэтому они станут судить строже? Ведь он превратил звено Львов в отщепенцев. Это Люку было на данный момент совершенно ясно. Если бы не эти чертовы пари, все могло бы обойтись.

Поднялся Жероме, рыцарь, представлявший обвинение. У него было атлетическое телосложение и угловатое лицо с широким подбородком. Синие глаза смотрели на Люка с едва сдерживаемым гневом. Жероме был единственным Драконом в этой мрачной комнате, где решался вопрос жизни и смерти.

— Не стану повторять то, что говорил уже в своей обличительной речи. Но позвольте мне коротко прокомментировать слова Лилианны. Да, нам нужны рыцари, обладающие мужеством ступать по новым тропам, так как жизнь постоянно открывает нам новые возможности. Мы и называем себя Новым рыцарством, потому что требуем, чтобы Церковь оставила все старое и ненужное позади. Но, братья мои, при этом мы не должны забывать о главных положениях, на которых основывается наш орден. Люк не только попрал ногами наш старый образ рыцаря. Перед сотнями послушников он поставил под сомнение авторитет примарха, когда стал спорить со словами Леона. Можно, конечно, сказать, что он всего лишь ребенок, в пылу сражения у него вырвались неосторожные слова. — Жероме ударил кулаком по маленькой красной книжице, лежавшей на столе. — Но, братья и сестры, все было совсем не так! Эта змея, которую мы пригрели на своей груди, подготовилась к тому, чтобы возражать примарху! Он тщательно подготовился. Его, нужно признать, довольно умные ответы были придуманы заранее. Он планировал бросить вызов нашему брату Леону и возликовать! Мальчик двенадцати лет! Что он сделает, когда ему будет шестнадцать? Не хочу этого видеть! Поэтому для меня существует только одна мера наказания: я требую для Люка де Ланцака смерти через повешение! Любой другой приговор разрешит послушникам ставить под сомнение авторитеты. И именно потому, что нас окружают враги, мы не имеем права на слабость. А в случае Люка де Ланцака милость окажется не чем иным, как слабостью!

С бьющимся сердцем Люк смотрел на Леона. Будет ли он задавать тон, когда все трое судей удалятся на совещание? И, когда Жероме закончил высказываться, Леон кивнул.

Одна за всех

Они собрались вокруг стола в комнате Друстана. На нем лежали тысячи медных и серебряных монет. Настоящее сокровище! Никогда прежде Гисхильда не видела столько серебра разом.

Карточный долг — это долг чести, так говорили послушники. А после бугурта все просто помешались на том, чтобы доказать свою честь. Бросали монеты им под ноги. А Леон созвал эскорт, чтобы оградить Львов сорок седьмого набора от ярости остальных послушников. «Грабители» и «бесчестные ублюдки» — самые слабые оскорбления, которые неслись в их адрес. Магистры и рыцари, оплачивая долги, думали похоже. Это было видно по их лицам, хотя они и не распускали языки.

Каждую медную монетку Раффаэль тщательно записывал в книжечку. Гисхильда не понимала его. По нему было видно, что происшедшее тоже задело его, но пересилить себя он не мог. Он должен был довести до конца то, что началось с его дурацких пари.

— Они ведь не повесят его, правда? — спросил Джиакомо. Его голова была перевязана так, что виднелись только глаза и рот. Нос у него был сломан, а на рваные раны пришлось наложить сорок три шва. — Они не могут этого сделать!

Гисхильда видела, как дергался мускул на щеке Друстана. Он ничего не сказал. Вместо этого заговорила Мишель, вместе с ними ожидавшая в бараке приговора Суда чести.

— Очень редко бывает так, чтобы послушника присудили к смерти, но все же такое случается. Когда я была послушницей, то видела, как мальчика с последнего курса забросали камнями, потому что он совершил насилие над служанкой.

Друстан барабанил пальцами по столу.

— Помню… — Он вздохнул и замолчал. — Если суд настолько высоко оценил честь девушки, то что же будет, когда речь идет о чести ордена…

— Мы должны освободить его! — вырвалось у Раффаэля. — Мы ведь не можем просто так сидеть и ждать!

Магистр покачал головой.

— И как ты себе это представляешь, парень? Кучка послушников штурмует цитадель ордена, опрокидывает стражу, крадет парочку лошадей и пробивается к гавани? А потом что? Украдем корабль?

— Но ведь надо же…

Раффаэль едва не плакал, в то время как Друстан разъярился.

— Вы должны были сказать мне, что задумали! Черт возьми! Думаете, мне приятно играть роль строгого учителя? Я еще должен защищать вас от вас же самих…

Мишель положила руку ему на плечо.

— Уже поздно. Остается только ждать, — подавленно проговорила она.

Друстан по очереди оглядел всех послушников.

— Только не думайте, что я не представляю, что творится у вас в головах.

Гисхильда бросила взгляд на дверь барака. На улице уже стемнело.

— Если бы меня здесь не было, вы побежали бы, ни черта не думая о том, что за наказание вас ожидает. Но вы должны понять, что помочь ему мы не можем. Кроме того, боюсь, что этой ночью там, снаружи, прячутся все ваши ненавистники, которые только и мечтают о том, чтобы встретить одного из вас в темноте. Мне еще никогда не доводилось видеть, чтобы какое-то звено так ненавидели, как вас. — Он кивнул на гору серебра, лежавшую на столе. — Разве это того стоило?

Они молчали.

— Мы ведь не можем просто бросить Люка в беде, — сказала наконец Гисхильда.

Она представила себе, как мальчик сидит один в камере. Если ей так паршиво, то каково же ему?

— Об этом надо было думать раньше… когда вы согласились с его безумным планом. И с пари… И… — Друстан ударил кулаком по столу так, что зазвенели монеты. — Если бы вы мне хоть что-нибудь рассказали!

— Он не должен оставаться один.

— Ты что, думаешь, ему станет легче, если вы скажете мне и Мишель, как вам жаль?

— Ему станет легче, если он не будет один, — настаивала Гисхильда.

Девочка едва не плакала. Слишком хорошо она знала, каково это — быть одной и бояться за свою жизнь.

Друстан перевел взгляд на двери.

— Черт подери, дети! Я ведь не могу вас выпустить… Не то чтобы я не хотел. Кажется, вы просто не понимаете, что натворили. Все злы на вас. У большинства вы отняли деньги… и они могут говорить себе, что, побив вас, защитят честь ордена, а не потому, что в их кошельке появились дыры. Если мы пойдем все вместе… Как думаете, далеко мы уйдем? Сейчас же полнолуние!

— А если пойдет только одна? — спросил Жоакино. — Одна за всех нас. Люк поймет, что все мы прийти не могли.

Все взгляды устремились на Гисхильду. На секунду ей стало плохо от мысли…

— Ты движешься словно тень.

Друстан впервые говорил о ее способности с уважением. Обычно он по этому поводу только ругался.

— Я пройду, — уверенно сказала она, радуясь, что больше не нужно сидеть и беспомощно дожидаться вестей.

— Если доберешься до замка, спроси мою сестру. Лилианна наверняка сумеет договориться, чтобы тебя пустили к Люку.

Все окружили ее. У каждого было для Люка послание. Жоакино протянул ей красный пояс, отличавший его как капитана звена.

— Его должен был носить он. Вероятно, он сумел бы вести вас лучше, чем я.

Раффаэль втиснул ей в руку маленькую серебряную трубочку.

— Пусть проглотит это, — прошептал он ей на ухо. — Тогда веревка не сможет сжать ему горло.

Гисхильда спросила себя, откуда ее товарищ знает о таких вещах и что за коневоды его родители.

— Отодвинь шатающуюся доску на обратной стороне вашей спальни, — посоветовал Друстан. — Уверен, дверь барака находится под наблюдением.

Все тут же притихли.

Гисхильда судорожно сглотнула. Магистр смотрел на нее, и щека его подрагивала, а на узких губах играло подобие улыбки.

— Ты ведь не думала, что мне об этом ничего не известно? Я тоже когда-то был послушником и довольно упрямым. Ты ведь знаешь, какая у нас, Львов, слава.

Друстан все-таки загадка. Иногда он ей по-настоящему нравился. Но долго это никогда не продолжалось.

Они погасили все свечи в большой спальне. Затем Гисхильда отодвинула доску и кубарем выкатилась на улицу. Обратная сторона барака лежала в тени. Девочка не двигалась с места. Друстан был прав. На опушке леса, у большого кедра, она заметила несколько фигур.

Гисхильда ждала. Перед ней лежала залитая лунным светом их стройплощадка. Никогда не думала она, что Люк будет первым, кого они похоронят в башне-могильнике. Девочка опять с трудом сдержала слезы. И все потому, что парочку послушников забрызгали тиной. Она ненавидела этих проклятых рыцарей! Сильвина придет еще до наступления следующей зимы. Эльфийка твердо обещала это. Она заберет ее. А до тех пор дни для нее будут тянуться бесконечно. Нужно было обращаться с Люком лучше. Ведь в конце концов он ей нравился…

Последний шаг

Никто не пришел сказать ему, какой приговор вынесли. Люк сидел в камере рядом с небольшим залом, где проходил суд. Здесь было крошечное окно, слишком маленькое, чтобы в него можно было выглянуть. Зато сквозь него доносился ответ на жизненно важный для него вопрос: стук плотничьих молотков по дереву. Там, внизу, устанавливали виселицу.

Люку стало дурно. Еще никогда ему не доводилось видеть казни. Говорили, что при повешении все мочились. Мальчик бросил взгляд на деревянное ведро, стоявшее в углу камеры. Он позаботится о том, чтобы с ним не случилось ничего подобного.

Надо надеяться, что они не приведут остальных Львов смотреть на казнь. Спросят ли его о последнем желании? Наверняка созовут всех послушников. Жероме ведь говорил, что эта казнь должна устрашить остальных.

Люк поднял глаза к окну. В нем виднелся только маленький кусочек ночного неба, на котором сияли три звезды. Ему вспомнился свет звезд в глазах Гисхильды. Она красивая… Хоть бы у нее жизнь сложилась хорошо!

Он стал думать о том, что с удовольствием научился бы фехтовать так, как Гисхильда. И победу на бугурте тоже хотелось бы увидеть… Не такую, как сегодня. Интересно, долго ли еще до рассвета? Стук молотков стих. Что это, время так быстро пролетело? Теперь в окне виднелись только две звезды. Мальчик подошел к стене и крепко прижался к ней, чтобы увидеть третью звезду. Хотелось остановить время. До рассвета еще, должно быть, уйма времени. Ночь ведь только началась!

Он снова подумал о Гисхильде. Отречется ли она от языческих богов? Могла бы доверить ему свою самую главную тайну той ночью, если бы Друстан приехал хоть немножечко позже? Вероятно, нет… Она чересчур скрытна.

В коридоре раздались шаги. Загрохотал железный засов на двери камеры. Вошел высокий бородатый рыцарь. На нем были латы, как будто он собрался на битву, а в левой руке факел.

— Идем, парень! — грубо сказал он.

Люк недоверчиво посмотрел в окно. Его время не истекло! Ведь еще ночь!

— Ты… ты пришел слишком рано, брат.

Глаза рыцаря потемнели. От них повеяло холодом.

— Все вы так считаете.

— Но говорили же, что на рассвете…

Воин подошел к нему и схватил за запястье.

— Твоя очередь сейчас!

Люк почувствовал себя обманутым.

— Они не могут так поступить! У меня еще есть пара часов… Я… Даже друзья не приходили.

— Ты и не представляешь себе, насколько редко приходят друзья!

Рыцарь тычком подтолкнул его к двери.

— Пожалуйста, уточни еще раз… Это, должно быть, ошибка! Моя очередь еще не пришла. Не сейчас. Только на рассвете…

Люк едва не плакал. Он не успел попрощаться с миром. Они не могут так просто отнять у него жизнь!

Бородач вытянул его в коридор.

— Перестань упираться! И не умоляй, малый! Разве у тебя не осталось ни капли гордости?

Внезапно Люк понял, почему рыцарь обращается с ним так грубо.

— Ты сегодня проиграл деньги, не так ли? Ты…

Звонкая пощечина заставила его умолкнуть. Мальчик прикусил язык, и рот заполнился кровью.

— Я не позволю тебе оскорблять меня, слышишь? Я не поставил ни единой монеты. Никогда не спорю на деньги. Но ты посмеялся надо мной своими поступками… Орден для меня — это святое. Вся моя жизнь! Я прибыл в Валлонкур более тридцати лет назад. Я из Бычьеголовых. Не считая меня, из моего звена в живых остались только трое. Семь раз я был ранен на службе ордену. И два из них настолько сильно, что меня хотели уже записать в кресты. А тут являешься ты, умник-разумник, и переворачиваешь все наши правила и традиции с ног на голову. То, за что я сражался, за что проливал кровь. Я буду справедлив по отношению к тебе. Но слова доброго от меня ты не дождешься.

Люк поглядел на рыцаря. В черных доспехах тот показался ему ожившей тенью. Ему было безумно жаль. Ведь бугурт — всего лишь игра… Он ведь не знал!

Люк выпрямился. Внезапно ему стало неприятно, что он себя так ведет.

Рыцарь привел его к узкой винтовой лестнице, Люк не вырывался. Сопротивляться смысла больше не было. Вспомнились омшаник и белая женщина. Слишком много запретов он нарушил за свою жизнь. Похоже, это у него в крови. Может быть, он все-таки подкидыш?

Бородач подтолкнул его к двери, ведущей во двор.

Люк ужаснулся. Там стояла толпа послушников. Неужели Львам придется наблюдать его казнь?

Он узнал девочку с косами. Маша! Так это Драконы. Итак, им доставят удовольствие, позволив присутствовать при том, как его накажут.

Рыцарь подтолкнул его дальше. В центре площади возвышался деревянный помост. Черный силуэт виселицы выделялся на фоне ночного неба. У мальчика подкосились колени. Он вспомнил, что не успел облегчиться — слишком рано пришли за ним. Как ни старался он сдержаться, бороться со слезами уже не было сил. Это несправедливо! У него должно быть время до рассвета. Еще рано! Рано!

— Раздевайся! — грубо велел рыцарь. — Когда ты, негодник, поднимешься туда, на тебе не должно быть одежды ордена!

Опоздала

Гисхильда оглянулась на лужайку. Нет, ее не заметили. Скользнула к воротам. Друстан все-таки был прав. Это ночь охотников! Ей то и дело попадались группки послушников. Сплошные Драконы. У большинства с собой было оружие для бугурта. Похоже, они получили разрешение выслеживать одиноких Львов.

Ей потребовалась целая вечность, чтобы добраться до замка такой светлой ночью. Луна уже уходила с неба. Девочка снова оглянулась, а потом шагнула под темную арку. Кто-то схватил ее за руку.

— Ты опоздала, Гисхильда!

Хотя она не слышала этого голоса почти год, принцесса узнала его сразу же. Лилианна!

— Они вывели его во двор почти два часа назад. — Бывшая комтурша вздохнула. — Я не могла ему помочь. Мне пришлось поклясться в этом, прежде чем мне позволили дежурить у ворот. Но, может, ему не хотелось бы, чтобы ты присутствовала при этом.

Гисхильда судорожно вцепилась в серебряную трубочку. Что это еще значит…

Лилианна втолкнула ее в ворота. На фоне полнолунного неба четко вырисовывался силуэт повешенного. У Гисхильды подкосились ноги. Быть этого не может!

Рыцарь поймала ее и подтолкнула дальше.

— Нет, — тихонько всхлипнула принцесса. — Это слишком жестоко!

Труп медленно раскачивался на ночном ледяном ветру.

Лилианна безжалостно толкала ее дальше.

— Он держался замечательно и Львов не опозорил.

Под виселицей на помосте стоял странный ящик. Оттуда что-то торчало. Голова! У Гисхильды свело живот. Она не хотела подходить ближе.

— Черт возьми, девочка! Ты чего упираешься! Ты нужна ему! А мне туда нельзя. — Лилианна нагнулась и втиснула ей в руку деревянный табурет. Потом сняла с плеч накидку. — Давай же!

— Да что я могу сделать для мертвеца! — всхлипнула Гисхильда.

Как можно казнить мальчика за какую-то безобидную шутку? Всего лишь шутку… Ей захотелось, чтобы прямо посреди двора открылась звезда альвов и выплюнула войско Альвенмарка, чтобы стереть этот рыцарский орден с лица земли.

— Ты что, не понимаешь? Случилось не самое худшее: он получил наказание чести. Там висит соломенное чучело в его одежде. А он сидит внизу в позорном ошейнике. И просидит в нем до полудня. Драконам разрешили отлупить его оружием бугурта. Они постарались как следует. А под конец они ведрами выливали на него тину. Он там, наверху, помрет. Набрось на него мою накидку и согрей его! Мне ведь туда нельзя! Я поклялась. И помоги ему сесть на табурет, чтобы отдохнули руки и ноги!

Почти ничего не видя от слез, Гисхильда побрела вверх по лестнице на помост. Обняла Люка. Его голое тело все было в засохшей тине. И он был до ужаса ледяной. Руки, ноги и голова были просунуты в отверстия позорного ошейника.

Девочка осторожно приподняла Люка и опустила на трехногий табурет. Теперь ему не будет так больно. Затем крепко прижалась к нему, чтобы согреть его теплом своего тела, и накинула на обоих накидку Лилианны.